Основная мысль Биона состояла в том, что специфика зарождающегося мышления ребенка определяет весь ход его психического развития. При этом возникает важный вопрос – какой именно тип мышления формируется и как он связан с эмоциональными процессами (в отличие от чисто когнитивных)? К известному конфликту между Любовью (Л) и Ненавистью (Н) Бион добавил конфликт между Знанием (З) (или стремлением понять) и отвращением к знанию и пониманию, считая его фундаментальным конфликтом, влияющим на способность личности к собственному развитию и росту. Именно в подростковом возрасте борьба между Л, Н и З, с одной стороны, и их антиподами – (– Л), (– Н), (– З) – часто приобретает наиболее жестокий и бескомпромиссный характер (Bion, 1962а, р. 42–49; 1963, р. 51–53), поскольку осознание и понимание самого себя может быть очень болезненным процессом. В заключительном томе своих воспоминаний Бион приводит слова психоаналитика: «Они все терпеть не могут учиться. Поэтому они взрослеют внезапно» (Bion, 1979, p. 438) – иными словами, в их голове начинают бродить новые идеи, новые мысли. Ф. Скотт Фитцджеральд выразил это иначе: «Меня заставляли думать. Боже, как же это было трудно! Нужно было двигаться совершенно неизведанными путями». Именно способность размышлять о своих эмоциональных состояниях, бороться с ними, справляться с ними дает пищу для ума и способствует личностному росту. Но реализация этой способности постоянно упирается в непереносимость фрустрации и болезненных эмоциональных переживаний.
По сути процесс овладения навыками осознания самого себя и анализа своих эмоциональных состояний включает в себя два аспекта. Во-первых, он предполагает освобождение от привычных форм защиты, например, отказ от навязчивых моделей поведения и уход от проективных идентификаций. Во-вторых, он включает идентификацию с положительными объектами – прежде всего, вероятно, осознанное вовлечение себя в то, что можно было бы назвать хорошей «внутренней парой». Творческий потенциал такой идентификации должен обеспечивать пространство для развития сознания ребенка, давая ему возможность стать самостоятельным и противостоять как давлению внутренних нарциссических идентификаций, так и внешним вмешательствам. Интроективной идентификацией мы называем процесс, посредством которого ребенок или пациент с течением времени приобретает способность получать и принимать внешнюю поддержку и любовь со стороны окружающих его людей и обретает опыт, который дает чувство безопасности, поддержки и способствует личностному росту.
Здесь важно подробнее остановиться на специфике описываемого нами интроективного процесса, поскольку, по сравнению с другими процессами подобного рода, он имеет особое значение. Можно сказать, что процесс интроекции, который здесь обсуждается, определяет самую главную линию развития. Он неотделим от способности к интимности, находящую свое выражение в дифференциации и сепарации – двух наиболее важных задачах позднего подросткового возраста. Другими словами, должна сформироваться способность к осознанному разграничению легко формирующихся временных или устойчивых идентификаций с «плохими» внутренними или внешними объектами, или с негативными аспектами собственной личности (что так характерно для подросткового возраста), и более положительных идентификаций – с хорошим объектом или объектами, особенно со взрослой родительской парой. Было выдвинуто предположение, что этот последний тип идентификации, с которого начинает формироваться взрослая личность, опирается на честность и эмоциональную искренность взрослых по отношению к подростку. Дональд Мелтцер назвал такую интроекцию «наиболее важным и наиболее таинственным понятием в системе психоанализа» (Meltzer, 1978, р. 459). Подобная форма идентификации характеризуется способностью сохранять неопределенность и незнание в отличие от болезненной погони за фактами и причинами – тем, что Китс включал в категорию «негативной способности» (Keats, 1817, р. 43). Она позволяет отличить реальное взросление от характерных для подростка вязких и проективных состояний, которые можно принять за «взросление».
Мелтцер описывал, каким образом элементы чувства собственной идентичности, связанного с данным типом интроективной идентификации, ориентируются на будущее и связываются с жизненными устремлениями, что принципиально отличается от непосредственного, зачастую ложного представления о самом себе, которое возникает в результате проективной идентификации. «Поэтому проявления скромности, застенчивости, сомнения в себе самом и тому подобные нюансы эмоциональных переживаний принадлежат именно этим аспектам чувства собственной идентичности и формируют то своеобразие характеристики личности, которое называется искренностью и которое больше всего впечатляет нас в людях» (Meltzer, 1971, p. 205). Феноменология этой формы интроективной идентификации может помочь при анализе причин того, почему Том оказался в такой жизненной ситуации и почему он именно так осознает самого себя.
Фантастические образы разнообразных домов и комнат, их строительство и украшение самым удивительным образом пронизывали все рассуждения и размышления Тома. Его постоянно изменяющиеся сновидения, связанные с этими помещениями, отражали отношение Тома к терапевтическому процессу и ко мне: в своих фантазиях он периодически разрушал плохо выполненную работу, пытался срезать углы и избавиться от них, добавлял какие-либо детали или избавлялся от них, отчаянно стремился к успеху, но в то же время обнаруживал, что сам создает препятствия для этого или симулирует болезнь. Он то обвинял других за плохую работу, то принимал на себя ответственность за совершенные ошибки; обнаруживал фальшивые стены, скрывающие комнаты, требующие отделки, расплескивал краску, покрывая все пятнами, вновь все восстанавливал и т. д., и т. п.
Короткий сон, приснившийся Тому в начале нашей работы, демонстрирует его стремление видеть во мне, если воспользоваться термином Биона, «мыслящую грудь» – человека, который может предоставить ту ментальную и эмоциональную опору, которая необходима ему для того, чтобы начать развиваться. Он пытался играть в теннис на закрытом корте. Но тут возникли две неразрешимые проблемы: во-первых, одна из стен корта отсутствовала; во-вторых, каждый раз, когда он подбрасывал мяч для подачи, тот ударялся о неестественно низкий потолок и отскакивал обратно к нему, и потому он никак не мог начать игру.
По-видимому, этот сон (как и другие ему подобные) пытался выразить очень ранние переживания, связанные с ощущением утраты чего-то внутренне необходимого. Помимо этого, в переносе он приписывал мне либо нежелание, либо неспособность общаться с ним. Ему казалось, что, общаясь с ним, я могу сойти с ума, как и его мать, – он боялся, что она не смогла перенести «вредоносности» его проекций. Можно было предположить, что, будучи ребенком, он постоянно пытался продемонстрировать свои чувства взрослым в надежде, что, поняв его, они помогут ему «запустить» процессы проекции и интроекции. Но каждый раз непроницаемое и отстраненное выражение лица матери, ее глухота к его переживаниям (в его сне – неестественно низкий потолок) «отбрасывали» эти чувства обратно к нему без всякого положительного отклика. И это приводило его в замешательство – как от непонимания своих переживаний, так и от несоответствия между тем, что, как ему казалось (а может быть, и на самом деле?), выражало лицо его матери, и тем ужасным чувством, которое оставалось у него после общения с ней. С другой стороны, «неестественно низкий потолок», возможно, не позволял Тому понять, что ему не хватает чего-то очень важного и что если бы он «подал мяч», спроецировал нечто, то это «нечто» оказалось бы во внешнем пространстве. Как мог он понять свой внутренний мир через очертания внешнего? Его защитная тактика привела к полной неразберихе: он до такой степени «сливался» с той или иной нарциссической идентификацией, что не мог провести границу между своим сознанием и объектом, между внутренним и внешним, между собой и другим человеком.
