– В смысле, что это за «Нирвана» вообще? Тоска зеленая! Мы, артисты, должны развлекать людей, а не доводить их до самоубийства. Иначе что мы за артисты?

Он хлопает «приятеля» по плечу для убедительности.

– Кто вообще слушает эту «Нирвану»?

Я долго не мог понять, почему именитая группа была для него такой больной темой. Он все гнет линию, что «Нирвана», мол, тоска и депрессняк, а этой херни и так в жизни хватает, зачем еще ее омрачать? Мне только неясно, почему он именно эту группу выбрал своей жертвой. То есть сколько вообще на свете команд, которые поют куда более тоскливые песни.

– Не обязательно пребывать в депрессии, чтобы слушать депрессивную музу.

Он отвечает: «Пф-ф-ф!» Он часто так делает. Сначала «пфыкает», а потом думает.

– Музыка резонирует с настроением. Когда весело – выбираешь какой-нибудь забойный трек, а когда реветь охота – ну, сам понимаешь. Было бы побольше позитивной музы, глядишь, и радостных рож было бы больше, – он провожает взглядом некое угрюмое быдловидное существо.

– Да брось. Каждый берет то, чего ему не хватает.

– В смысле, если настрой уматный, руки тянутся к унылому говну?

– «Нирвана» – классика, – упрекаю я.

– Да ладно! Если бы тот чувак не прострелил себе голову, никто бы о них уже не вспомнил! Я не собираюсь лезть в петлю ради легкой славы.

– Легкой?

Он отмахивается и молчит. Упорно молчит, явно что-то обдумывает, жует зубочистку с мятным вкусом. Не знаю, что у него за личные счеты с Куртом Кобейном, но понимаю, что в этот раз ничего из него вытянуть не удастся.

Вообще, когда я оглядываюсь на наше турне, осознаю, что пили мы тогда дохрена. Точнее, Трою вообще не надо много, чтобы закосеть. Да мы и следили, чтобы он не переусердствовал, потому что заливать в Троя алкоголь – это все равно что бросать зажженную спичку в бочку с бензином. Себе дороже. Хотя он «веселый пьянчужка» – драться не лезет, в истерики не пускается. Только чудит порой. Это смотря что именно залить и сколько. Сегодня, в День благодарения, Трой демонстрирует, как умеет втягивать клюквенный соус через трубочку носом. День благодарения все же, – этот соус повсюду и со всем; и он вот выпендривается. Отвратительное зрелище. Конечно, он закашливается, и эта красная хрень течет из носа – прямо как кровь.

Не буду хвалиться, как «мы с ребятами нажирались, и это было круто». Хотя нравоучений читать тоже не собираюсь. Разве что – к нашей чести – скажу, что на сцену мы всегда выходили трезвыми.

Пока что опыт нас ничему не научил. День благодарения проходит примерно как Хэллоуин. К тому же я простыл, постоянно закидываюсь таблетками, а они еще похуже этой дури. Не знаю, зачем я вообще потащился со всеми в клуб, но о том, чтобы остаться в номере и отлежаться, даже мысли не было. Вместо этого я навернул пива – совсем чуть-чуть – и меня развезло как никогда. На меня нашло блаженство: я начинаю ластиться ко всем подряд, засыпаю, просыпаюсь и снова за свое. В особенности повезло Ральфу, я все пытаюсь пристроить голову ему на колени.

– Блин, чувак, слезь с меня, знаешь, как со стороны выглядит?

Ральф трясет меня за плечо, а я ему: «М-м-м-м…» И так раз шесть. Короче, он и сдался. Так что валяюсь я на его коленях, почти под столом – не знаю, чем они мне так приглянулись, – а наверху голоса.

– Солнышко поздравляет, у меня тут видео есть.

Трой опять фыркает своим выдающимся фирменным фырком.

– Вы типа общаетесь?

– Ну да, – это Майк говорит. – Тебе привет передает.

Опять этот фырк.

– Нахрена он мне сдался, этот привет… – и голос такой серьезный.

Я как раз открываю глаза и вижу, как Трой заливает содержимое бутылки в стакан с зонтиком и захлебывает в два глотка. Его жест кричит об отчаянии, зонтик падает на стол. Майк хихикает, сует мне под нос свой айфон.

– Наш прошлый барабанщик.

«Барабанщик», – говорит он; я пытаюсь сфокусировать взгляд на экране – там мелькает нечто рыжее и смазливое.

