Толпа опять рычит. Теперь от разочарования. Возле Гертруды стоит мужчина и набрасывает ей на ягодицы потрепанную брезентовую куртку. Это водитель другого автобуса. Солнце отражается от его зубов и темных очков. Он оборачивается к толпе с видом сочувствия. Гертруда изумленно поднимает на него вытаращенные, ужасно белые глаза и, словно осознав это, отворачивается.

– Тамбу, – шепчет она, найдя тебя глазами.

Ее рот сплошная яма. Она затягивает тебя туда. Ты не хочешь, чтобы она тебя там похоронила. Ты опускаешь взгляд, но не двигаешься, потому что, с одной стороны, ты зажата толпой. С другой, если ты вернешься в одиночество, то упадешь внутрь себя, туда, где нет места, чтобы спрятаться.

– Помоги мне, – просит Гертруда.

Продолжая мягко улыбаться, молодой водитель что-то шепчет Гертруде и снимает футболку, чтобы та сыграла роль ширмы. Гертруда поднимает клочки своей юбки из грязи и обвязывает вокруг бедер. Надевает и застегивает куртку, прикрыв грудь.

Толпа опять приходит в бешенство, на сей раз при виде благородства. Мальчишка швыряет банку из-под колы. Она попадает в зад молодому человеку и откатывается, но тот делает вид, что не замечает, и протягивает Гертруде руку.

– Молодой человек, вы не могли найти поприличнее? Судя по вашему виду, вам это вполне по силам! – будто злобный дух, кричит какая-то женщина.

– Или держи своих шлюх дома, – говорит один из строителей.

– И позаботьтесь, чтобы она не задерживала людей, которые не хотят ничего видеть, которые просто хотят ехать туда, куда едут, – ворчит какой-то мужчина.

– Хорошо, я ей скажу. Я позабочусь о том, чтобы она все услышала. – Молодой человек улыбается, держа руку твоей соседки в своей. – Сиси, ты ведь их слышала? – спрашивает он у нее.

Гертруда встает. Голова ее опущена, она дрожит и не отвечает. Строитель громко кричит голосом, в котором слышится отвращение:

– Теперь, когда ты в приличном виде, почему не садишься в автобус?

Горе затопляет лицо Гертруды. Другой мальчишка, когда она забирается в автобус, равнодушно швыряет в него пластиковую бутылку.

– Эй, иве, ты что, не знаешь, чей это автобус? Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если поймаю? – рычит водитель на парнишку.

Тот улепетывает, сверкая зубами и поддерживая трепыхающиеся на коленках драные шорты. Камень скатывается у тебя с руки.

Вечером хостел как будто еще плотнее скрестил руки, отгораживаясь от тебя. Ты чувствуешь это, когда заходишь в столовую и видишь Гертруду. Она сидит за столом со своей компанией, члены которой обсуждают последнюю помаду и соревнуются, кого из них больше любят или над кем меньше издеваются их парни. Ты никогда не садишься с ними за стол.

Лицо Гертруды похоже на рельефные карты, над которыми ты корпела в школе на уроках географии. Горы и русла рек наляпаны или вычерпнуты порезами и синяками, следами ног – босых, в сапогах, с железными набойками. Вечерний свет бросает тени на кожу, утолщая вздутия отеков, углубляя раны.

Изабел проводит тыльной стороной пальца по ее щеке, нежно, с такой бережностью, что наверняка коснулась лишь волосков на лице. Гертруда скулит и хватает Изабел за запястье; даже ласковое касание для нее это слишком. Какое-то время они сидят, взявшись за руки. Все пять забывают о желтой подливе, стекающей с сытного коричневого пудинга в тарелках, что перед ними.

У тебя дома говорят: никто не теряет аппетит из-за чужих проблем. И тебе не терпится приняться за еду. Ты пробираешься к белым девушкам, которые сидят чуть подальше, ближе к буфетам. За болтовней они поливают соусом из бульонных кубиков кусочки ростбифа в горшке и вареную картошку. Ты проходишь мимо, и Гертруда с соседками по столу вздергивают на тебя подбородки и наклоняют головы набок, как если бы это была одна женщина.

Когда ты отходишь на несколько шагов, они снова поворачиваются друг к другу, с резким шипением втягивая воздух сквозь зубы.

Пять.

Это твоя мысль.

