В эпоху Возрождения рассмотрение любви и ревности в одной связке было продолжено. Джордано Бруно в труде «О героическом энтузиазме» выделял две разновидности любви – вульгарную, или чувственную, и духовную, или героическую. Причем последний вид любви отличался от первого нравственной наполненностью. Духовно любит тот, кто не просто ценит красоту или характер любимого, но тот, кто еще при этом желает ему добра. Одним из критериев разделения видов любви является ревность, понимаемая как «извращенная страсть». Она определяет чувственную любовь, но отсутствует в героической: «Тот не любит вульгарно, кто не ревнив и не робок перед любимым» (Бруно, 1996, с. 176). Таким образом, восхождение к героической любви проходит через преодоление ревности: здесь Дж. Бруно возрождал античные идеалы этики стоицизма, вплетая их в свои в целом платонические рассуждения.
Эразм Роттердамский, достаточно скептически относясь к крепости брачных уз, говорил о важности незнания в общественной жизни: заблуждения, доверие и лесть, по его мнению, прочнее связывают отношения, чем горькая правда и знание истинных мыслей тех, кто нас окружает. Заблуждение, конечно, нельзя назвать идеалом для семейных отношений, «но насколько лучше так заблуждаться, нежели терзать себя ревностью, обращая жизнь свою в трагедию?» (Роттердамский, 2007, с. 287).
Более широкое понимание ревности находим у Мишеля Монтеня, который диалектически подходил к страстям, подчиняющим себе человека, считая их платой за рациональность, чувствами, необходимыми для уравновешивания холодного разума: «Наш удел – это непостоянство, колебания, неуверенность, страдание, суеверие, забота о будущем, а значит, и об ожидающем нас после смерти, – честолюбие, жадность, ревность, зависть, необузданные, неукротимые и неистовые желания, война, ложь, вероломство, злословие и любопытство… Да, мы несомненно слишком дорого заплатили за этот пресловутый разум, которым мы так гордимся, за наше знание и способность суждения, если мы купили их ценою бесчисленных страстей, во власти которых мы постоянно находимся» (Монтень, 1996, т. 1, с. 615).
В целом в работах Дж. Бруно, Э. Роттердамского, М. Монтеня и других представителей этико-философской мысли Возрождения ревность обозначалась как проблема и рассматривалась с точки зрения категории морального зла. Она понималась как сложное и противоречивое этико-психологическое состояние, каждый раз раскрывающее какие-то новые смыслы. И если для Средневековья были характерны более или менее четкие и однозначные оценки ревности, то для эпохи Возрождения возможность однозначного понимания ревности стала менее очевидной.
Ревнивый – достаточно устойчивая характеристика, она является не менее сложной и многослойной, чем сама человеческая натура. В этом смысле Возрождение воскресило многие идеи, ранее присутствовавшие в античной философии – у платоников, скептиков, стоиков и т. д. Новое время предлагало основательные попытки классификации чувств, находя для каждой особое место и логическое обоснование. В трактате «Страсти души» Рене Декарт определял ревность как «вид страха, связанный с желанием сохранить за собой обладание каким-нибудь благом; она основывается не столько на силе доводов, убеждающих в том, что его можно потерять, сколько на его высокой оценке. Эта высокая оценка побуждает учитывать малейшие основания для подозрения, которые в данном случае превращаются в очень важные» (Декарт, 1989, т. 1, с. 587).
Ученый пытался подойти к ревности объективно и посмотреть, в каком отношении эта страсть может быть достойна уважения, а в каком – порицания. В итоге он пришел к выводу, что оправдать ревность можно, если некто стремится к тому, чтобы сохранить более значительные блага, пожертвовав менее важными. Так, женщину уважают в том случае, если она ревниво оберегает собственную честь – тогда она не только не ведет себя недостойно, но даже не подает малейших поводов к злословию. Нравственного порицания же достойна зависть, которая ставит нечто менее ценное выше действительно важных благ. Таков, например, скупец, который, отказывая себе в самом необходимом, ревниво относится к своим сокровищам. Подобное поведение неоправданно, поскольку никакие деньги не стоят таких жертв и такой траты душевных сил. Таков смысл и супружеской ревности.