– Отвянь от него, чучело, – это уже Трой.

Майк не обижается, снова хихикает. У Ральфа аж коленки ходуном ходят.

– Чего?

– Подъем, чего, – Ральф снова дергает меня за ухо. – Слезай давай.

Я делаю над собой усилие, перебираюсь из-под стола за стол, предусмотрительно кладу голову на салфетку и продолжаю внимать. «Солнышко то, Солнышко се»… Кажется, раз сто сквозь сон слышу это имя. А еще «Нирвана», «мюзикл», «данунахрен» и все «пф-ф-ф» да «п-ф-ф-ф» от Троя. Он, кстати, болтает не много. Это уже странно. И голос звучит как-то… «Вышел из образа», как говорит потом Майк. Короче, тоскливо до чертиков. Не знаю, почему другие не замечают. Да нет, замечают же. Чего тогда ржут? Я тут сквозь весь этот туман от чудо-таблеток вижу, как Трой из «веселого пьянчужки» превращается в кусок ангста. Я как раз снова просыпаюсь, двигаюсь ближе, вешаюсь на него с размаху. Трусь ухом о его щеку – у него славные щечки, пухлые немножко, с ямочками, хотя сам он тонкий, как микрофонная стойка. Вот трусь я, короче, о него ухом и бормочу:

– Ну чего ты. Не грусти Трой, а? Чего ты как «Нирвана»?

Пфыкает.

Сам не знаю, чего несу, я же не в курсе, просто интуиция у меня хорошая. Не знаю, что нашло – не могу смотреть, когда он вот так… Он еще увернуться пытается. «Уймись», – говорит. Куда там, руки у меня длинные, хватка крепкая, а дури в башке – мама дорогая! Держусь рукой за его славную щечку и делаю оглушительный чмок в ухо.

– Да уйди ты, пиявка полосатая! – злится он. Или вид делает. Трой никогда не злится по-настоящему, только дуется порой. Добрый он по натуре, и все тут; пихает меня локтем под ребра, но тихонько. Ребята все еще ржут, аж воют. А он оглядывается, проверяет: вдруг сильно врезал – локти-то у него острые.

– Ты чего, под кайфом что ли? – это уже Ральф, у нас с ним один разговор: он мне вопрос, я ему: «М-м-м». И обратно на стол головой – бац! Валяюсь в полубреду, и тут у меня из всех этих обрывков разговоров – прямо божественное прозрение! – складывается совершенно стройная картина.

Солнышко, заключаю я, это тот самый «барабанщик», который бросил группу накануне турне. В смысле тот самый, которому я обязан своим местом, из-за которого Трой почему-то не любит «Нирвану», про которого он не любит говорить… Тот самый рыженький-хорошенький субъект с экрана телефона. Короче, Солнышко – их прошлый «барабанщик» – девчонка.

These changes ain't changing me

The cold-hearted boy I used to be

«All These Things I've Done», The Killers

Справедливости ради стоит отметить, что мы не только бухали дохрена. Впахивали мы тоже как следует. То есть не тупо выступали, зависали по клубам, а потом отсыпались. Мы усердно репетировали. На ходу делали выводы из предыдущих выступлений, что-то меняли в репертуаре, писали и разучивали новые песни. Здесь мне повезло, это было совсем не то же самое, что выступать с «Pushing Daisies». Теперь мне кажется, что там всем больше нравилась сама идея, что у нас типа рок-группа и мы такие крутые. В процесс никто не вдавался. С этими ребятами мы вкалываем так, что искры из глаз сыплются. Мне больше не кажется, что быть музыкантом, стучать по барабанам – дело несерьезное.

Мы отрабатываем новую песню. Не знаю, сколько часов подряд – одну-единственную, у меня уже руки отваливаются. Ральф предлагает оставить ее на потом, потому что она правда сложная, но Трой не согласен.

– Потому что тебе нехер делать в микрофон орать, – горячится Майк, в очередной раз проиграв битву со своими гитарными риффами.

– Правда, – терпеливо подхватывает Ральф, – хреново будет, если облажаемся, зачем рисковать?

– Да бросьте! Это же как вызов! – Трой в своем репертуаре, у него вечно все как вызов.

– Вы только посмотрите на него! – изрекает он на первой неделе нашего турне, хлопая меня по щекам. – Эти скулы прямо как вызов!