Формирование идентичности является центральной задачей подросткового возраста – открытие своей роли и предназначения, познание самого себя. Идентичность – это внутренний аналог «комнаты» Вирджинии Вульф, которая, как она подчеркивает, является не только условием реализации творческой способности человека, но и его возможности «жить в реальном мире» (Woolf, 1928, р. 109). Каким же образом удается оснастить и обставить эту «внутреннюю комнату» таким неповторимым и уникальным образом – не как типовую, стандартно спланированную и стандартно оформленную комнату, а как собственное внутреннее психологическое пространство?

«Осознание самого себя» было самым большим желанием «Тома» (студента первого курса колледжа). Когда Том впервые обратился за помощью к психотерапевту, он был уже взрослым юношей, однако казалось, что по уровню своего психического развития он до сих пор не вышел из подросткового возраста. Среднего телосложения, достаточно стройный, с темными, хотя и преждевременно поредевшими волосами, временами он выглядел удивительно привлекательным. Однако сам он так не считал. Он придавал огромное значение своей внешности, выпадение волос было для него источником постоянных страданий и нарциссических переживаний, подкрепляемых беспрестанными насмешками его вечно подвыпивших «крутых» приятелей.

Его система ценностей была типично подростковой, в худшем смысле этого слова – по большей части бессмысленной, бесцельной и «стадно-ориентированной», хотя и с элементами взаимной поддержки. Его жизнь была окрашена рабской зависимостью от своей внешности. Он проводил много времени в пивных барах (алкоголь пришел на смену употреблению наркотиков, которыми он «баловался» в младшем подростковом возрасте). Периоды апатии и слезливо-сентиментальной жалости к самому себе сменялись у него энергичными занятиями физкультурой и спортом; всплески изнуряющих философских и политических размышлений – маниакальной возбудимостью и чувствительностью. Как и его приятели, он стал хроническим неудачником и «приговорил» себя к исключению из среды среднего класса, присоединившись к представителям низших слоев общества. Кроме общения с друзьями, единственное, что его интересовало – это его эротические фантазии и случавшиеся время от времени сексуальные контакты. Он сохранял их в строжайшем секрете и испытывал безмерное чувство стыда, вызванное опасениями, что об этом узнают окружающие.

В первые месяцы психотерапии он довольно бессвязно рассуждал о своей неспособности сконцентрироваться или понять самого себя. Его мысли постоянно были заполнены извращенными сексуальными переживаниями и фантазиями. Большую часть времени он проводил в безумных мечтаниях и находился в состоянии возбуждения от частого занятия мастурбацией, периодически звонил в службу «секс по телефону» и вызывал проституток. До недавнего времени он имел обыкновение появляться в обнаженном виде перед женщинами в парках и других уединенных местах, это прекратилось только после его поступления в университет. В 15 лет он бросил школу, работал строителем и декоратором; в возрасте 18 лет поступил в вечернюю школу. Он был внебрачным ребенком, и его родители никогда не жили вместе. Его отец, достаточно известный писатель, периодически навещал его в течение ряда лет. Его мать вышла замуж, покинула свою родину и обосновалась в Англии вместе с Томом, когда ему было 4 года.

Этот брак, по-видимому, стал для Тома большим потрясением и со временем превратился для него в источник садомазохистских переживаний. Его отчим был типичным образчиком грубого задиры и тирана. Угрюмый и страдающий алкоголизмом, он по малейшему поводу придирался к своим домочадцам, особенно к Тому, любые проявления доброты или искренних человеческих чувств были ему абсолютно чужды. Том его просто ненавидел.

