Может быть, это неправильное мироощущение и пришел я к нему не иначе как рассуждая про рай под пальмами, но таким уж оно сложилось и день ото дня только продолжает укрепляться. И сложилось-то не сразу: до такого дойти надо, постепенно, как доходят до всего, в том числе до алкоголизма или до нюханья всякой дряни.

Сижу у парикмахера, стригу волосы. Рассказывает про свою жизнь:

– Да меня прав лишали три раза…

– В смысле – останавливали «под этой темой»?

– Типа того. Тормозят. Ну, по мне-то видно, что я не алкоголик. Но то, что наркоман, на роже написано.

Я пока что до такого не дошел. Так, пропускаю пару бутылочек пива по вечерам. Но это вроде как еще не алкоголизм. И не надо убеждать меня в обратном. Себя лучше убеждайте. И никакое это не отчаяние, или разочарование, или сожаление, но именно мироощущение. Таков этот мир. Имеем, что имеем. Живем, где живем. И как в старом анекдоте про то, как червячок просыпается в куче дерьма и спрашивает папу, мол, почему мы в дерьме, когда другие в яблочках, а папа ему отвечает: «Есть такое слово «родина», сынок». Нет, родину-то я люблю, и не о ней речь. Все же у нас лучше, чем у многих, и это надо ценить. Тут я безо всякой иронии говорю.

– Не ври, тебе не больно, – говорила тетка в белом халате, сверля мой зуб без анестезии, в то время как я орал, потому что больно было так, что глаза на лоб лезли и передергивало всего: прошибающая все туловище боль, такая, что навсегда запомнил. Лет пять мне было.

– Я только посмотрю, – говорила уже другая, но похожая на ту, первую, повадками, по которым дети безошибочно распознают всякую мерзоту. Конечно, я ей не поверил, но все же открыл рот, потому что выбора у меня не было, ясное дело, никакого. Тогда она схватила мой зуб щипцами и вырвала его. Хотите знать насчет анестезии? Не было никакой анестезии! Иначе черта с два я запомнил бы ее на всю жизнь! Впрочем, много еще таких было и есть, да и будет. А как иначе-то?

Прихожу на днях к стоматологу.

– Ну, как сегодня настроение? Есть желание вырубиться? – спрашивает женщина в белом халате.

– У меня-то нет, а какие там желания у моего мозга – ума не приложу, – отвечаю.

– Все-таки ты псих ненормальный.

– Знаю.

Это традиционно. Так обычно и происходит. Говорю: «Ребята, сейчас я буду в обморок падать. Готовьте свои причиндалы: нашатырный спирт, кофеин, адреналин, аппарат для массажа сердца и прочее, что у вас там есть в заначках».

Она поит меня сладким чаем, заставляет съесть две шоколадки, дает в руки детские игрушки-эспандеры, чтобы я их сжимал и разжимал, медсестре приказывает водить по лбу чем-то колючим, сама рассказывает смешную историю и делает анестезию. «Это, – говорит, – чтоб твой мозг отвлекался и не думал, о чем думать не надо». Назвать расценки этой стоматологии? Ладно хоть деньги на это есть.

Так и бывает, когда всех под одну гребенку: тысяче ничего, а одному на всю жизнь потом: сиди, сжимай резиновые игрушки (нет, не те, о которых вы подумали), заставляй поить себя чаем, откачивать при виде инструментов и прочего и при этом смейся сам над собой: дебил, тебе тридцать пять лет.

И потому не принимаю я совкового подхода. Сейчас пусть только попробует какой-то гад, хоть и в халате, выдрать вот так зуб или посверлить, чтоб было больно, – проблем не оберется. Да и на ум уже не придет никому такая дикость. А тогда новокаина было им жалко, что ли? Дефицит? Или принято было терпеть? Сиди себе и ори, пока не обосрешься. А обосрался – еще и за это получишь. Особенно если ребенок. Дети вообще не люди были. Вот что я понял. Вот такая система. И ни один врач ни за что не может пойти против системы, даже если он сам лично имеет другое мнение.

– …Товарищ главный врач, а это нормально, если ребенок обосрался и потерял сознание, когда я начал прочищать лунку от нагноения?

– Иногда это случается. Для надежности советую привязать ремнями руки и ноги. Они иногда ими дергают. Главное, никогда не колите обезболивающее.

– Вы меня успокоили. А то я уже засомневался в методике Срутского-Ублюдского.