Против рынка. Пять. Против города, народа. Планеты. Женщины. Пять. Чего, по их мнению, они могут добиться? Они могут шипеть, сколько душе угодно.

Когда ты идешь обратно, неся поднос с наставленной на него едой, на тебя пялятся десять глаз. Ты сидишь одна, подставив им профиль, демонстрируя, что их глазам до тебя не дотянуться. Потом они уходят, и ты возвращаешься к буфету, следя за тем, чтобы идти медленно. Накладываешь на тарелку еще мяса и картошки и еще одну двойную порцию пудинга. Проходишь мимо пустого стола, за которым сидели соседки. На том месте, где лежала рука Гертруды, смазанная кровь. Жевать и глотать; жевать и глотать. И ты жуешь и глотаешь, пока не звонит колокольчик, означающий, что обед окончен. Официанты в комбинезонах цвета хаки собирают поцарапанные тарелки, ставят их на тележки и отвозят. Молодой человек стоит на страже у входной двери, выпуская последних обедающих и не впуская опоздавших. Ты коротко ему улыбаешься и начинаешь гонять языком застрявший в зубах кусочек хряща.

– Манеру! Добрый вечер, добрый вечер, тетушка! – уважительно кивает он, распахивая тебе дверь.

– И привет вашей семье. Всем у вас дома, – говоришь ты, пожелав ему хорошего вечера.

Юноша широко улыбается, обещая передать привет.

Ты осторожно пересекаешь фойе, чтобы не спугнуть миссис Мей, и с облегчением вздыхаешь, когда ее склоненная голова не поднимается от кроссворда.

– Что ты тут стоишь, – произносишь ты, остановившись у дверей в свою комнату.

Ты не потрудилась интонировать фразу как вопрос. Почему везде надо ставить вопросительные знаки? Сегодня столько всего произошло, а тебя никто ни о чем не спросил. Кроме того, ты точно знаешь: ты не хотела делать того, что делала на рынке. Не хотела, чтобы так случилось; никто не хотел. Ни один человек. Просто так вышло, миг безумия.

– Так ты тут устроила на меня засаду, – говоришь ты Изабел.

Она ждет тебя в тени колонны. Твои губы раздвигаются в подобии улыбки. Тебе нравится, что девушка чего-то от тебя хочет. Это наделяет тебя двумя родами власти. Первый происходит от ее желания. Смешна женщина, которая чего-то хочет и бегает туда-сюда, чтобы раздобыть необходимое. Второй род власти, проистекающий из первого, твое право ей отказать.

– Мы должны тебе сообщить, – начинает Изабел тихим, дрожащим голосом. – Ей очень больно. Она стонет! Это не ерунда. Ты должна оплатить такси. Мы отвезем ее в больницу.

В глубине коридора Гертруда открывает дверь и просит Изабел перестать.

– Если что-нибудь случится, если появятся с расспросами ее родственники, тебе придется заплатить намного больше. Возместить ущерб, – угрожает Изабел.

– Все в порядке. Оставь ее, Белла, – говорит Гертруда. – Рейчел дала мне панадол.

– Хм-м, – сопишь ты, доставая из кармана ключ от комнаты. – Да что с тобой? Убирайся! Чего ты здесь торчишь, как будто у нас есть темы для разговоров? Кто тебе сказал, что виновата я?

На следующий день ты извиняешься перед миссис Мей за то, что запорола собеседование у вдовы Райли. Ты просишь хозяйку откладывать для тебя ежедневный «Клэрион», чтобы просматривать объявления о сдаче комнат в аренду.

Хозяйка не против. Она каждый вечер запихивает макулатуру в угол стойки. Ты убеждаешься, что быстро найдешь газету, опередив других жильцов.

«Большая комната. Хозяйка – богобоязненная вдова».

Объявление бросается тебе в глаза через несколько дней.

«В большом, симпатичном, ухоженном доме. Для непьющего, холостого, богобоязненного молодого джентльмена».

Ты предлагаешь Богу сделку в вопросе о твоем поле и, молясь, звонишь из телефонной будки.

Набрав указанный номер, во время разговора ты умалчиваешь о том, что у тебя нет работы и ты уже не первый месяц только и делаешь, что молишься.

– У меня есть родственники, которые говорят, как вы, – решает вдова после нескольких минут разговора и спрашивает, откуда ты родом.