© В. Семёнов, текст, 2021

© Де'Либри, издание, оформление, 2021

Всегда все равномерно и одинаково: что-то теплее, что-то холоднее

Всегда все эмоции равномерно и одновременно проявляются, пусть и с разными градусами

И уж точно нет ничего хорошего, но нет ничего и плохого

Есть лишь притяжение замерзших во льду тел, протягивающих корявые пальцы к теплу близкого человека Бесконечный окоченевший океан людей, равномерной сеткой удаленных друг от друга

Стоим, как деревянные столбы в воде, к которым привязывают корабли, где-нибудь в Северном море

А что в небе

Да ничего там нет

И смотреть туда не стоит

Только на берегу видна груда сваленных камней

И у каждого Камня своя миссия

Вода постепенно уничтожает нас. Медленно – но время берет свое

Смотреть на свое гниение тоже не стоит

Стоит смотреть по сторонам

И рассчитывать только на то, что каким-то чудом начнется шторм и тебя прибьет к другому – к вот той палке, торчащей из воды

Но ты вбит в землю. Тебя вбили в землю

И плавать тоже нельзя – унесет

И вот ты вбит. Нельзя не быть вбитым – тебя унесет в темные одинокие воды, где нет никого. И вбитым быть тоже не хочешь, потому что только и думаешь о том, чтобы приблизиться к другому столбу, всегда одинаково удаленному от тебя

А корабли швартуются к тебе, натирают бока веревкой И им все равно

А волны бьются, бьются, как время, подтачивая основание

И им тоже все равно

Птицы садятся, отковыривая от тебя щепки по прихоти И им – тоже

И только хочется, чтобы к тебе причалила какая-то хорошая лодка. Чтобы ты послужил какой-то красивой лодке

И может быть, эта лодка пришвартуется к тебе. И к тому столбу в паре метров, что кажется столь близким, но все же непреодолимо далеко торчащим из воды. И тогда вы станете чуть ближе. Потому что вы соединитесь канатами через красивую лодку, словно вместе держа руками что-то общее

Потому что сольетесь в каком-то, пусть качающемся на волнах, но все же общем начале

На часах 9:53:51.

На часах 9:53:52.

На часах 9:53:53.

Как же время медленно течет… Время медленно льется рекой, а дела никуда не уходят. Лежат неподъемными валунами на пути воды. Если бы поток был сильнее, я бы еще мог рассчитывать на то, что камни будут сточены рекой до делишек, и тогда река их унесет. Но река течет так лениво, что рассчитывать на это не приходится. Происходит ровно обратное. Ветки, бревна и прочий мусор застревают среди валунов, образуя дамбы, и кажется, что время окончательно увязло в этом болоте.

У горожан, в отличие от жителей сельской местности, концепт времени или жизни имеет форму вытянутой прямой. Простой человек скажет – «вот земля, на которой жили мои предки, в которую уйду я и которая будет кормить моих внуков», городской же житель стремится к центру в прямом и переносном смыслах. У нашего городского времени есть понимание прошлого, будущего, настоящего, в отличие от деревенского времени, более цикличного. Прямая берет начало из минус бесконечности – в плюс бесконечность. И вот прямая моей жизни в какой-то момент соединилась концами – на бесконечности: прямая стала окружностью. В начале у моей жизни-окружности был огромный радиус, и я даже не подозревал, что попал в «замкнутый круг». От точки на прямой, где я находился, смотря вперед, в будущее, или назад, в прошлое, – я не мог отличить прямую от окружности. Точно так же, как, гуляя по улице, невозможно понять, земля сферическая или плоская: сам объект очень большой, а ты видишь лишь малую его часть. Но вот окружность моей жизни начала сужаться; начала сжиматься петлей на шее. Я еще продолжал жить – несся поездом по ее рельсам, пытался что-то успеть. Но в какой-то момент петля времени сузилась настолько, что поезд уже не смог больше поворачивать по такой резкой траектории, и тогда я понял: мое время – больше не прямая. И у меня нет цели. Там, впереди. Нет и четкого прошлого. Моя жизнь зациклилась, и так быстро нестись (куда-то? ради чего?) больше невозможно. Так что мне пришлось выйти из поезда. Возможно, оно и к лучшему: больше увидишь по сторонам. Возможно, лучше наблюдать много малого, чем мало многого? Не знаю. Петля времени продолжала стягиваться, и я больше не мог идти, то есть жить, потому что шаг стал больше длины самой петли. Поэтому мне пришлось остановиться и сесть в круг, не отличимый от точки. Маленькая точка моей повторяющейся жизни. И здесь, в этой точке, прямо где я сижу, очень много одного и того же. По времени цикл равен примерно промежутку между приемом сигарет. Он повторяется одними и теми же мыслями. Одними и теми же словами.

