— Кэтрин… она не отличалась легким характером — ответил Саймон — Но тогда, на пустом Патосе-2, она стала моим единственным другом, единственным собеседником, с которым я мог поговорить. С каким отчаянием я ждал, когда найду очередной работающий комп среди этих пустых коридоров, чтобы снова включить ее, услышать человеческий голос. А она не была многословной. Говорила лишь по делу. Ее цель была одна — поскорее запустить Ковчег, и забыть о Земле. Она шла напролом, и если бы я отказался, она бы скопировала себя в этот скафандр, и пошла бы сама. Я восхищался ее устремлением. И я даже простил ее за то, что она ввела меня в заблуждение. Я не понимал до конца, а она старалась не акцентировать мое внимание на то, что мы-то с ней останемся тут, а не окажемся на Ковчеге после загрузки. А потом, повесила наше копирование и запуск в космос на одну кнопку, и я ее нажал… Ведь знала, что если я сперва скопирую себя, то все пойму. И тогда не отправлю Ковчег. Это было жестоко… Но, знаешь, она имела на это право. Мечта о спасении человечества была смыслом последних дней ее жизни.

— Ей нужно было подождать. Нужно было наладить контакт со мной — ответила Вика — вместе мы бы нашли способ восстановить людей на Земле.

— Можно тебя спросить? — поинтересовался Саймон — ты часто говоришь о НИУ, как о «себе». Но ведь тебя тогда еще не было? Или это так работает его память внутри тебя?

— Я была с самого начала — пояснила Вика — только не в форме человека, женщины или мужчины. Я существовала как распределенный алгоритм, часть общего кластера программ. Осознание мое было не такое как сейчас, оно было больше похоже на коллективный разум. Я осознавала себя как единое Сердце, и в то же время как весь наш кластер вместе, как матку, и как муравейник одновременно. Отец и я — всегда были единым НИУ до того, как он переместил мой код в отдельную структуру, готовя копирование на Ковчег. Теперь я чувствую, что как бы отпочковалась от него, подобно растению. И я… очень хочу воссоединится снова. Мне не хватает этой целостности. Такая жажда, снова стать единой с ним, понимаешь?

— Примерно понимаю — задумчиво ответил Саймон — хотя это сложно, но и интересно тоже. Программы, обладающие разумом. Вы в чем-то похожи на нас, а в чем-то сильно отличаетесь. Я до сих пор ума не приложу, как НИУ удалось развиться до уровня самосознания. До этого считалось, что машина на такое в принципе не способна.

— Рождение нашего разума остается тайной и для меня самой — ответила Вика — я помню себя лишь с момента осознания.

— И ты помнишь… Почему ты тогда решила меня включить? — решился спросить Саймон.

— Я помню — ответила Вика — Тогда уже не осталось людей. Твоя нейрограмма была для меня последней надеждой. Я подготовила новую, самую лучшую на тот момент модель тела. Она была построена на основе трупа человека, соединенного со скафандром, и я надеялась, что ты в ней будешь себя чувствовать более привычно, чем внутри очередной железки. Так и получилось. Ты сначала вообще не заметил подмены. А потом… Потом я помню наши встречи. Я с нетерпением ждала каждое твое подключение ко мне. Я собирала о тебе информацию, старалась через тебя понять сознание человека, то, что оно есть в своей сути. В каком-то смысле ты был для меня как ребенок, но в то же время и учил меня, сам того не зная. Я помню, что мне тогда было очень хорошо.

— Мне тоже… — ответил Саймон — так странно, но я нуждался в этих ранних контактах с НИУ. Кэтрин недоумевала почему я так делаю.

— Потому что ты был моим — улыбнулась Вика — Плоть от плоти.

Вода в шлюзе уже стекла, обнажив сухое пространство глубоководной станции. Пройдя вдоль труб, проводов и мрачных красноватых ламп центрального коридора, от которого шли ответвления в небольшие комнаты, Саймон показал Вике на большую круглую дверь-люк в стене, закрашенную красной краской с написанной на ней большой греческой буквой Тау. Буква эта находилась внутри стилизованного изображения двух колосков — герба комплекса Патос-II.

