Одному со всеми драться было невозможно, и Алегеко пробрался в Чечню, где некоторое время жил в доме бедного чеченца, с которым однажды познакомился в дороге.
В одно время шайка молодых джигитов собралась в набег на улус ногайский.
– Поедем с нами, покажи свою удаль, – сказали они Алегеко.
И тот охотно поехал с ними.
Ночью добралась шайка до ногайской степи, расположилась на отдых. Улус находился недалеко, и джигиты решили напасть на него задолго перед утренней зарей, когда человек спит особенно крепко.
– Нет, – возразил Алегеко. – Мы не волки и не следует нам нападать на сонных людей. Нападем днем, как джигиты, но не трусы…
Старший из джигитов заметил ему:
– Гость, пусть джигиты выслушают меня, а потом можешь говорить ты…
И продолжал он отдавать распоряжение о том, кому с какой стороны напасть на улус, кому гнать скот и лошадей и кому поджечь кибитки.
Поднялся Алегеко.
– Я, – сказал он, – повторю то, что сказал раньше: мы не волки и не должны нападать ночью. – Если же, – продолжал он, – вы все же решите напасть ночью, то я заступлюсь за ногайцев. Я один среди вас тридцати, но не боюсь быть вашим врагом.
– Мы тебя совсем не знаем, – сказал старший джигит. – Ты жил в ауле как гость, и никто тебя не спрашивал, зачем ты к нам приехал из Кабарды. Ты нас волками считаешь, тогда иди к ногайцам, защищай их, а мы своего решения не переменим.
– И я своего не переменю! – воскликнул Алегеко и направился к улусу; проехал немного, услыхал позади себя топот и остановился.
– Эй, кабардинец! – послышался голос одного из джигитов. – Ты теперь нам враг, давай биться на шашках, только не стреляй, чтобы не услышали шума ногайцы…
– Я готов, защищайся! – крикнул Алегеко и, быстро повернув коня, поскакал навстречу чеченцу.
Тот не ожидал такого быстрого нападения, и шашкой он не успел взмахнуть, как с разрубленной головой вывалился из седла.
Остальные чеченцы налетели, окружили Алегеко.
И крикнул он им:
– Вас много, я один и буду защищаться не одной шашкой.
И выстрелил он из пистолета и еще одного джигита свалил, а затем отмахивался шашкой, но удары падали на него так часто, что он не выдержал и, обливаясь кровью, без чувств упал с коня.
Услышали ногайцы выстрел, вооружились и целым улусом бросились к месту, где происходил бой, и еще издалека открыли по чеченцам стрельбу.
Чеченцы подобрали двух убитых товарищей, отстреливаясь, поскакали в свой аул… Прибежали ногайцы, нашли Алегеко, взяли его в улус.
Хотели они добить его, но увидев, что он еще очень молод, решили лечить его, чтобы потом продать в рабство.
И много месяцев лечили, а когда он поправился настолько, что мог ходить, надели ему на ноги цепи.
И затосковал он в неволе.
«Неужели я так и окончу свою жизнь в цепях?» – не раз он думал и решил бежать, когда раз вечером увидел своего коня, которого он считал пропавшим.
Несказанно обрадовался он ему и слегка посвистал. Конь остановился, запрядал ушами. Сильнее посвистал Алегеко, и конь весело заржал, на свист к нему прибежал…
Схватился Алегеко за гриву коня, подпрыгнул, лег животом на его спину и свистнул. Конь рванулся и понес его из улуса.
Ногайцы были ошеломлены – так неожиданно все это произошло, и когда они опомнились, бросились в погоню, Алегеко был далеко.
И, когда конь доскакал до ручья, он слез с него, нашел камень и, положив цепь на другой камень, начал разбивать ее. Железо не поддавалось, камень попадал по ногам и до крови сбивал с них кожу и мясо. Наконец погнулось кольцо, и еще сильный удар по нему, цепь распалась. И вскакивая на коня, Алегеко радостно воскликнул:
– Теперь я спасен!
А погоня была уже недалеко, и кричали ногайцы, крутя над головой арканы.
Знал Алегеко, что в ногайских степях нет ему спасенья, и повернул он коня к чеченскому аулу: лучше смерть от руки кровника, чем быть медленно замученным в неволе.
