От Миролюбова мы знаем, что «Книга Велеса» была написана, вернее нацарапана, шилом или вырезана ножом на тридцати восьми приблизительно одинаковых по размеру деревянных дощечках, высота которых составляла около двадцати двух, ширина – тридцати восьми сантиметров, а толщина – половину сантиметра. В своей верхней, широкой, части дощечки имели по два отверстия, через которые пропускался ремень, чтобы получилась связка. Поверхность дощечек была неровной, перед писанием она скоблилась. Нацарапанный текст был натёрт чем – то бурым и затем покрыт лаком или маслом. Письмо имело свою особенность. Она заключалась в том, что буквы писались не над строчной линией, а как бы подвешивались к ней снизу. Промежутки между словами не оставлялись, то есть буквы в строке писались сплошняком. Не было ни знаков переноса, ни знаков препинания, многие слова сокращены без каких – либо отметок. Если буква, с которой начиналось слово, совпадала с буквой последующего слова, то зачастую она писалась один раз, а читалась дважды. Всего насчитывалось тридцать пять букв (двадцать восемь простых и семь диграфов [24]), очень похожих на кириллицу, но среди них отсутствовали буквы, соответствующие звукам греческого языка. На полях некоторых дощечек были изображены головы разных животных. Дощечки не нумеровались. От долгого хранения они местами покоробились, покрылись пятнами и истлели, многие буквы и целые строки были стёрты.
Первое печатное сообщение о «Книге Велеса» появилось в 1953 г. в США, куда Миролюбов перебрался жить из Бельгии. Сообщение дал мало кому известный эмигрантский журнал «Жар – Птица», редактировавшийся бывшим белогвардейским генералом А. А. Куренковым. В этом журнале Куренков и Миролюбов с 1954 по 1959 г. публиковали копии и свои переводы некоторых мест из текста «Книги Велеса». Тогда же с публикациями познакомился С. Лесной, который вёл из Австралии активную борьбу с западными норманистами и потому интересовался всеми материалами по ранней истории Руси. Лесной не был профессиональным историком, но к истории относился вполне профессионально. Сознавая всю культурно – историческую значимость «Книги Велеса», он как учёный8 понимал, что нужно быстрее исправить оплошность Изенбека, не пожелавшего в своё время отдать дощечки для изучения специалистам, и в 1959 г. отправил в Славянский комитет СССР две статьи, посвящённые «Книге Велеса». В них он представил «Книгу…» подлинной древнерусской летописью и предложил советским учёным заняться её исследованием. Вместе со статьями Лесной прислал фотоснимок одной из дощечек «Книги Велеса», выполненный когда – то Миролюбовым. Председатель Комитета академик В. В. Виноградов, подвергнув экспертизе изображённый на снимке текст из десяти строк, дал заключение, что это подделка. Заключение готовила палеограф Л. П. Жуковская. Встретившись с незнакомыми ей языком и орфографией и не найдя аналогов в церковно – славянских рукописях, она сделала потрясающий вывод: раз нет аналогов, то нет и языка, как нет и самих дощечек, потому что на фотоснимке выделяются, мол, четыре тени, «образовавшиеся, по – видимому, от сгибов материала, с которого производилось фотографирование», а так как доска сгибаться не может, значит, фотоснимок сделан с бумаги, то есть «Книга Велеса» – подделка [45]. Через двадцать лет Жуковская для бόльшей убедительности отбросит употреблённое ею слово «по – видимому», а из четырёх обнаруженных изгибов оставит только один. Развивая свой довод о поддельности «Книги Велеса», она вместе с лингвистом Ф. П. Филиным скажет, что «науке известен до письменный праславянский язык», с закономерностями которого язык подделки ничего общего не имеет [46], но, правда, не пояснит, как же сохранился этот до письменный язык, если не существовало средства для его передачи. Надо думать, что неудачная формулировка была порождена поспешностью Жуковской в её стремлении поскорее сбить поднявшуюся в прессе волну выступлений в защиту «Книги Велеса», и если судить по тому, что пишет Филин в своей книге «Происхождение русского, украинского и белорусского языков», то за до письменным праславянским языком скрывается некий гипотетический язык, призванный выступить предком для всех известных славянских языков. Только облик этого гипотетического языка удалось воссоздать лишь в основных чертах, и из – за различия в диалектах многое в нём является спорным. По словам Филина, древнее диалектное членение общеславянского языка остаётся пока областью неизведанного, так как диалектные зоны, доступные современным методам исследования, относятся к позднему общеславянскому периоду.
