Таша пришла сама – опрокинулась томным влажным туманом, в котором повис одинокий клычок, похожий на долечку чеснока. В тумане проглянули грустные большие глаза, и Олеся вдруг увидела, что Таша, ещё живая и телесная, растянулась по всей клети, исчезающая, затёртая, превращённая из крови в воду. Она налипла на воздух и была тем, чем дышат, с каждым вздохом просачиваясь в дерево, лавку, ведро.

Дрожащей рукой Олеся залезла в туман. Потянув зубик, она почувствовала упругое сопротивление, будто взялась за заглушку в наполненной ванне. Послышался стон, и размывшаяся Таша начала улетучиваться. Жижа на полу забурлила. Глаза в ней собрались вместе, как желтки у яичницы.

Не выдержав, Олеся рванулась к двери.

Светлица была залита красным светом. За окном тлел закат. На подоконнике стояла миска с розоватым молоком. В нём плавали мёртвые мухи. Из носика чайника на столе поднимался алый пар. Вешалка пустовала десятком крючков, и от этого стало нестерпимо страшно, будто Борода жил не один, сейчас скрипнет дверь, и ОНИ начнут входить в прихожую, сгрудившись там молчаливой мшистой толпой.

В чулане всё ещё выло и хлюпало, но вой раздробил размеренный пóстук, будто подсчитывали что-то бесстрастные костяшки счётов. Это щёлкал сам дом – ставнями, печкой, чердаком. В стуке слышалась секундная стрелка, отмеряющая срок. Шажки её были сужающими, режущими тело, время, закат. Дом отзывался на стук нажитым безлюдным уютом. Находиться здесь, среди чайника и рушников, было ещё жутче, чем в чулане, словно в светлице обильно жили, а потом это вдруг всё прошло.

Олеся выбежала на улицу.

Снаружи её прибил к земле многоголосый гул. Лес медленно качался, тёмная хвоя его была черна и зловеща. Сверху давило тяжёлое набрякшее небо, рубиновое над головой и гранатовое у окоёма. В просветах вился гнус, гудевший миллионом кровососущих иголочек. Вечер приглушил свет, но он всё равно резал глаза, и Олеся щурилась, отползая подальше от дома. Тот стоял чёрным изюмовым срубом. Над крышей поднимался дымок.

Спотыкаясь, Олеся побежала к лесу. Полянка с домом осталась позади. Замелькали ветви. Красный свет стал глуше, темнее. Ноги искололи сучки, ветки вырвали волосы. Олеся неслась длинными скачками, складываясь в прыжке, и мышцы её наливались незнакомой летучей силой. Под ногами влажно прогибался мох, хвост растрепался, и волосы неслись за Олесей, будто были живыми. Вдали, прорезавшись сквозь деревья, пылала никем ещё не разорванная ленточка горизонта.

Олесю больше ничего не сдерживало. Страх оказался заперт в том страшном доме. Она разжала кулак, и в красное небо взмыл клычок, зажёгшийся новой простой звездой.

Налетел ветер. Олеся закричала во всю наполнившуюся грудь. Лес ответил паутиной и филином. Страха не было. Не было даже тела. Оно больше не напоминало и не беспокоило, позабытое там, в тесной клети с полатями. Мир избавился от тяжести и причин, сделавшись таким, каков есть – диким освобождающим бегом, радостью чистой воли.

Красное небо разверзлось, приглашая в себя. Девушка прыгнула и почувствовала, как отрывается от земли. Лес исчез, исчезала сама Олеся, и что-то поднималось всё выше, истончаясь в луч, в линию горизонта, в красную закатную леску.

[<a href="http://samlib.ru/m/m_w_w/zaputannostx.shtml#top">Наверх</a>]

<p align="right">

 </p>