– Коллега, эта методика, как и все советские методики, не имеет аналогов в мире. А сомневаться в ее эффективности мы просто не имеем права.

– Отлично. Пойду вырежу кисту без новокаина.

– О, я вижу, вы осваиваете новые горизонты. После обязательно напишите статью в нашем вестнике «Красный бинт»…

Никто не может пойти против системы, за исключением каких-то редких безумцев, которые потом неизбежно за эти попытки расплачиваются. Но таким безумцам надо отдать должное, потому что они, как правило, опережают время и предвосхищают общие тенденции в обществе.

А если их в расчет не брать, то для остальных самоцель – выжить и показать, что все хорошо. Это типа как надеть на угрюмое лицо маску с дебильной улыбочкой и расхаживать в ней по улицам, погрязшим в говне. Сидишь и смотришь на детские картинки на стенах: добренькие жирафики, львята, черепахи, крокодилы, – вдыхаешь запах лекарств, слышишь вопли других детей и ждешь своей очереди на казнь. Театр абсурда. Все мы нахавались этого в такой мере, что до сих пор тошно. А потом они удивляются, почему к совку так относятся. Вот почему. Для тех, кто не понял. И это не про любовь к родине, патриотизм и прочее. Это про другое. Про тех козлов, которые все это творили тогда и которых до сих пор предостаточно. Слава богу, сейчас они – вымирающий вид, хотя этого, конечно, не осознают и продолжают нести свою миссию бодро и уверенно, но от этого только забавнее.

Захожу в кабинет двух наших работничков, которых наняли совсем недавно. Одного их них, бывшего вояку, назначили начальником гаража. Другой, из чинуш местного разлива, – начальник хозяйственного отдела. Они меня не знали и не догадывались, что должность я занимаю не самую маленькую, несмотря на возраст. Я их тоже еще не знал. Не успели познакомиться.

Захожу, короче, в кабинет. Сидят, развалившись, два красавца той еще закалки и с чиновничьими манерами чай пьют.

– Здравствуйте, – говорю.

Один оценивающе оглядывает меня, едва приоткрывает рот и нехотя произносит:

– Здрасс…

Ну, думаю, ясно. Зашел по виду сопляк и отвлек двух уважаемых людей от важного дела. Грех на их месте не воспитать меня, демонстрируя собственную важность. От этой важности их обоих аж распирает.

Даю заявку на машину одному из них – начальнику гаража.

– Чё это такое? – спрашивает.

– Заявка, – говорю. – Машина нужна.

– Ну ты чё? Надо за три дня подавать. Не знаешь, что ли?

Отдает мне ее обратно и отворачивается чай пить. Развожу руками, говорю: «Ну ладно», ухожу к себе в кабинет и делаю звонок. Через пять минут этот дебил со следами только что пролитого чая у себя на рукаве прибегает и судорожно извиняется, изгибаясь и едва ли не ползая по полу. Гаденькие людишки. «Я же не знал, что вы… Я же не знал, что вам срочно надо…» Дрянь. Потом он меня с каждым праздником поздравлял. А вскоре, года через три, умер.

Вот так все это и устроено. Борьба нового со старым. И так во всем. «Не дай вам бог жить в эпоху перемен», сказал кто-то. А у нас одни перемены. Всегда. И от этих перемен дуреешь. Разваливаешься изнутри. Поколение за поколением развалин.

Думая обо всем этом, я лечу в самолете в столицу, которая, как говорят, съедает добрую часть бюджета государства, чтобы чувствовать себя хорошо. Ага, сделали организм, который бабки собирает со всех и делит. Только кто делит, тот больше себе оставляет. Ясно же.

Приходит на днях инженер, говорит:

– Мне работу предложили. Думаю увольняться.

– Вроде у тебя и здесь зарплата не маленькая.

– Ну да. Но мне там двести пятьдесят предложили.

– Понятно.

У нас он получает сотню, и это считается очень хорошо. А потом удивляются, что вся страна, кроме столицы, в какой-то жопе и сплошь отсталость.

Там (где же еще?) находится главный офис компании. Нельзя же его поместить в каком-нибудь Жигулевске. Надо именно в столице (смотри выше про барина – начальника гаража)! Эта компания, офис которой в столице, и владеет нашим заводом по выпуску одного сверхсекретного дерьма, название которого я лучше не буду говорить от греха подальше: секретность же с ума сойти какая. Да и неважно это. Какая разница, что производишь: пластмассу, чугун, удобрение на основе коровьего говна или тротил. Суть одна.