– Ай молодца, Державин! – завопил кто-то, перекрывая гром оркестра.

Луч солнца ударил в золото и ослепил Фрази. Она снова зажмурилась и провела руками по золоченому поясу, эполетам и жестким шнурам. Потом нащупала ткань.

Кто-то засмеялся над ее головой. Смеялся мужчина. Смех у него был ласковый, успокаивающий.

– Ты глаза-то открой, мадемуазель, – раздался негромкий голос, говоривший на чужом, но все-таки знакомом Фрази языке. – Неужто боишься?

Фрази слегка приоткрыла глаза.

– Эй, Державин! – крикнули рядом. – Забыл, что ты уже в Париже, а не в Москве? Что ты с ней по-русски парлекаешь? Она ж тебя не понимает.

– Я знать понимать русски! – бойко выкрикнула Фрази и взглянула на человека, который спас ее. – Немножко!

Серые глаза, окруженные густыми черными ресницами, изумленно смотрели на девочку:

– Знать понимать? Взаправду? Ты русская, что ли?!

– Да, – засмеялась она, разглядывая румяное лицо и темно-русые усы. Грудь всадника обтянул серый мундир, которого почти не было видно под золотыми шнурами, и Фрази казалось, что всадник весь покрыт золотыми сверкающими доспехами. – Да, немножко!

– Фрази! О боже мой! – раздался истошный крик, и девочка повернулась к бледной от ужаса матери, которая семенила по краю мостовой, опасаясь слишком близко подойти к могучим коням.

Мсье Бовуар спешил следом, испуганно глядя то на жену, то на падчерицу.

– Мамочка, дядя Филипп, все хорошо! – завопила Фрази, задыхаясь от счастья. – Это русские!

Мадам Бовуар слабо улыбнулась, прижимая руки к бешено колотившемуся сердцу.

– А вы тоже знать понимать русски, мадам? – весело спросил сероглазый. – Немножко?

Он произнес эти слова, так удачно подражая акценту Фрази, что и сам рассмеялся.

– Державин, не ломать строй! – раздался сердитый окрик.

Всадник, перехватив Фрази под мышки и свесившись с седла, ловко опустил ее рядом с матерью.

– Простите, мадам, мадемуазель, мсье! Служба! – произнес он уже по-французски, потом подбросил руку к киверу, заставил своего гнедого влиться в общий строй – и сияющий, сверкающий, улыбающийся спаситель Фрази исчез за спинами тех, кто следовал за ним.

Колонна, поворотив с бульваров, прошла по улице Руайаль, Королевской, на площадь Людовика XV, стараниями Наполеона великолепно украшенную и обставленную египетскими и античными мраморами и гранитами. Там император Александр и король Прусский остановились, чтобы принять парад войск, проходивших мимо их величеств с громом барабанов и шумом музыки, которая разносилась чуть ли не на полгорода. После этого на просторных Елисейских полях должны были стать биваком русские войска.

– Я чуть с ума не сошла от страха! – воскликнула мадам Бовуар, прижимая к себе дочь. – Как ты попала в седло к этому господину?

– Да ее чуть не убило копытами! – завопил кто-то рядом. – Эти варвары нарочно направляли коней на толпу!

Он говорил с каким-то шипящим акцентом, который показался Фрази знакомым.

Она оглянулась и увидела, что кричит тот же самый человек в рединготе без пуговиц, недавно обвинявший ее мать невесть в чем.

– Это неправда! – возмутилась девочка. – Меня кто-то толкнул! Но я даже не успела испугаться, как мсье Дер-жа-вин меня подхватил! И никакие они не варвары! А вы лучше пуговицы пришейте, чем врать!

Лицо человека в драном рединготе исказилось такой яростью, что Филипп Бовуар шагнул вперед, грозно поднимая увесистую трость.

– Дер-жа-вин! – передразнил незнакомец. – Паршивка, жаль, что тебя не затоптали! – И нырнул в толпу.

Мать и дочь снова обнялись, а мсье Бовуар подумал, что у этого человека какой-то странный акцент.

Фрази чувствовала, как торопливо колотится сердце матери, как неровно, резко она дышит. И руки, гладившие Фрази по голове, были холодные, это даже через перчатки чувствовалось.

– Мамочка, тебе нехорошо? – Девочка отстранилась, встревоженно взглянула в бледное лицо матери.

