Бытие определяет сознание лишь в детстве, и это бытие сыграло со мной в карты на раздевание, оставив мерзнуть на полу детской. Этот ребенок всегда старался исчезнуть, притвориться невидимым, когда его самого близкого человека избивали до потери сознания, то есть каждый четверг, пятницу, субботу, ну и, пожалуй, понедельник, вторник, среду, и что еще там осталось? Каждый раз ребенок надевал невидимое снаряжение, брал в руки копья и спешил осуществить миссию спасения. Не получалось. Жертва укладывала его обратно в постель, целовала в лоб, а после полуночи вновь кричала от боли. Однажды этот ребенок проснулся от крика, доносившегося из соседней комнаты. Его звали по имени. Прежде его никогда не звали на помощь, а в эту ночь он почувствовал, что обязан победить злого монстра. Он взял все, что у него было, за несколько секунд продумал план атаки, и стал было подходить к комнате, чтобы ворваться внутрь и победить, как вдруг остановился. Его охватила дрожь, доспехи испарились, и он не мог сделать шаг. Такой простой и одновременно самый невыносимый шаг в его жизни. Он подумал о себе. Ему стало казаться, что, если он откроет дверь и увидит то, что происходит за ней, он умрет, не двинувшись с места. «Я трус, я трус, я трус, говорил он себе, медленно отступая. Прекрасная принцесса продолжала звать его на помощь, а он сидел на кровати, слушая ее крики. Через несколько минут наступила тишина и этот момент означал действительную смерть, свершившуюся в душе маленького мальчика.

Больше он никогда не доставал меч и не защищался. Отныне все колющие удары он наносил сам себе. Он не боялся перейти реку, даже не умея плавать. А когда ему случилось тонуть по собственной ошибке или когда его балбес-друг топил его, потому что тоже не умел плавать, единственное, о чем он думал, находясь под водой, – о том, что вовсе не хочет спастись и не хочет, чтобы его спасали, потому что его привлекает возможность смерти. Ему было интересно, что случится дальше, потому что, только оказавшись один на один с самим собой и ощутив близость конца, он по-настоящему мог ощутить счастье,

которое длилось недолго.

Дыхание рот в рот, и ты обнаруживаешь свое тело на берегу, вновь разъединяешься со своей личностью и начинаешь придумывать план следующего захвата. Перспектива стать мишенью для собственных пуль в детстве доставляла радости больше, чем фруктовый лед.

Отсидев попу на подоконнике и очнувшись от воспоминаний, я вновь возвращаюсь в это пустое место, в котором ничего больше не говорит обо мне самом. Мое тело падает на пол в одежде и закрывает глаза, повторяя про себя молитву:

Однажды мой инстинкт самосохранения уснет вечным сном, а за ним и я сам упаду в беспросветную темноту. Аминь.

Давно не упоминались гробы. Чтобы отдать дань уважения гробам, расскажу один случай. Главным интересом парней моего возраста можно назвать тест-драйвы. Они приходят в дорогие салоны, садятся в дорогие машины и едут кататься, мечтая о богатой жизни. Однажды я случайно зашел в ритуальное агентство, потому что на улице начался гром. Гулял внутри минут двадцать и вдруг спросил у продавца:

– А вы устраиваете тест-драйвы?

Он улыбнулся:

– Конечно!

– Можно в какой угодно?

– Да, пожалуйста.

Я подумал, что было бы очень классно, если бы он сфотографировал это и отправил мне. Говорят, если повесить на стену изображения желаний, мечты исполнятся.

Каждому необходимо однажды упасть на дно, чтобы затем всплыть. Так легче отталкиваться, так проще понимать, что дальше некуда. На небольшой глубине ты думаешь – и так сойдет. Опускаешься на несколько уровней ниже – уже тяжело дышать, но ничего не делаешь. Еще чуть-чуть, и начинаешь паниковать, кричишь и зовешь на помощь, но вокруг тебя никого. А дальше… Дальше ничего, совсем ничего. Это состояние такое, когда ты не чувствуешь ничего и вокруг тебя ничего, и ничего не можешь с этим сделать. «Ничего» звучит нейтрально, но на деле «ничего» означает, что тебе настолько плохо, что это просто ничем и не выразишь. Поздравляю, ты нашел свое дно и у тебя есть пару минут на раздумье.

