За обедом в бараке пастухи держались с какой-то необычной почтительностью, хотя нельзя было сказать, является ли это признанием сегодняшних заслуг Джона-Грейди и Ролинса, или, напротив, мексиканцы сочли их психами, которых лучше понапрасну не тревожить. Никто не интересовался их мнением насчет мустангов, никто их не расспрашивал о методах выучки. Когда, пообедав, Джон-Грейди и Ролинс снова отправились в загон, у ограды уже толпилось человек двадцать мужчин, женщин и детей. Они с любопытством взирали на стреноженных животных и поджидали укротителей.
Откуда они понабежали? – удивился Ролинс.
Спроси меня о чем-нибудь попроще.
Когда приезжает бродячий цирк, об этом мигом узнает вся округа – не так, что ли, дружище?
Кивая собравшимся, они протиснулись сквозь толпу, вошли в загон и заперли за собой ворота.
Ну, ты выбрал самого бешеного? – спросил Джон-Грейди.
Первое место я присуждаю вон тому справа, у него еще башка как ведро.
Мышастому?
Вот именно… Конь-огонь!..
Не перевелись еще знатоки конины.
При чем тут конина! Я знаток бешенства.
Джон-Грейди подошел к указанному Ролинсом жеребцу и прикрепил к недоуздку веревку длиной двенадцать футов. Затем вывел его из загона в корраль, где они собирались объезжать лошадей. Ролинс решил, что жеребец заартачится, встанет на дыбы, но ошибся. Он взял мешок и веревки, подошел к ним и, пока Джон-Грейди что-то жеребцу втолковывал, стреножил ему передние ноги. Потом передал мешок Джону-Грейди и четверть часа после этого держал коня, пока Джон-Грейди водил мешковиной по его спине, брюху, морде и между ног и не переставая говорил с ним, низко наклонясь к его уху. Затем он подтащил поближе седло.
Слушай, а что лошади от того, что ты над ней кудахчешь? – осведомился Ролинс.
Не знаю. Я не лошадь.
Джон-Грейди взял вальтрап, разложил на спине мышастого, расправил, поглаживая жеребца, еще немного поговорил с ним, а потом нагнулся, поднял седло с подпругами, подвязанными вверх и надетым на рожок дальним стременем и водрузил ему на спину. Жеребец не шелохнулся. Джон-Грейди наклонился, вдел ремень в пряжку и застегнул подпругу. Жеребец повел ушами, и Джон-Грейди снова заговорил с ним. Потом нагнулся и затянул вторую подпругу. Он говорил с конем так, словно это было смирное домашнее животное, а не смертельно опасный дикий зверь. Ролинс бросил взгляд в сторону ворот корраля. Там уже столпилось человек пятьдесят. Отцы держали на руках младенцев. Некоторые, усевшись на землю, выпивали и закусывали. Джон-Грейди снял стремя с седельного рожка, затем еще раз проверил и подтянул подпруги.
Все готово, обронил он.
Держи, сказал Ролинс.
Джон-Грейди принял у него плетенный из конского волоса чумбур, а Ролинс присел на корточки, отвязал нижние веревки от недоуздка и прикрепил их к путам передних ног. Затем они стащили недоуздок, Джон-Грейди взял уздечку-босал и осторожно надел ее на голову коню, приладил трензель и нахрапник. Затем собрал поводья, перебросил их через голову жеребца, кивнул Ролинсу, который снова присел, развязал путы, убрал нижние веревки и отошел в сторону.
Джон-Грейди вставил ногу в стремя, прижался к жеребцу, что-то сказал ему, потом одним движением взлетел в седло.
Какое-то время жеребец стоял неподвижно. Потом выбросил заднюю ногу, словно желая проверить, не изменились ли, пока он вынужденно бездействовал, свойства пространства, и опять застыл. Затем резко скакнул вбок, изогнулся и ударил воздух обеими задними ногами раз, другой и снова замер, шумно фыркая. Джон-Грейди слегка коснулся его боков каблуками, и жеребец послушно пошел вперед. Наездник пустил в ход поводья, и жеребец повернул. Ролинс с отвращением сплюнул. Джон-Грейди снова повернул жеребца и возвратил на то место, откуда начал проезд.
Тоже мне мустанг, сказал Ролинс. Нет, не то это зрелище, за которое публика платит деньги!
