Я пыталась бежать, пыталась уходить. И не получалось. Я не понимала, почему пропасть тянет меня сильнее, чем должно. Почему мне так любопытно, какой он, этот святой воин, когда раньше я не хотела даже видеть его?

========== 6. Опасения. ==========

Я ждал худшего, когда к нашей команде присоединился следопыт. Слишком много общего я видел у него и Игдены. Это могло привести к чему угодно – ведь поддаться под влияние такого разрушения очень легко.

Я помнил, какой потерянной Игда выглядела, когда узнала об осколке в груди и смерти матери. Видел, как жестоко она говорила с Шандрой, и вместе с тем ощущал, насколько ей в тот момент больно.

Я не оправдывал Игдену и не считал, что она ведет себя правильно, однако хуже всего говорить человеку, как должно поступать, когда он нуждается в помощи, а не в замечаниях, где был неправ. Я хотел ей сказать о Шандре, однако – позже.

Игдена сидела на стуле у камина – съежилась, подобралась, словно нахохленный воробей. Я видел, что с ней пытались заговорить некоторые: сначала Келгар, которого она будто и не заметила, а затем Гробнар. Ни один так и не добился внятного ответа. Я не слишком верил в свой успех, но все же придвинул стул к камину и сел рядом, вглядываясь в ее окаменевшее лицо. Пламя бросало рыжие блики на бледное лицо, похоже, покрывавшееся веснушками в некоторые сезоны.

Игдена не была красавицей: вытянутое лицо, низкие тонкие брови, узковатые губы, круглый нос. И все же страшненькой я ее назвать не мог. Было видно, что она любила свое тело и тщательно следила за аккуратностью. Красивыми были ее тускло-пшеничные волосы и медовые глаза.

Игда не шевелилась, словно не замечая меня.

- Игдена, - тихо позвал я ее.

Она вздрогнула, как спросонья. Съежилась еще сильнее, тихо сказав:

- Уйди, лживый. Их слов хватило. Тебе мало моей боли?

- Я хочу помочь.

Она невесело усмехнулась. Напряженно.

- Как, святой воин? Сделав еще слабее?

Я уже привык к ее обращениям. Они меня не трогали. А Игда была усталой, измотанной, и мне казалось, что это и станет ключом к ее дороге и пониманию.

- Нет. Но ты же не знала тепла.

Она покачала головой.

- Я не нуждаюсь в помощи. Запомни это.

- Тебе больно.

Она промолчала. Потом ответила;

- Я привыкла. Хочешь помочь – оставь в покое.

- Это не всегда лучший выход, - я говорил спокойно, не удивляясь, что ей не хочется говорить о своей боли, но это не страшно. Иногда важнее ощутить, что есть те, кому это небезразлично.

А мне – было. И уже – не только потому, что она являлась нашим лидером.

Она вздохнула и закрыла глаза. Потом внезапно прошептала, вся съежившись, как от холода:

- Моя дорога застлана смертью и серебром. Чего ты хочешь? Чтобы я шла по ней с улыбкой? Я и так умру.

Я вновь не понимал ее.

- Ты еще совсем юная, и умирать не должна. Не одна боль существует в этом мире.

Она рассеянно покачала головой. А потом странно, словно раздумывая о чем-то, посмотрела мне в глаза, будто пытаясь прочесть в них что-то. Потом обронила, вновь глядя на огонь:

- Знаю. Но не вижу твоего лица.

В тот вечер она больше не сказала мне и слова.

И все же мне не нравилось, каким взглядом скользит по Игдене Бишоп. Я не был уверен, понимает ли она в полной мере, что представляет из себя этот человек и опасался за то, что она попадет под его влияние. Сколько таких историй мне доводилось видеть. И всегда – с одним концом.

Я хотел поговорить об этом… осторожно. Игдена по-прежнему боялась меня, пусть и чуть меньше. На нее действовал тон – мне показалось, что она успокаивается, когда я говорю тихо.

Я совершенно случайно встретил ее на улице – друидка стояла, словно изваяние, на пустом причале – и смотрела на холодное осеннее море в рыжих бликах заходящего за горизонт солнца. Темно-зеленое, булькающее в заросших водорослями решетках, с мелкими белыми барашками. Пахло мокрым деревом и далеко от нас, на соседнем пирсе, разгружали судно моряки, вытаскивая из трюмов тюки, ящики и мешки, опечатанные знаками торговых компаний. Вопили чайки. Одна из них вытащила дохлую рыбину на большую деревянную доску, качавшуюся на поверхности воды, и долбила ее клювом.