Вскоре после рождения второго сына (спустя два года после замужества) мать Тома перенесла тяжелое послеродовое расстройство, которое привело к развитию у нее хронической формы шизофрении. Несмотря на то, что Том сознательно идеализировал тот период своего детства, когда они жили с матерью вдвоем, скорее всего, судя по возникшим у него впоследствии трудностям, даже этот «идеальный» период был омрачен депрессией матери. Из анализа переноса можно было сделать вывод, что он страдал от невосприимчивости взрослых и от отсутствия с их стороны адекватных реакций на его проекции и попытки вступить в общение. Скорее всего, его семье не были присущи жизнестойкость, взаимопонимание и интерес друг к другу, и у пациента не оставалось никакой надежды на то, что его смогут понять, благодаря чему он сумел бы приобрести способность адекватно воспринимать и осознавать самого себя. Действительно, исходя из того, насколько трудно было Тому «размышлять» о чем-либо, имея в виду тот аспект его жизни, который я описываю, можно предположить, что в детстве он почти не сдерживал себя, особенно в своих садистических и агрессивных побуждениях. Поэтому в его сознании «хороший» объект должен был принадлежать только ему (по крайней мере, поначалу) и только потом, постепенно, он становился объектом, существующим вместе с ним и независимо от него. Том разрывался между страхом слияния с объектом своего почитания и опасением быть полностью им отвергнутым. В любом случае он был не способен мыслить адекватно.

Если говорить конкретно, то Том имел, конечно, свою собственную комнату. Он неоднократно сообщал мне об этом и настаивал, чтобы я на нее посмотрела. Он считал, что если я увижу его комнату, то смогу лучше его понять, так как ее стены были буквально увешаны разнообразными памятными вещичками – открытками, фотографиями, сувенирами и другими напоминаниями о прошлом. Эти предметы, которые он собирал, начиная со школьных лет и до настоящего времени, напоминали ему о его переживаниях, взаимоотношениях, поездках, случайных знакомствах и серьезных отношениях. Он показывал фотографии, почтовые открытки, билеты на проезд в автобусе, письма, сувениры, спичечные коробки, билеты на концерты, салфетки, марки, заметки – все мыслимые предметы, которые только можно было приколоть к стене. Он настаивал – понять «его комнату» означало понять его самого. В определенном смысле он был прав, поскольку комната отражала его убежденность в том, что эти разнообразные образы (и способы) самопредставления и есть его личность.

Его комната – эта коллекция не связанных между собою фрагментов и обрывков всяких ненужных вещей – была своеобразным «воплощением» его жизни, которую нормальному человеку невозможно себе представить. У него было ошибочное представление, что накопление и тщательная сортировка подобного мусора имеет какое-то отношение к его идентичности. Но все это было больше похоже на заимствованную у других идентичность. Возникало стойкое глубинное ощущение постоянного наслаивания с элементами «залипания» или присвоения и проекции, по сути нарциссического, основанного на воспоминании о людях и событиях, в противовес интроекции этих лиц и людей, чтобы они могли «существовать в его психике» независимо от сознания и воли. Он имел комнату для проживания, но никак не «место для самопознания и саморефлексии»; у него не было того индивидуального внутреннего пространства, где могли бы генерироваться какие-то смысловые оценки, не было устойчивых связей между постоянными и вновь появляющимися объектами, которые можно было бы противопоставить изменчивому и бессодержательному потоку мимолетных событий.

Способность к внутреннему конструированию своей собственной комнаты возникает из опыта создания «уединенного места для размышлений» – опыта, с самого начала зарождающегося и развивающегося в системе взаимоотношений матери и ребенка. Вильфред Бион (Bion, 1962а, 1962b) описывает эти размышления как функцию, которую за ребенка первоначально выполняет мать, опираясь на свою способность воспринимать своего малыша как на бессознательном, так и на сознательном уровне. При благоприятных обстоятельствах она способна, размечтавшись, начать общаться с малышом, хотя он пока еще и не может ее понять. Объясняя ребенку происходящее, мать постепенно приучает его к самостоятельному размышлению о своих переживаниях и, тем самым, к приданию этим переживаниям какого-то смысла. Подобная способность к «удержанию», или «контейнированию» психических состояний ребенка зависит от способности матери осознавать свои собственные внутренние состояния, сдерживать их, не навязывая насильно своему малышу и не выражая их в форме, препятствующей общению с ребенком.