– Муаллим так меня пристыдил, – ностальгически улыбаюсь, вспоминал юный граф Румянцев и спрятал в стакане раскрасневшееся лицо. – Мне казалось, что я провалюсь под землю.

В султанском мейхане, излюбленном всей компанией месте, царило привычное оживление. В помещении, прокуренном и пропахшем, играла переливистая восточная музыка, а тяжелая дубовая дверь не успевала закрываться. С трудом получив патент на продажу спиртного и использование вывесок, трактирщик теперь грёб деньги лопатами, но четырёх молодых людей, один из которых был племянником директора медресе и его хорошего знакомого, старик обхаживал с особыми почестями. По этой причине они даже называли его «Насух аби»29, а Вачаган то и дело оставлял на столе чуть больше монет.

Столик, который по обыкновению занимали друзья, стоял у самого входа и, укрываемый от людей вазой с пышным папоротником, смотрелся немного отстранённо. Это, впрочем, не мешало юношам, что сидели за ним, чувствовать себя частью веселья. Другим же, по причине общего прошлого, что слишком крепко связывало всех четырёх, не удавалось разделить счастья с ними.

– Он бы и сейчас ужаснулся, узнав, где я провожу вечера, – усмехнулся Гена, осушив свой стакан и, вытерев рот рукавом, оглянулся по сторонам. Ни одной обаятельной гетеры рядом! – Ах, бедный мой дядя. Несмотря на все старания, ему так и не удалось вырастить из меня образцового османского гражданина.

– Ты никогда и не хотел быть образцовым османским гражданином, – не без иронии заметил Мехмед, единственный из всей компании не прикоснувшийся к вину и еде с начала вечера. Рамадан!.. – Или станешь спорить?

– Не будь это ты, Мехмед-бей, – со вздохом отозвался Вачаган, достал деньги из кармана и, пересчитав их, отдал трактирщику. Сегодня за его счёт! – Не переживай: заспорил бы.

Взрыв хохота не заставил себя долго ждать, и даже серьёзный Мехмед не удержался от улыбки. Только посетовал на друзей за то, что затащили его в мейхане даже в священный пост. Слушать громкую музыку в общественных местах? Тоже ведь харам! И что скажет по этому поводу жена?..

Почтенный Абдулла-эфенди, чьи проведённые на этой земле годы приблизились к шестому десятку, уже давно отошёл от дел, но, если бы он мог видеть своих учеников в ту минуту, то ничуть бы не удивился. Воспитанники, попавшие под его кров неокрепшими юнцами, выросли в самых настоящих львов! Только привычкам ведь своим… совсем не изменяли.

Сын дипломата Румянцева оставался тем же розовощёким гладковыбритым пареньком с длинными ресницами, красиво очерченным профилем и бархатными голубыми глазами, коим и был когда-то. Мечта любой девицы!.. И всё такой же совестливый… Вачаган? Наследник нефтяной корпорации – высокий, темноволосый, деловитый, только нос чисто армянский – с горбинкой. Сын ныне опального Мустафы-Паши, вечный заводила, грозный Мехмед? Ранняя женитьба и ответственность, с ней сопряжённая, не пошли ему на пользу, и широкие, сильные плечи как будто поникли, а чёрные глаза потеряли былой блеск. Что до Геннадиоса, то племянник – любитель женщин и вина! – поменялся, пожалуй, меньше всех. Балагур и смутьян, каких поискать, и даром, что внешне – светло-русый и сероглазый! – совсем не похож на эллина!

Слушая споры друзей, и Дима смотрел на них с нежностью. Обращаясь в мыслях к тому пресловутому дню, положившему начало их дружбе, он благодарил за него небеса. А ещё милого, милого сердцу муаллима!.. Его он вспоминал почти так же часто, как и дядя Абдулла поминал добрым – всегда ли добрым? – словом всю четвёрку. Каким невыносимым Дмитрию и Геннадиосу показалось то наказание: двадцать четыре часа просидеть взаперти с мальчишками, которых терпеть не можешь?!.. Никто из них не предполагал, что, выйдя из пустого класса только на следующий день, все четверо отныне не захотят расставаться.