Черт, я же рассказываю, я же пытаюсь… донести суть. Прямо сейчас я почему-то вообразил себе человека средних лет в сандалиях. Знаете эти паршивые сандалии? Само слово «сандалии» внушает страх и опасения, не то, что их вид. Вид этих сандалий вызывает только рвоту.

Так вот…

Умереть или оттолкнуться? И хотя ты не знаешь, как ты поплывешь, с какой скоростью, ты уже не помнишь, что тебя ждет наверху, у тебя нет никаких средств для того, чтобы плыть, тебе все же есть от чего отталкиваться. Когда мы всплываем, мы ощущаем эйфорию, освобождение, мы снова научились чувствовать, любить, видеть красоту и испытывать счастье. Мы находим душу. Тела, однажды побывавшие на дне и нашедшие себя, навсегда остаются благодарны самым ужасным событиям своей жизни за то, что они научили их чему-то важному, чему-то прекрасному, за то, что они подтолкнули их к освобождению.

Все они лгали, когда говорили мне слова поддержки, но их ложь была сладкой, как ложка сгущенки. Они брали банки этого вкусного чуда и опрокидывали на мою голову в знак понимания того, что я чувствую. Они думали, я решаю примеры по математике дома перед телевизором и смеюсь как бешеный от тупых шуток, разворачивающихся на телеэкране, даже не предполагая, что телевизора в моем доме никогда не было, а моими единственными примерами были Курт Кобейн, Маяковский, Есенин.

Я научился кричать, не открывая рот.

Непрекращающийся крик, обладающий свойствами приватности и недоступности даже для самого искусного наблюдателя. Крик, не покидающий меня во время еды, беспорядочного секса и чистки зубов по утрам. Крик, подталкивающий меня по ночам выбрасывать подушки из окна своей комнаты в надежде, что они упадут на людей и заставят их осознать все свое притворство.

– Вы не умеете радоваться жизни, вы не знаете, кто вы, – кричал я из окна. Потом занавес снова опускался, и я вновь оказывался в темной башне, только спать теперь было не на чем.

Так было всегда. Я приходил домой после учебы, садился к батарее и думал. Затем меня резко охватывали приступы паники, я бился головой об стену, но продолжал думать. Мысли проникали во все отделы моей черепной коробки, не оставляя места для радости. С утра до вечера я сидел на полу либо своей комнаты, либо школьного коридора, когда убегал с уроков. Изредка хватало смелости постучаться в кабинет психолога, но именно в эти моменты чудесного врача, ассоциируемого с призрачным лучом надежды, не было на месте.

Сейчас я умру, мне так плохо, сейчас я умру.

Разве никто этого не замечает?

Замечали. Эти сказочники твердили мне, что я должен попить чаю и все пройдет. Но всякий раз, доставая из упаковки пакетик заварки, опуская его в кружку и выдавливая из него остатки, мне казалось, что выдавливаюсь я сам, как нежелательный прыщ на лице вселенной. В отражении чая я не видел ничего, ни себя в настоящем, ни себя в будущем. Моя мнимая заинтересованность этими конфигурациями воспоминаний лишала меня мира, который я так отчаянно пытался отыскать.

Пора заканчивать с философствованиями. Расслабляюсь в кровати, вижу перед собой разные картинки: пикантные и не очень. Раньше комиксы рисовали, что на… Я, кстати, ел сегодня макароны, а потом вспомнил, что мне их нельзя. Вы тоже иногда прерываете половой акт на середине, а потом сидите и грустите?

Я полетел, полетел, полетел. Как птичка. Птички летают над океаном, а потом спускаются все ниже, ниже, ниже…

Сладкий, это снова я. Я ненадолго, только скажу пару слов. Засыпать на полу – счастье, когда тебе негде жить. В других случаях – несчастье. В твоем случае – отчаяние. Ты выглядишь красиво, возле тебя бутылка вина, рядом с ней горшок с цветком, который принесли тебе на прошлой неделе, а в горшке бычки и всякий мусор. Ты спишь так сладко. Ты послал того парня, который рассказывал тебе про шахматы, не решился заговорить с… Евой? Вчера ты танцевал, сидел на подоконнике и кричал, что тебе нужно разобраться, нужно вырваться из этой темноты, которая засасывает тебя. Ты хочешь света, однако же всякий раз закрываешь шторы.