В отличие от других теоретиков Р. Декарт разграничивал ревность и любовь: «Пренебрежительно относятся также к человеку, который ревнует свою жену, так как это свидетельствует о том, что он ее по-настоящему не любит и что он дурного мнения о себе или о ней. Я говорю, что он ее по-настоящему не любит, потому что если бы он питал к ней настоящую любовь, то у него не было бы и малейшей склонности не доверять ей. И, собственно говоря, он любит не ее, а только то благо, которое он видит в обладании ею. Он и не боялся бы потерять это благо, если бы не считал, что он этого не заслужил или что жена ему неверна. Одним словом, эта страсть связана только с подозрениями и недоверием, потому что ревность – это, собственно, только стремление избежать какого-нибудь зла, когда действительно есть причина его опасаться» (там же, с. 594).
Напротив, Томас Гоббс тесно связывал ревность с любовью, помещая ревность в раздел «любовная страсть»: «Любовь к одному лицу, сопровождаемая желанием быть единственным предметом его любви, называется любовной страстью. То же самое, сопровождаемое боязнью, что любовь невзаимная, называется ревностью» (Гоббс, 1991, т. 2, с. 544). С другой стороны, если страсть и ревность переступают определенные границы, они меняются качественно, и не всегда можно назвать эту страсть любовью: «Чрезмерная любовь, соединенная с ревностью, переходит… в неистовство» (там же, с. 545).
Бенедикт Спиноза также пытался дать исчерпывающее описание ревности и предложить рациональное объяснение ее причин. По его мнению, чем большую любовь некто питает к человеку, тем сильнее будет он гордиться и большее удовольствие от этого получать. Поэтому будет стремиться, насколько это возможно, и в своих мыслях связывать любимый предмет с собой, а не с другим. Однако естественным будет вообразить, что если предмет настолько ценен, то его могут желать и другие. Отсюда возникает неудовольствие, опасение (или осознание) того, что любимый теснее связан с кем-то другим: такое неудовольствие легко перерастает в ненависть как к сопернику, так и к партнеру.
«Такая ненависть к любимому предмету, – писал Бенедикт Спиноза, – соединенная с завистью, называется ревностью, которая, следовательно, есть не что иное, как колебание души, возникшее вместе и из любви и ненависти, сопровождаемое идеей другого, кому завидуют. Эта ненависть к любимому предмету будет тем больше, чем больше было то удовольствие, которое ревнивец обыкновенно получал от взаимной любви любимого им предмета, а также чем сильнее был тот аффект, который он питал к тому, кто, по его воображению, вступает в связь с любимым предметом. Если он его ненавидел, то он будет ненавидеть и любимый предмет, так как он будет воображать, что он доставляет удовольствие тому, кого он ненавидит; а также потому, что он будет принужден соединять образ любимого им предмета с образом того, кого он ненавидит, что большей частью имеет место в любви к женщине» (Спиноза, 1984, с. 216). Определение ревности у Спинозы последовательно и логично – все выделенные мотивы действия у него подобны пружинам, неизменно и в соответствии со всеми причинно-следственными закономерностями, приводящими человека к чувству ревности. Философ также считал, что зависть и ненависть – звенья одной морально-нравственной цепи: тихая и не обнаруживающая себя зависть при виде чужого счастья легко превращается в лютую ненависть и приближается в своем проявлении к выраженному аффекту. Основываясь на данной теории, Б. Спиноза доказывал тождественность зависти и ненависти следующим образом: «Зависть есть ненависть, поскольку она действует на человека таким образом, что он чувствует неудовольствие при виде чужого счастья, и наоборот, находит удовольствие в чужом несчастье?» (Спиноза, 1957, т. 1, с. 537).