До темноты Джон-Грейди успел проехаться на одиннадцати из шестнадцати жеребцов, и не все оказывались столь покладистыми. За оградой уже горел костер. Там собралось около сотни зрителей, причем многие пришли из поселка Ла-Вега, расположенного в шести милях от усадьбы, а кое-кто проделал еще более долгий путь. Последнюю пятерку Джон-Грейди объезжал уже при свете этого костра. Кони вставали на дыбы, лягались, изгибались, и глаза их сверкали красным. Когда коней отвели в загон, большинство из них застыло у ограды. Другие осторожно прохаживались туда-сюда, стараясь не наступать на волочащиеся по земле чумбуры, чтобы не причинять боли и так сильно пострадавшим носам, которыми они время от времени поводили с немалым изяществом. Неистовая, необузданная орава мустангов, которая утром лихо кружила по загону, перестала существовать; теперь кони перекликались в темноте негромким ржанием, словно проверяя, не пропал ли кто-то из их компании и не приключилось ли с кем-нибудь какой беды.
Когда Джон-Грейди и Ролинс отправились в барак, костер горел все так же ярко. Кто-то принес гитару, кто-то достал губную гармошку. Пока они пробирались сквозь толпу, по меньшей мере трое незнакомых мексиканцев протягивали им бутылки с мескалем, предлагая угоститься.
На кухне не было ни души. Наложив в тарелки еды, они сели за стол. Ролинс пристально смотрел на Джона-Грейди. Тот работал челюстями так, словно их ему недавно вставили. Да и сидел он, чуток покачиваясь.
Да неужели ты устал? – спросил его Ролинс.
Нет, отозвался Джон-Грейди. Устал я часов пять назад…
Тогда не пей больше кофе, усмехнулся Ролинс. А то не заснешь.
Когда на рассвете они подходили к загону, костер все еще дымился, и возле него лежало четверо или пятеро мексиканцев – кто-то завернувшись в одеяло, кто-то просто так, на голой земле. Когда Джон-Грейди стал открывать ворота, все лошади разом повернулись в их сторону.
Помнишь, какие они были? – спросил Ролинс.
Как не помнить! Да и ты, наверное, не забыл, как гонял твой мышастый приятель.
Не забыл. Вот сукин сын…
Когда Джон-Грейди подошел к мышастому с мешком в руках, жеребец повернулся и рысцой, рысцой стал уходить. Джон-Грейди пошел за ним, у ограды нагнал, поднял волочившийся чумбур, развернул жеребца, и тот остановился, дрожа всем телом. Джон-Грейди подошел к нему и заговорил, поглаживая мешковиной. Ролинс пошел за вальтрапами, седлом и уздечкой.
К десяти вечера Джон-Грейди успел объездить весь табун из шестнадцати голов, а Ролинс сделал то же самое по второму разу. Точно так же они действовали во вторник и в среду. Начинали на рассвете, еще до восхода. Джон-Грейди, сев на первого жеребца, подъехал к воротам.
Открывай, сказал он Ролинсу.
Погоди, я поседлаю коня для подстраховки.
Некогда.
Если этот сукин сын сбросит тебя в кактусы, у тебя появится много свободного времени, приятель.
Тогда, получается, мне нет резона вылетать из седла.
Все же дай-ка я поседлаю еще одну лошадку.
Делай как знаешь.
Джон-Грейди выехал из загона, держа за поводья лошадь Ролинса. Тот закрыл ворота, сел в седло. Они ехали рядом. Необученные лошади нервничали.
Слепые ведут слепых, заметил Джон-Грейди.
Точно. У папаши работал старый Бифштекс Уоттс. Все ворчали, что у него, дескать, плохо пахнет изо рта. А он отвечал, что дурное дыхание – это полбеды. Когда человек вообще не дышит, куда хуже.
Джон-Грейди усмехнулся и пустил жеребца рысью.
К середине дня он объездил весь табун. Ролинс продолжил работу с жеребцами в загоне, а он решил поседлать того мышастого, которого Ролинс назвал самым бешеным, и прокатиться по окрестностям.
Милях в двух от ранчо, у озера, берега которого заросли ивняком и дикой сливой, мимо него на своем вороном проехала она.
Услышав за спиной топот копыт, он хотел было оглянуться, но ее конь сменил аллюр. Джон-Грейди увидел ее, лишь когда араб оказался рядом с его жеребцом. Он бежал, выгибая шею и косясь на дикаря не столько с опаской, сколько с презрением коня-аристократа. Оказавшись чуть впереди, она повернула к Джону-Грейди точеное лицо и в упор на него посмотрела. Глаза у нее были синие, и она то ли кивнула ему, то ли просто слегка наклонила голову, чтобы лучше рассмотреть мышастого. Чуть качнулась широкополая шляпа, чуть приподнялась волна длинных черных волос, и вороной снова сменил аллюр. Всадница уверенно держалась в седле – спина прямая, чуть широковатые плечи расправлены. Мышастый остановился на дороге, широко расставив передние ноги, а Джон-Грейди неподвижно смотрел ей вслед. Был момент, когда он хотел было что-то сказать ей, но этот взгляд в упор в долю секунды перевернул для него весь мир. Девушка и ее конь скрылись за ивами. С кустов вспорхнули птицы и, весело чирикая, пролетели над Джоном-Грейди.