– Я очень испугалась, – постаралась улыбнуться Жюстина.

Мсье Бовуар и Фрази еще немного подождали, пока она не начала дышать спокойней, и пошли потихоньку домой, в тупик Старого колодца близ площади Вогезов. Увидали капор Фрази, затоптанный сотнями ног и превратившийся в грязный бесформенный блин, однако подбирать его, конечно, не стали.

Мать и дочь скоро устали, однако наемный фиакр долго не попадался: чудилось, встречать армию победителей на Елисейские поля отправился весь Париж – даже кучера вместе со своими повозками!

Наконец экипажи начали появляться, и один удалось остановить. Впрочем, мадам Бовуар и Фрази скоро пожалели об этом: угрюмый смуглый горбоносый возница ворчал всю дорогу, проклиная «разбойников, которые победили Наполеона, а теперь чувствуют себя в Париже как дома».

– Даже небеса оплакивают гибель Великой Армии, проливая дождь! – восклицал он. – Но мы им отомстим!

Фрази порывалась спросить, как он собирается отомстить небесам, но мать, почувствовав неладное, крепко сжала ей руку.

Отчим покачал головой, сурово взглянув на девочку. Мадам Бовуар была так бледна, так испугана, рука ее так дрожала, что Фрази не сказала ни слова.

– Мы никогда не простим русских! – не без труда разворачивая фиакр в тесном тупике, выкрикнул возница на прощание, ободренный молчанием седоков и принимая его за согласие.

Семья вошла в калитку садика, окружавшего их скромный дом. За спиной громыхали по булыжникам колеса отъезжавшего фиакра, но внезапно грохот стих.

Фрази оглянулась.

Фиакр остановился у ограды заросшего, неухоженного сада, в глубине которого прятался серый особняк, уже изрядно поросший мхом и повитый плющом. Только этот особняк да небольшой дом семьи Бовуар и находились в тупике Старого колодца. Возница спрыгнул с козел, по-хозяйски открыл ржавую калитку и вошел.

Фрази тихо ахнула.

Это куда он направляется? Неужто в дом? Нет, он стоит у дверей погреба…

Но ведь это погреб Тибо!

Париж, 1832 год

Араго с надеждой всматривался в милое испуганное личико модистки. Восемнадцать лет назад, в 1814-м, той девочке, которая спасла ему жизнь, было шесть или семь лет. У модистки каштановые волосы и темные глаза, то и дело заплывающие слезами: видимо, боится, что за опоздание ее ждет нагоняй от графини. Та девочка тоже плакала, дрожа от жалости и страха и убирая с лица растрепанные кудрявые пряди, глядя на Державина. Рядом топтался Тибо, который старался выглядеть молодцом…

Араго тяжело вздохнул.

Он не помнил, какого цвета были глаза и волосы его спасительницы. Казалось, никогда не забудет эту чумазую мордашку, но нет, забыл! Помнил только имя. Имя мальчишки тоже помнил.

Фрази и Тибо – вот как их звали.

Фрази!..

Неужели это она? Неужели она?!

Нет, не может быть. Модистка совсем юная. А Фрази сейчас должно быть лет двадцать пять, не меньше.

– Да где же ее сиятельство?! – чуть не плача простонала девушка, и внезапно раздался голос Андзи, крикнувшей с середины лестницы:

– Да ее шиятельство, наверное, в будуаре ваш поджидает. Вон туда пройдите, – она махнула рукой в сторону комнаты, где бывшие инсургенты несколько минут назад лелеяли свой польский гонор. – Анфиладою[69] идите, второй апартамент – это и ешть будуар.

– Ой, надо платье с крыльца забрать! – спохватилась модистка и побежала вниз по лестнице.

Андзя, видимо, сообразив, что сейчас раскроются ее проделки с колокольчиком, скинула сабо, схватила их в охапку и ринулась следом, приговаривая:

– Погодите, погодите, мамжель, отопру!

Широкоплечий поляк тоже заспешил, прыгая через ступеньки, и мигом обогнал обеих.

«Попалась Андзя! – усмехнулся Араго. – Однако где же все-таки я видел этого человека?..»

– Але, панове[70], наверняка наша кава уже простыла, – воскликнул кто-то, и теперь уже все гости помчались вниз, словно умирали от жажды и голода. Впереди бежали паны, предоставив паннам осторожно спускаться в своих шелковых бальных башмачках по скользким ступенькам.