– Девки, смотрите! Нужно только расковырять. Блин, пальцами тяжело, не проходят! Есть что? Заколка там?

– А щепку отломать? – предложили без энтузиазма.

– Чем я тебе её отломаю? Ножом?

– А крышкой от ведра?

Олеся попробовала ковырять крышкой, но толку не было. Кромка не пролезала в щель.

– Нужно было ложку заныкать... – поздно догадалась Таша, и вдруг её осенило, – Настён, у тебя же карта памяти сохранилась! Ты сама говорила. Ей можно попробовать.

– Ага. Так я и дала, – фыркнула Настя, – там у меня фоток к куче проектов.

– Ты в своём уме? Он, может, нас сожрать хочет, а тебе каких-то фоток жалко!? – рассвирепела Олеся.

– Каннибальские метафизики, – к чему-то хохотнула Иветта.

С ворчаньем Настя отдала заветный прямоугольник. Дело пошло веселее – на пол полетела пакля, солома, мох. Карта проходила глубоко в стык, словно совалась в большой, ей не по размеру, порт. Бревно заходило. Через час из длинной щели потянуло сквозняком. Наклонившись, Олеся заглянула в неё, но ничего не увидела.

– Откуда дует-то?

Она поднесла свечу к щели. Заколебавшись, пламя потухло. Спичка чиркнула ещё раз: новый огонёк загнал в трещину тьму. Олеся прижалась к срубу, упёрлась ногами в пол и надавила на бревно. Хлипнув, оно устояло. Отпороть бревно не получилось даже вчетвером. Оно вроде бы и шаталось, но никуда не шло. Получив обратно стёртую карту, Настя обиделась:

– Только фотки запорола, – и огонёк полыхнул в её железяках.

Олеся всматривалась в проковырянную расщелину. Оттуда прерывисто дуло, будто с той стороны кто-то дышал. За стенкой была свобода, там приглушённо шумело позднее лето, но вместо зелени из прорези глядела безразличная глубокая тьма. Обдирая палец, Олеся засунула его как можно глубже в щель, и пальцу стало приятно, будто он попал в тёплое чёрное молоко. За ноготок вдруг что-то потянуло, фаланга, распрямляясь, хрустнула, и палец напрягся и выпрямился, словно его хотели оторвать. Вскрикнув, Олеся бухнулась на пол, чуть не перевернув ведро.

Мужик пришёл с полной сковородкой.

Он поставил её на лавку, вынес за дверь ведро и уселся ждать ответа.

– В чём ошибка? – на всякий случай повторил он.

Борода положил громадные узловатые ладони на негнущиеся коленки, торчавшие под углом, как сломанные. Спутанная разношёрстная борода ползла то ли по тулупу, то ли по шубе; по тому, что не носят летом. Лицо, вроде бы круглое, скрылось за колтунами, из которых выпирал мясистый пористый нос. Светлые глаза смотрели вверх, на полати, где настороженно сгрудились девушки.

– Ошибка в чём?

Мужик поднимался уйти, когда Иветта вдруг выпалила:

– Это моя ошибка. Я воспринимала лес как возможность выражения себя, а не как живую самостоятельность. Мне казалось, что я важнее мха и деревьев, а это было не так. В этом моя – не чья-либо – ошибка.

Услышать такое от Иветты было всё равно что узнать о не существовании патриархата. Подруги удивлённо воззрились на неё. Борода наклонил голову.

– Это не ошибка, – колючие брови нахмурились, и палец ткнулся в Олесю, – Ты. Слезай.

Леска нехотя повиновалась. Её подначивало рвануть в проём, но мучитель взялся за палку и захлопнул дверь. Стало темно.

– Свечу зажги.

Леся не сразу выбила огонёк из чиркаша.

– Воскояровая, – прошептал мужик, и, переведя взгляд на девушку, сказал, – Беги.

– Что?

– Беги говорю.

Леся сделала шаг к двери, но мужик всадил палкой по ляжке.

– Здесь беги!

С полатей раздались протестующие вопли, но хозяин зыркнул туда, и всё утихло.

– Здесь негде бегать!

От стены к стене было метра три, не больше.

– Беги, – угрожающе поднялась палка.

Леся неспешно протрусила к стене и повернула обратно. На полпути ей прилетело в спину.

– Быстрее!

– Здесь нельзя быстрее! – крикнула Леся.

– Челночный бег! – вдруг завопил мужик, – Челночный бег!!!

Он замахнулся палкой, но Леся заученно метнулась к стене, и палка рассекла полутьму как стартовый флажок. Не дожидаясь ещё одного удара, девушка бросилась к противоположной стене, оттолкнулась от неё и бросилась к той, что ещё хранила тепло касания. Бревна встретили глухим шлепком, и Олеся отлетела обратно, снова приложившись к тёплому срубу. Она металась, смазав во взгляде лицо мучителя, испуганные лица подруг, полоски свечей, тьму между брёвен. Олеся билась о стены, стесав локти с коленями, и стены, вместо того, чтобы останавливать, отталкивали, превратив девушку в скачущий мячик. Лавка прыгнула к потолку, полати обвалились, и бег окончательно исчез, оставив твёрдые чередующиеся пощёчины. Они обжигали содранную кожу, ноги исчезли, а руки больше не защищали лицо. Осталось только сознание, запертое между сдавившими его преградами, и те росли, вытолкав Олесю из межстенья в объёмный многогранник, где она летала и билась в разветвляющемся, запутанном лабиринте.

– Олеся, перестань! Он ушёл!

Чья-то рука дёрнула и повалила на пол. Горячий лоб уткнулся в холодную утоптанную землю. Вернувшееся зрение вычленило испуганное Ташино лицо: