– Жалко, что в этом штате нет смертной казни, – говорит мой дядя, кивая в сторону телевизора.

– Ты за смертную казнь?

– Для таких, как этот. Еще содержать подонка придется. Платить за его питье, жилье.

– И ты готов взять на себя ответственность за убийство?

– Он отрава для Америки. Это страна предпринимателей, бизнеса, частной собственности. А он, этот… Он осквернил Конституцию. Мы осваивали эти земли не для того, чтобы какой-то мальчик корчил из себя защитника природы. Рабочие каждый день вкалывали на этом заводе, чтобы прокормить свои семьи. Где им теперь работать?

– Кстати, ты знаешь, что Гедель, известный математик середины двадцатого века, нашел логические противоречия в американской Конституции еще в те времена. Эти несостыковки до сих пор не исправили…

– Слушай, в правительстве тоже сидят очень умные люди. Они уж точно разбираются в Конституции лучше тебя.

Да при чем здесь я – говорил-то про Геделя… Возражать не буду.

Мой дядя даже не родился в Америке. Его привезли сюда, когда ему было лет пять. И он молится на Конституцию точно так же, как и все они. На сборник слов. Последовательность букв. (Впрочем, у каждого своя последовательность букв.) Вы думаете, свободный оборот оружия в США когда-нибудь запретят? Это первая поправка Конституции! Чтобы ее изменили, должны начаться восстания. Муж дяди листает новостную ленту. Ему явно неинтересен разговор. В принципе, у них те же патриархальные отношения, что и везде: пока дядя работает, его муж заведует детьми и домом. Пытается избавиться от скуки, листая подборку смешных мемов. Ходит на фитнес. Иногда манипулирует дядей.

– А мне кажется, парнишка по крайней мере заслуживает уважения, – отвечаю я. – Судя по всему, он знал, что остаток лет проведет в тюрьме. Парень даже не пытался скрыться или убежать. Это требует характера.

– В тюрьме ему покажут характер.

– А что ты знаешь о нем?

– О ком?

– Об этом парне.

– Что мне еще о нем надо знать?

– Ты не знаешь ни его мотивации, ни его истории. Я, правда, тоже ничего не знаю о нем. Но могу предположить (исходя из того, что видел), что он не человек ненависти, который ищет лишь повод для разрушения. Он действительно считал, что, взорвав завод, он совершит что-то важное для планеты, для людей. Он был готов провести остаток дней в тюрьме ради этого.

– Нельзя. Взрывать. Заводы!

Мой дядя набухает. Лицо его краснеет, я вижу, как он отгоняет мои мысли от себя, как мух, слетевшихся на его пот. Но я же говорю о простом человеческом сострадании. Муж чувствует напряжение своего партнера, но предпочитает встать из-за стола и удалиться в спальню.

– Кто так сказал?

– Бог! Все… В Конституции сказано: нельзя взрывать заводы!

– Так и сказано?

– Так и сказано!

– Заводы взрывать можно. Ты собираешь бомбу, проносишь ее на завод и взрываешь. Ничего сложного. В дьюти-фри тоже можно купить ингредиенты для самодельного пистолета и пронести его в самолет. Безопасность – та еще иллюзия. Но нужно помнить, что потом ты сядешь в тюрьму на остаток жизни. Вот и все. А дальше решай сам. И ничего больше! Может быть, поступок этого человека был последней отчаянной попыткой донести какую-то идею до нас с тобой. Чтобы мы услышали этого паренька. Подумали над тем, что он хотел сказать. А не видели в нем абсолютного врага, человека, несовместимого с нашим существованием.

– Глупости! Мы имеем право на частную собственность!

Как же легко человек принимает религию. Смотрю на своего дядю и понимаю, что он молится на свою собственность. Он убьет любого, кто вломится к нему в дом без спроса, и по закону будет невиновен. Если его муж изменит ему, он найдет его с любовником и точно так же застрелит. За нарушение частных владений.

