И он всё равно хочет жить. Не зачем-то и не потому что. Однако, если и дыхание на деле обусловлено действиями индивидуальной воли…

Впрочем, у жизни, как у смерти, нет разумных оснований. Человек наделяет эти две стороны мироздания той широтой смысла, которая необходима ему для нормального функционирования. Так цель жизни плавно перетекает в самый вид существования. До войны было примерно также, насколько помнил Фрэнк. Люди работали — и считали, что этим их бытие исчерпывается. На выходных — пиво с друзьями, прогулки с семьёй. А потом снова — неделя из восьмичасовых рабочих дней (или двенадцатичасовых). Наличие альтернатив только захламляет внимание. Намного проще, когда жизнь ютится в границах обозначенных рамок и всё идёт своим чередом.

А ведь в Рэйвенхолме старались создать такую иллюзию. Это не коммуна, как заверял Рональд. Это город грёз. В нём нет ничего настоящего, ведь именно грёзы человек всегда использует как оружие в войне с реальностью.

Как бы то ни было, человеческий разум просто не в силах найти такой довод, который раз и навсегда отринул бы все посягательства небытия на жизнь человека. Легко поверить в то, что в самом существовании нет ничего радостного. Тем не менее не одной радостью жив человек. Счастье — это просто критерий, с каким люди оценивают жизнь, которая может и в дерьмо окунуть. И где же счастье? Проще сгинуть. Смерть куда приятней. Хоть страх перед вечной тьмой сковывает и холодит кровь.

Вдруг наступила тишина.

В подрагивающем свете фонарика появился язык барнакла — серое, покрытое слизью щупальце ушло под воду.

Фрэнк вновь подумал о самоубийстве. Только два варианта: быть съеденным или утопиться. Лучше бы смерть наступила внезапно. Лучше бы его придавило валуном. Фрэнку такой исход показался настоящим чудом: быстрая, практически мимолётная смерть; ведь вряд ли человек ещё остаётся жив, когда на него наваливается каменная груда весом в несколько сотен фунтов. Тут даже не даётся время на осознание. Мгновение — и ты мёртв. Тебя больше ничего не волнует.

Как в тюрьме. Покой — это смерть или сон. Некая область, где тебя не достанет злая, ощетинившаяся действительность.

Смерть — это спасение. Но оно дорого даётся, и что-то во Фрэнке препятствовало тому, чтобы просто так взять и растранжирить всё своё богатство. Жадность — не такое уж и плохое свойство, когда доходит до сделки со смертью. Фрэнк согласился бы на более выгодное предложение, да только ситуация на рынке не располагала к сотрудничеству, не говоря о махинациях.

Фрэнк просто хотел жить, и в этом желании внезапно проступило лицо, о котором он думал в последние месяцы чаще всего. Марийка. Сердце сжалось при мысли, что с Марийкой что-то могло произойти. Она жива? Фрэнку хотелось верить, что судьба всё же не так безжалостна и бессовестна. Хотя, куда ж судьбе до прихотей маленького человеческого чувства. Мир жесток. Уж Фрэнк-то совершенно точно должен был это понять и принять. Иначе смерти Освальда и Бена были напрасны. Мёртвые дают живым урок. И те, кто выжил, невольно становятся учениками смерти.

Фрэнк вытащил фонарик из воды и осветил шахту. Мощности лампы хватало лишь на очень маленькую часть пространства, несмотря на это, Фрэнку удалось разглядеть наверху широкий проход, который, скорее всего, являлся в своём время проходом к лифту. Куда плыть дальше Фрэнк не понимал. А вот выбраться на поверхность было бы неплохо.

Осмотрев стены шахты, Фрэнк понял, что забраться наверх не получится. Проход находился над ним на высоте нескольких футов.

Поразмыслив, Фрэнк пришёл к выводу, что иных вариантов нет.

Он вытащил из воды огрызок ноги Бена — стопу и перекусанную в колене голень — и подплыл к языку барнакла. Из места укуса по капле стекала кровь. Фрэнк вдруг почувствовал едва уловимое тепло, источаемое куском некогда целого тела. Тела, которое было Беном. Фрэнка чуть не стошнило. На память пришли картины того, как они с Освальдом питались мясом зомби. На пороге смерти все привычные образы стираются. Сама жизнь — это нечто ужасное, как и смерть. На молекулярном уровне смерти, должно быть, вообще нет. Умирает сознание, душа или что-то там ещё. Нечто эфемерное. А вот тело преобразуется, разлагается, гниёт. Ведь это органические процессы, как никак.