Спутников не было, и мне показалось, что момент поговорить – подходящий.

Я осторожно подошел ближе к Игдене.

- Мне не спрятаться от белой бездны, - тихо сказала она, не оборачиваясь. Ветер трепал подол длинного коричневого платья.

Я встал рядом.

- Белая бездна?

- Слишком близко.

Я вздохнул, не понимая ее, и решил сказать только то, что хотел.

- Этот человек. Бишоп. Мне не нравится, как он на тебя смотрит.

Она напряглась. Обхватила себя за плечи, словно ей было холодно.

- Зачем ты это говоришь?

Мне стало неловко. Страшно неловко за то, что я возомнил себя тем, кто непременно сможет спасти ее от якобы боли. Я вздохнул.

- Прости, это… не мое дело. Я просто хотел предупредить тебя.

Она обернулась, напряженно глядя на меня. Напряженно и удивленно. А потом закусила губу, глядя в глаза – и… резко отступила, словно увидев что-то опасное. Сдвинула брови, напряглась – и ушла.

- Игд…

Она даже не обернулась. А со мной остался пустой сырой причал, темное море – и чайка, клюющая мертвую добычу. Игдена же стремительно шла прочь, растворяясь, теряясь посреди людей, как мираж.

Единственное, что задевало взгляд – мне показалось, будто она двигалась не так, как всегда. Откуда взялось в ней столько напряжения, что легкий, мягкий шаг вдруг стал неожиданно резким и порывистым?

И еще – странно сильнее был тот же запах, что и тогда в таверне. Дождь, земля и древесина.

========== 7. Слабость. ==========

Мне было страшно. Кровь внутри билась шаманскими барабанами, кипела горячим рябиновым соком. Никогда я так не боялась святого воина, как сейчас, когда стояла перед его дверью, сжимая в руках украшенный самоцветами шлем. Я не собиралась… дарить ему внимание. Дарить себя. Просто эта украшенная камнями игрушка должна была принадлежать ему. Я хотела его в ней видеть.

Только… почему же меня мучает вопрос, зачем? Почему вижу в этом что-то большее, что-то… теплое?

Он пугал меня. Я боялась, что умираю, что паладин уже уничтожил меня. Знала, что обман свершился, и летела, словно мотылек на свет. Зачем, когда нужно было бежать? Почему у меня подкашиваются коленки от страха, едва я чувствую его присутствие?

Слишком бережные у него руки. Слишком легко – рядом. Слишком близко.

А может… может, я уже просто привыкла. Ко лжи, к смерти, к тому, что меня уже поглотил водоворот всех тех событий, всего того мира, что вокруг? Ложь – впиталась. Смерть – стала частью.

Мне было страшно.

Я не знала, что ему говорить. Постучала в дощатую дверь комнаты, освещенную бликами ламп.

Зачем этот шлем?

Хотя… нет. Нет. Святой воин должен быть цел. Я хочу, чтобы он был цел. Никто больше не умеет изгонять нежить. Он просто необходим – и не более того. Не более. Отряду.

Но дверь открывается, и я так и стою перед ним – растрепанная, простоволосая, со смешными браслетами и серебряными кольцами-украшениями, звенящими в распущенных прядях, в платье до полу. Я не люблю штаны и мужские рубахи, и никогда не ношу их без необходимости. В походе без них не обойтись, но когда можно… нет. Шитые витиеватыми узорами шерсть и лен, серебро и ленты мне милее доспеха и копья.

- Игдена? Тебе что-то нужно?

Я вскинула голову. Святой воин был слишком высокий. Выше меня, и давил еще и поэтому. Скала нависала надо мной, готовая придавить.

Его взгляд остановился на шлеме в моих руках, обернутом темной тканью. Мифрил и сапфиры, преломляющееся в гранях ледяное солнце, магическая сила огня и радужных брызг, заключенная в один предмет. Он пойдет ему.

Я протягиваю шлем и готова быстро отдернуть руки. Не хочу заходить в комнату, не хочу касаться его. Он утянет меня в белую бездну, в свет, на дно, и я умру там.