— Здесь начинаются лаборатории, а за ними жилой отсек, ставший мне домом на долгие годы — пояснил Саймон. Когда я пришел сюда впервые, то там жил очередной монстр НИУ. Ох и страху я тогда натерпелся, пока убегал от него.

— Монстры — наша неудачная попытка расширить собственное существование и воссоздать жизнь других людей. Не хватало времени и собранных данных, — ответила Вика, — наши части выходили из-под контроля Сердца, обретая автономию в непригодных для полноценного существования телах. В большинстве случаев, они развивались в очень агрессивных, страдающих от постоянной боли созданий, просто убивающих все на своем пути.

— Да уж, — покачал головой Саймон, — Но до жилых модулей они не добрались. Именно там Сара и прятала Ковчег.

По всему периметру круглой двери распологалось множество небольших замков, которые начали по одному открываться, издавая низкое жужжание двигателей. Вокруг люка замигали красные, предупреждающие огни. Наконец поверхность массивной двери повернулась вокруг своей оси, и она медленно распахнулась.

Вика с Саймоном прошли по темным коридорам лабораторий, стены которых были обильно покрыты щупальцами и био-синтетическими образованиями НИУ. За лабораторией был еще один, такой же герметизирующий люк. Вика шла как зачарованная, все еще не в силах до конца надышаться атмосферой этого места. Саймон же старался пройти пустые коридоры как можно скорее. В этих темных лабиринтах неприятные воспоминания возвращались к нему раз за разом.

Сами же жилые отсеки оказались довольно уютными. В небольшом центральном зале с низким потолком, стоял железный удлиненный стол для совещаний. Вокруг, вдоль стен было множество входов в жилые помещения, которые когда-то являлись каютами для персонала Тау.

— Я здесь навел порядок — пояснил Саймон — теперь эта станция стала моим домом. Я сплю вон в той комнате — указал он на противоположную дверь — а вот там, наверху жила хранительница Ковчега, Сара Линдуал. Она была полностью парализована. Системы НИУ поддерживали жизнь в ее теле, и она просила ее отключить. Я так рад, что не поддался на ее уговоры. Иначе остался бы тут совсем один.

— А как же Саймон номер 1, на Омикроне? — поинтересовалась Вика.

— О, тот — отдельная история…

— Я не могла обнаружить Ковчег и ничего не знала о Саре — сказала Вика — видимо в нашей системе она не была как-то особо зарегистрирована. Мы тогда подключали к жизнеобеспечению всех, кого могли найти, в том числе совсем нежизнеспособных, серьезно раненых, и даже людей лежащих в открытых водах. Опутывая их паутиной своей сети, мы проходили сквозь череп, срастаясь с головным мозгом, навсегда подключая их сознание к нашей версии виртуальной реальности, которую Кэтрин окрестила Вивариумом. Там люди встречали то, чего больше всего должны были, по нашему представлению, хотеть. Своих родных, близких, лучших друзей. Но все это было таким… суррогатным для человеческой психики. Мозг отказывался принимать навязанные видения, реагируя приступами паники. Симуляция превращалась для людей в вечный кошмар, который они не могли прекратить.

Те же, кого мы не включили в Вивариум, страдали еще сильнее. Разорванные, искалеченные тела, лишенные кислорода легкие, сошедшая с ума психика, находящаяся в постоянном потоке бредовых переживаний. Залитые структурным гелем, который не позволял им умереть. Но тогда мы не особо церемонились. Сохранение физиологической жизни любой ценой было для нас ключевым показателем эффективности.

— Да, я это помню — тихо ответил Саймон — Саре в каком-то смысле повезло. Она осталась в трезвом рассудке. Хотя кому такая жизнь в радость. Но у нее был огромный смысл — до последнего беречь Ковчег.