Единственное, что не гибнет и не рождается, — это свет. Вечный, сияющий. Свет из иных миров. Блестящие корпуса модернизированной секции «Нова Проспект». Пятна белёсого света, скользящие по земле. Фрагментами память выхватывала переживания и смешивала их в причудливой мозаике. И почему Фрэнку вспомнился этот свет? Именно сейчас… Почему Фрэнку вспомнился карцер?..

«Наверное, это всё-таки плохая идея», — подумал Фрэнк и сделал над собой усилие, загнав все сомнения в дальний угол сознания. В данный момент рассудок должен быть до самозабвения чист.

Фрэнк примерил в ладони, как ему удобнее схватиться за голень. Бен был не из худых, и использовать кусок его ноги в качестве крепления было трудновато.

Чувствуя нарастающую слабость, Фрэнк покрепче впился пальцами в толстую икру и в таком положении вытянул руку к языку барнакла, дав ему ухватиться за стопу. В последний момент Фрэнк подумал, что не рассчитал, выдержит ли сустав его вес. Вспомнив, как барнакл тащил их двоих наверх, Фрэнк попытался отмести колебания. Он вообще пытался не думать, ибо размышления вели к нерешительности, а сейчас Фрэнк старался воспринимать действительность как можно отстранённее.

Язык бесшумно обвился вокруг стопы, и барнакл с характерным урчанием начал подтягивать добычу к себе. Когда Фрэнк почувствовал, что тварь поднимает его из воды, он ещё крепче вжал пальцы в икру. Через пару секунд Фрэнк находился уже над водой. Физическое изнеможение, однако, давало о себе знать: ладонь, которой Фрэнк ухватился за голень, быстро онемела и не могла долго держать на себе вес тела. Фрэнку казалось, что он сам вытягивается обратно вниз, к воде. В другой руке у Фрэнка был фонарик, которым он высвечивал стену шахты, ожидая, когда же эта стена закончится.

Главное — дотерпеть, пока он не окажется на уровне прохода.

Урчание становилось громче.

Стена сменилась темнеющим зевом коридора. Лихорадочные соображения: как попасть туда… От прохода Фрэнка отделяло не больше четырёх футов, но даже такое расстояние для изнурённого организма казалось непреодолимым. Рука находилась у самой пасти инопланетного паразита.

Фрэнк кое-как раскачался, чувствуя, как давит на него вымокшая до нитки униформа, и отпустил руку. На мгновение он словно бы завис в пустоте. Тьма замкнула его в беспросветном, абсолютном ничто. Наконец Фрэнк понял, что падает. Ноги тянулись вперёд, как бы надеясь наткнуться во мраке на почву. Тело стремилось найти опору, но та уходила всё глубже во тьму, и Фрэнк уже смирился с тем, что его план, с самого начала дерьмовый, провалился. Но в следующую секунду он приземлился на твёрдую поверхность. Стопы коснулись земли, тем временем какая-то сила, наоборот, утягивала тело назад, в шахту; Фрэнка шокировал образ того, что он балансирует сейчас на самом краю шахты, и, совершив усилие, он перевёл вес тела вперёд, упав на каменный пол.

Снова послышались клацанье и урчание, с которыми барнакл поедал плоть.

Фрэнк поискал фонарь. Он лежал у ног. Свет был очень слабым. Вероятно, от сильного удара фонарик стал понемногу выходить из строя. Фрэнка вдруг очень напугало то, что он вполне вероятно сейчас останется без источника света. Он схватил фонарик и, будто укачивая его, держал на руках, ожидая, что лампа сама собой придёт в норму и даст прежнюю мощность луча. Свет тускнел и нервно мерцал, выхватывая из тьмы дрожащие образы стен, деревянных подпорок и балок; как бы остерегаясь вторгаться во владения сырого и кромешного мрака, свет становился слабее, и пространство плотнее окружало Фрэнка, ложилось на плечи, облегало спину. Вдруг у абстрактной геометрической величины обнаружились признаки чего-то предметного, ощутимого; пространство являлось чем-то, чьё присутствие можно было уловить кожей, осязать, однако это осязание порождало граничащий с паникой страх, что Фрэнк навсегда останется здесь, на краю колодца, где плескаются человеческие останки.