Когда граф А. И. Мусин – Пушкин нашёл рукопись «Слова о полку Игореве» и попытался самостоятельно перевести его текст, он потратил на эту работу несколько лет и не добился никакого успеха, столкнувшись с теми же трудностями, что и Миролюбов. Так же, как и в «Книге Велеса», текст «Слова…» был написан сплошной строкой без вспомогательных надстрочных знаков, с множеством неизвестных и вышедших из употребления слов. Мусин – Пушкин привлёк к себе в помощь двух лучших архивистов Москвы, которые пользовались безупречной научной репутацией, но и они, благоговейно относившиеся к каждой букве, еле справились с переводом, причём понаделали, как выяснилось позже, много ошибок. Все трудности перевода, по единодушному мнению филологов, были связаны с особенностями незнакомого диалекта, на котором разговаривали в той местности, где жил автор «Слова…». Так почему, резонно спросить, на «Слово о полку Игореве», тоже считавшееся подделкой, может распространяться право иметь свой особый диалект, а на «Книгу Велеса», которая значительно древнее и к тому же написана многими людьми в течение пяти столетий9, не может? Её первые авторы жили на Дону, а последующие – на Днепре, и среди них были переселенцы с Северного Кавказа, Крыма и Дуная. Именно особенностями древних, разбросанных во времени и пространстве, диалектов объясняются так возмутившие Жуковскую и Филина лингвистические и палеографические странности «Книги Велеса». Но её язык подлинный. Лесной даже выявил в нём старинные глагольные формы, уцелевшие только на Карпатах в говоре гуцулов. Однако Лесной для наших лингвистов и историков – последний дилетант. В советское время Редакция «Трудов» Отдела древнерусской литературы Пушкинского дома АН СССР не считала, например, «возможным вступать в спор с С. Лесным по вопросам филологическим, историческим и прочим ввиду полной его некомпетентности в гуманитарных науках» [20]. Ничего не изменилось и в послесоветское время [138].
Понять нелюбовь советской и пришедшей ей на смену российской исторической науки к Лесному можно: он открыто обвинил её в крайнем консерватизме, крохоборстве и неспособности решать крупные проблемы, – но, хорошо усвоив большевистские методы ведения спора, эта наука остаётся бессильной в аргументированном опровержении его доводов в защиту «Книги Велеса». И, что интересно, если дилетант Лесной к выводу о подлинности «Книги Велеса» пришёл через многосторонний анализ возможных путей создания подделки [74], то недилетант из Пушкинского дома О. В. Творогов сумел выявить фальсификацию, руководствуясь всего лишь партийным принципом нерасторжимости науки и идеологии [120]. Нечего удивляться тому, что фальсификатором стал белоэмигрант Миролюбов. Полный, по Творогову, абсурдных националистических измышлений, заключающихся в том, что русы названы им древнейшим народом на Земле, пришедшим из Азии и заселившим уже в VIII в. до н. э. чуть ли не всю Европу, Миролюбов, оказывается, создал мистификацию с целью борьбы против материализма и большевиков на своей бывшей родине. Сам того не подозревая, Творогов продемонстрировал всему свету, насколько глубоко была политизирована советская историческая наука. Невольно складывается впечатление, что если бы «Книгу Велеса» нашёл не белогвардеец Изенбек, а нашли бы её коммунисты Жуковская и Творогов, на худой конец, какой – нибудь пионер из исторического кружка, то моментально отыскались бы и убедительнейшие доказательства её подлинности.