С тех пор мейхане стал неотъемлемой частью их жизней. Гостя в Петербурге, Дима неустанно думал об этом месте и тех людях, что связывали его с ним. Выросший в пёстрой восточной столице, юный граф Румянцев водил дружбу с теми, чьи предки испокон веку жили на этой земле. Но он сам никогда не скажет того же о себе! Он лишь перелётная птица, случайно залетевшая в чужое гнездо… Когда попутный ветер принёс Румянцевых в Константинополь, родная Россия перестала быть их домом. Но как же быть тому, для кого с тех пор существовало целых два дома?..

Дима пару раз моргнул в надежде отогнать от себя навязчивые мысли. Тем временем Гена, никогда не знавший забот, вышел из-за стола и, забрав у одного из музыкантов барабан, стал увлечённо стучать по нему пальцами. Публика, среди которой нашёлся не один гордый эллин, с восторгом принимала соотечественника. Музыку из критского молодца ничем не выбить, как и из Вачагана – цифры!

– Мехмед, – вдруг позвал Румянцев, когда озабоченное лицо турка стало слишком выбиваться из общего веселья. – Ты бледен. Не хочешь проветриться?

– Пустяки!

Мехмед лишь отмахнулся, сказав, что всегда с трудом переносил первые дни священного поста и после постного дня с облегчением отправил в рот кусок баранины. Вечернюю молитву только не прочитал!..

– Хорошо, что муаллим этого не видит!.. Наш Геннадиос неисправим, не правда ли?.. – с нескрываемой насмешкой заметил Вачаган, когда Гена, исполнявший танцы на пару с местной певичкой, поцеловал её прямо в губы, а толпа разразилась громкими аплодисментами.

Армянский счетовод красноречиво закатил глаза, но вслед за другими захлопал исполнителям. Дима всё ещё пристально наблюдал за Мехмедом и лишь на мгновение взглянул на балагура-грека. Когда турок заметил на себе взгляд друга, то всё-таки поднял на него свой, и несколько секунд они провели в молчании.

«Фарах! – с горечью подумал про себя Дима. – Конечно же, дело в ней!».

О жене друга они слышали всякое. Суровый отец женил младшего сына в восемнадцать лет. Он же хлопотал об его зачислении в османский военный колледж. Мехмед окончил его с чином младшего лейтенанта, и, пока Геннадиос прожигал жизнь и как перчатки менял влюблённости – да и остальные, надо признать, не отставали! – молодой штабной командир очень рано и быстро повзрослел. Фарах была дочерью близких друзей семьи, и, когда Мустафа-Паша – когда-то преданный султану Махмуду человек! – лишился места под солнцем из-за своих чересчур консервативных идей и высказываний, только благодаря свату он всё-таки добился назначения в Румелию. Свёкор очень высоко ценил невестку и за нескончаемой благодарностью её отцу не замечал, как зачах его сын. Фарах отличалась религиозностью и даже в том, чтобы познакомиться с друзьями мужа – с чужими, по её словам, мужчинами, – видела нечто предосудительное.

– Я клянусь, она не тронула моего сердца! – перевозбуждённым голосом заявил Геннадиос, вернулся за столик к друзьям и отложил в сторону барабан. – Этот поцелуй ничего не значит.

– Ставлю сто акче на то, что ты врёшь! – передразнил его Вача.

– Брось!.. Погляди: появилось зрелище поинтереснее, чем мои маленькие шалости.

Даже Дима и Мехмед, не очень-то слушавшие болтовню друзей, оглянулись на входную дверь. После шумного выступления музыка немного стихла, и тяжёлые шаги послышались только яснее. В мейхане зашёл высокий, упитанный человек с длинной бородой и позолоченной пряжкой в виде волка на поясе, а двое крепких молодцов последовали за ним как верные янычары за султаном. Богато одетый гость носил чёрный тюрбан вместо фески и то и дело звенел чётками. Зайдя в помещение, он отдал трактирщику целый мешок с акче и, немного пошептавшись со стариком, направился к самому вместительному столику в его заведении.

– Дядя Фазлы? – воскликнул Мехмед, заметно обрадовавшись, и проворно поднялся с места, узнав в новоприбывшем своего дорогого родственника. – Дядя Фазлы!..

Вдруг безучастное лицо старого бея просияло. Юноша вышел из-за стола и от души обнял его. Родственник горячо оценил душевность племянника и, несмотря на разногласия, что с недавних пор рассорили его с братом, искренне обрадовался его сыну.