Впрочем, о сигаретах я расскажу позже – я опять слишком ушел в себя. А сейчас мне стоит заметить, что нет ничего страшного в том, что вы могли что-то не понять. Знаете, я математик. И иногда я описываю свои эмоции, используя математику. Ну это как болезнь. Она такая же вялотекущая, как и мое время. Лет, может, через тридцать я совсем забуду русский язык и буду использовать только математический сленг. Интересно, смогу ли я говорить о Любви?

А еще мне кажется, должны быть в мире такие племена, у которых нет понятия времени. Во всяком случае, время у них – не прямая. В их речи отсутствуют слова «завтра» и «послезавтра», отсутствуют и фразы, такие как «в следующем месяце» или «три дня назад». Они, должно быть, очень счастливы, потому что живут «сейчас». Эти племена живут в моменте – я живу в повторяющемся моменте, – а они каждый день живут в новом моменте. Все это разные вещи. Время этих племен – не окружность, а спираль. Помните иронию Миронова над коммунизмом:

Или строчки Анофриева:

В общем, все то, на что наши слова способны, все-все было сказано и до меня. А значит, вряд ли в этих строчках я открыл что-то неизведанное. Новых слов пока не привезли – они к вечеру будут. И не факт, что эти слова сделают нашу жизнь счастливее.

Может быть, лучше начать забывать слова? Я бы хотел забыть слово «время» – слово, убившее Бесконечность. Бога. Убившее момент? Ведь сакральное происходит именно в моменте. Сокровенное рождается в тишине. Но сейчас не об этом. Что я могу, так это привести лишь пару примеров обитания этих слов. Мест, где, казалось бы, таких слов и быть не может. Людей, от которых не ожидаешь услышать подобные слова. Обо всем этом мы тоже еще поговорим. А может быть, и не поговорим – я пока не знаю. Но о чем-то же я должен написать? (Должен кому?)

В чем я уверен, так это в том, что я могу придумать какую-то заковыристую ложь. Возможно, заковыристая ложь нужна лишь для того, чтобы увидеть простую истину. Или уверовать в эту простую истину. Знать… Знать – это не верить. Хотя, конечно, мне, а возможно, и вам, нужно, чтобы об истинах постоянно напоминали. Даже несмотря на то что я начинаю плеваться на высказывания, которые нахожу «простыми».

Впрочем, сейчас я сижу в кабинете университета, ковыряю ручкой бумагу. Диссертацию писать откровенно не хочется. Я переехал из Москвы в Нью-Йорк после окончания магистратуры, чтобы заниматься математикой. Будучи когда-то молодым человеком, умевшим зажечь огонь в глазах своих учителей, сейчас я – лишь загнивающий аспирант в Колумбийском университете. Когда я только поступил на должность, все было не столь мрачно, но каждый новый семестр я обнаруживал, что для успеха мне не хватает еще одного качества, которым, увы, меня обделили. Да, когда я только задумывался над тем, чтобы стать математиком, мне казалось, что самое главное качество ученого – это интеллект. И интеллект, хотелось бы мне так думать, у меня до сих пор есть. Но в первый год учебы я откровенно разочаровался большим объемом работы и резко сменил свое мнение: «Самое главное не ум, а трудоспособность!» Ее мне не хватало. Позже, обретя научного руководителя, который вспоминал обо мне, только когда поливал свои вечно сухие и умирающие растения – и не потому, что я должен был их поливать вместо него, а потому, что я ассоциировался у него именно с сухим и умирающим растением – мною было постановлено: «Самое главное – это испытывать интерес к науке!» Правильнее было бы сказать: «отсутствие интереса к жизни вне науки». А жизнь меня так тяготила… У меня не было «того самого» научного руководителя, наставника, о котором каждый студент мечтает и одновременно считает его будущее наличие неоспоримым фактом. Не было ни учеников, ни просто того, кому я интересен. Сидишь в кабинете один целый день, что-то читаешь, что-то пишешь, а мотивация улетает. Помню, в тот год я тщетно пытался искусственно усилить «чувство интереса», но, естественно, ничего из этого не вышло. Теперь же я все больше и больше думаю о случае. Что было бы, если бы я выбрал другой университет, другого научного руководителя? Возможно, тогда цветок зацвел бы в клумбе, река моего времени забурлила бы, а жизнь была бы по-прежнему вытянутой прямой, а не комком повторений.