– Дядя, я хотел вам рассказать одну историю на схожую тематику, которую я видел в одном фильме. Главная героиня, нимфоманка, встречается с одним мужчиной, который оказывается педофилом. Мужчина до этой встречи сам не знал о своем влечении. Но нимфоманка, на то и нимфоманка, что улавливает мельчайший фетиш своего партнера. Может быть, мужчина и знал на самом деле о своей особенности, но так сильно подавлял свои чувства к детям, что никогда никого и пальцем не обидел. Так вот. Разве он виноват в том, что педофил? Разве он не боролся с этим всю жизнь? Разве он не достоин нашего уважения? Мы, ходящие от одного увлечения к другому, борющиеся со скукой, бессмысленностью существования, еще смеем осуждать кого-то.

– Мое существование, в отличие от твоего метания, очень осмысленное. А эти люди – больные. Они должны лечиться.

– Но ты же сам гей!

– Ты думаешь, что геи больные?

– Нет, я думаю, что ты, как никто другой, должен уметь сострадать людям, понимать их. Смотреть на мир шире.

– Я не хочу больше об этом говорить. В Советском Союзе все бы они сидели в тюрьме.

Ого, вот тебе и Советский Союз. Ты бы и сам в тюрьму сел… Впрочем, и я тоже. Но говорить, правда, больше не о чем. Ярлык повешен. Почему так сложно относиться к людям с уважением? Мне так одиноко, а передо мной подобие человека. И поговорить не с кем – каждый раз одно и то же. Каждый раз я прихожу в этот дом и разговор перерывается, не начавшись. Я бы мог поговорить о приобретенных вещах, поездках их семьи, проблемах на работе, но в таком случае у меня начнется приступ тошноты. Потому что я все это уже слышал. Потому что все это о потреблении.

Ну о чем можно говорить с тем, у кого такие моральные нормы? Иисус говорил о сострадании две тысячи лет назад. Американцы говорят о толерантности сегодня. Но мало кто проявляет ее. Вокруг сплошная ненависть и страх. Стоит принять чье-то мировоззрение как допустимое, и вот сразу ты станешь таким же. К примеру, многие мужчины испытывают отвращение к геям, а на самом деле они просто боятся геев. Как будто стоит перестать испытывать к ним отвращение, и моментально ты окажешься в постели с мужиком. Чувствуешь страх, что тебя засмеют. Ведь хочется быть брутальным. Но мой дядя и есть тот самый гей – что это дало ему? Ничего. В детстве его «булили» в школе. У него постоянно были конфликты с родителями, которые даже отправляли его в христианские лагеря по перевоспитанию. Но как только он вышел замуж, все страдания и притеснения были забыты. Он нашел себе круг друзей, которые его принимают, семью, работу. И тяжелое детство ушло. Вернее, он и стал похожим на свое окружение из детства. Геем, притесняющим остальные майноритис. Вспомнил, как недавно я видел одного афроамериканца, который орал о том, что нужно построить стену на границе с Мексикой.

Мне необходимо что-то делать. Он же неглупый, мой дядя. Я люблю его! При всем отвращении… А таких тысячи. Нужно просто понять, как с ними говорить. Как сказать. Что сказать. Мой дядя не поймет рассказов, которые я пишу. Может, написать роман? Легкий роман-боевик. Так, чтобы он мог прочитать его и получить удовольствие. А между строк я буду что-то тихо шептать. Общаться с его подсознанием.

А дети? Как жалко его детей… Дети вырастут точно такими же, как и он. Может, устроиться работать в школу? Преподавать математику… Если я что-то и понял за мой роман с ней, так это то, что это единственная наука, где есть четкое разделение на черное и белое. И после того как человек проводит достаточно времени, работая с логикой и аксиомами, черным и белым, он начинает видеть, что в мире не существует никакого белого и черного. Все серое. После тысячи решенных теорем у человека появляется этика рассуждения, этика мысли. Споры математиков о философии достигают таких высот, которые недостижимы без упражнений в логике. Математик никогда не может сказать о чем-то в этой жизни наверняка. Что что-то правильно, а что-то нет. Он всегда скажет, что «ему кажется» или «по его опыту» это правильно. Математик всегда открыт к тому, чтобы его переубедили. Доказали обратное. Он всегда допускает, что может ошибаться. А значит, такой человек развивается. А значит, такой человек слушает, что происходит вокруг. Он по-настоящему знает, что ничего не знает. И с ним можно общаться обо всем. А с этим куриным человеком мне не о чем говорить. Потому что он не слышит. Потому что у него на все есть свое мнение.