Увидели ногайцы, что в чеченскую сторону направился он, и отстали, потому что боялись чеченцев.
В лесу, около аула, в котором раньше жил, очутился Алегеко.
Голодный, покрытый кровью, оборванный и босой сидел он в чаще и думал, как быть: если он явится в аул, то кровники убьют его, повернуть в ногайские степи – опять в неволю попадет, останется в лесу – умрет от голода или будет разорван зверями…
Настала ночь, и поехал он в аул.
Пробрался к сакле того чеченца, у которого гостил раньше, постучал в дверь и промолвил:
– Гость просит приюта!
Вышел хозяин сакли и, едва узнал его, обрадовался.
– Скорее проходи в саклю, – сказал он ему, а сам отвел коня в конюшню.
Вернувшись в саклю, развел он в очаге огонь, подал Алегеко воды для омовения, накормил его.
– А тебя, гость, в ауле считали умершим, – проговорил он. – Наши джигиты тебя очень хвалят, называют отважным. Сделай милость, расскажи, что у тебя произошло в набеге с джигитами.
И Алегеко рассказал о том, что случилось в ту несчастную ночь, про свой плен и бегство из него.
Хозяин встал и обнял его.
– Будь моим другом, – сказал он ему. – Сам знаешь, у тебя в ауле есть кровники, братья убитых тобой джигитов. Тебе надо примириться с ними, и надо сделать это в нынешнюю же ночь, завтра будет уже поздно. Но не бойся, я помогу тебе.
Вошел он в женское помещение сакли, позвал свою жену и приказал ей идти с ним и гостем к саклям кровников и вызвать их матерей.
И все трое вышли они и направились по кривой уличке.
Подошли к сакле одних кровников.
Чеченка постучала в дверь женской половины сакли, вызывая хозяйку.
По голосу узнала хозяйка свою знакомую, вышла на двор, и в это время Алегеко, стоявший за стеной, бросился к ней, разорвал на ней платье и прижался губами к ее груди…
– Мать, прости мой грех, – сказал он, обнимая ее. – Я убийца твоего сына…
Вскрикнула мать, заплакала, потом, обнимая Алегеко, сказала:
– Мертвого не вернешь. Ты теперь – мой молочный сын, и я поневоле должна простить тебе.
Сыновья ее услышали говор и плач на дворе, выскочили из сакли с оружием в руках, но увидев, что мать их обнимает и целует Алегеко, поняли, что случилось. Подошли они к нему, и каждый из них по очереди обнял его.
– Мы прощаем тебе кровь нашего брата… Ты – брат наш… Пойди примирись и с остальными своими врагами, – сказали они ему.
С помощью жены своего друга Алегеко удалось в ту же ночь примириться с другими кровниками.
А утром о ночном происшествии говорил весь аул.
Потом Алегеко ходил на кладбище просить прощение на могилах убитых им джигитов.
Босой и в той же рваной одежде, в которой бежал он из неволи, с цепью на ногах, шел он, окруженный громадной толпой народа, а на кладбище падал на могилы джигитов, плакал.
– Брат, прости мой грех перед тобой! – говорил он на каждой могиле.
Хозяин сакли, давший ему приют, устроил поминки по убитым джигитам, а так как у него не было для этого достаточно мяса, хлеба и пива для этих поминок, то каждый из жителей счел своею обязанностью помочь ему.
Молочные братья подарили Алегеко одежду, оружие, седло и уздечку с серебряным набором.
Спустя неделю Алегеко предложил им отправиться в набег на улус ногайский.
– Много горя произошло из-за ногайцев, надо отомстить им, – сказал он.
Собралась шайка в пятьдесят человек, и предводителем ее был избран Алегеко.
Ранним утром она напала на улус, разграбила его, ногайцев перебила всех, не оставляя в живых даже детей и женщин, а кибитки подожгла.
Посмотрел Алегеко, как дым от пожара поднимался, проговорил, засмеявшись:
– Это – поминки по джигитам!
С богатой добычей чеченцы возвратились из набега, и при дележке ее Алегеко свою долю подарил хозяину дома, где он жил.
Потом еще несколько раз он делал с джигитами набеги в ногайские степи и всегда возвращался с добычей.
Но скучно стало ему жить в ауле.
«Надо на иных людей посмотреть», – подумал он и, распрощавшись со своими братьями, друзьями, уехал.
