Гриффиндорка была зла. Она обнаружила это сегодня в библиотеке, когда осознала приближающуюся встречу с парнем. Конечно, сразу вспомнилась ужасная ситуация на поле для квиддича и Гермиона сама не заметила, что порвала один из листов пергамента. Сейчас, когда опасность миновала, она в полной мере могла злиться на Драко. Хотя, конечно, здесь было бы уместнее сказать «из-за Драко», поскольку злость была направлена не на саму ситуацию, а исключительно на его наплевательское отношение к своему здоровью (после недолгих размышлений Гермиона пришла к выводу, что все же он чувствовал себя плохо еще до подъема в воздух). Но, поскольку это все еще было странно — волноваться из-за Малфоя, — девушка предпочла проигнорировать данный факт и просто продолжила сердиться.
Ей ничего не стоит выхватить книгу из рук Драко. Он оказался слишком увлеченным чтением, чтобы обратить внимание на присутствие в комнате еще одного человека. И, когда пособие резко испаряется из его рук, наконец оборачивается.
Серые глаза встречаются взглядом с карими. И Гермиона оказывается не готова к этому. Пульс начинает стучать в висках, и гриффиндорке приходится напомнить себе о злости, чтобы немного прийти в чувство. За те три дня (или четыре? Она сама не уверена), что они не виделись, Грейнджер успела отвыкнуть от прямого зрительного контакта с Драко. Зато эти проклятые глаза фантазия очень реалистично рисовала девушке каждый раз, стоило подумать о Малфое в Норе.
— Это моя книга, — жестко выдает, гордо вскидывая подбородок. Вот так, Гермиона. Держи спину прямо.
Драко, чей взгляд до этого казался слишком серьезным, отвечает усмешкой. Девушка вовсе не удивляется той наглости, отразившейся на бледном лице. Она невольно задается вопросом, был ли слизеринец такой бледный на прошлой неделе, когда они виделись при нормальных обстоятельствах, либо же он все еще чувствует себя паршиво.
Приходится прикусить язык, чтобы не спросить его о самочувствии.
— Растеряла последние крупицы манер за время тесного контакта с Уизли? — Малфой поднимается с кресла и стряхивает с брюк невидимую пыль.
Гермиона пользуется моментом, чтобы подавить возмущение, наверняка слишком ярко отразившееся на лице. Подтекст его фразы очевиден, и девушка не может не оскорбиться.
Да что он себе позволяет?
— Такие как ты, Малфой, не знают значение слова «манеры», — глаза гриффиндорки сужаются, будто она и правда пытается разглядеть проблески вежливости на лице Драко. Даже если бы действительно пыталась, ничего не вышло бы. — Родился с золотой ложкой во рту и думаешь, что можешь брать чужие вещи без разрешения?! — скрыть раздражение уже не удавалось и, чтобы не наброситься на слизеринца с кулаками, Гермиона крепче прижимает пособие к груди.
Конечно, дело было вовсе не в книге.
Она и сама понимает, как нелепо, должно быть, выглядит со стороны. Стоит здесь, наверняка раскрасневшаяся от злости, вцепилась в несчастную книгу так, словно Малфой может вырвать её из рук и порвать на кусочки. Чуть не кричит, хоть и пытается контролировать интонацию, отчего голос срывается под конец фразы, делая ситуацию еще более нелепой.
Мерлин, он наверняка даже не понимает, что в голове Гермионы вовсе не чертово пособие по защите от темных искусств, а картинка лежащего на больничной кушетке Малфоя.
Признаться, ей даже хотелось бы вывести Драко из себя. Пусть тоже побесится. Но, как назло, он лишь закатывает глаза. Совершенно беззлобно, что лишь еще больше подпитывает ярость гриффиндорки. Потому что он делает это так, словно какой-то ребенок пристал к нему с дурацкими расспросами. Так, будто претензии Гермионы не воспринимаются всерьез.
Кажется, он собирается что-то ответить, но Грейнджер перебивает, слишком жестко опуская пособие на каминную полку:
— Ты самовлюбленный индюк, который думает только о себе и плевать хотел на всех окружающих! Всегда поступаешь так, как тебе хочется, и совершенно не думаешь о других людях! — ей приходится сдержаться, чтобы не топнуть ногой и дать энергии выйти наружу, потому что это будет выглядеть совершенно нелепо и ничуть не прибавит Гермионе серьезности в глазах Драко. — И знаешь что, Малфой?! — замолкает на мгновение, чтобы набрать в легкие побольше кислорода, и выпаливает на одном дыхании. — Я не приму твой невероятно дорогой подарок, потому что каждый раз он будет напоминать мне о таком избалованном придурке, как ты!
Из уст вырывается громкий вдох, и Гермионе требуется несколько секунд, чтобы отвлечься от шума в ушах и сосредоточиться на выражении лица Малфоя. Он выглядит удивленным всего одно мгновение, прежде чем скрывает это за своей привычной маской.
А гриффиндорка с ужасом осознает, что только что лишилась последнего шанса изучить рукопись до того, как придется её вернуть. Да, она пообещала, что отдаст блокнот Малфою сразу же, как увидит его, но… Возможно, только на один день… Грейнджер тяжело вздыхает, признавая, что действительно надеялась оставить рукопись еще ненадолго. Даже не на день — на ночь.
В любом случае, теперь это было не важно.
Слизеринец огибает кресло, останавливаясь в нескольких метрах от Гермионы. Она слишком погружена в сожаления о расставании с такой ценной вещью, чтобы придать большое значение сократившемуся между ними расстоянию.
Приходится насильно выдернуть себя из мечтаний о ночи за чтением сказок, чтобы не упустить нить диалога. Хотя, сложно назвать диалогом то, что сейчас происходит.
Слизеринец небрежно опускает руки в карманы брюк, но девушка не успевает разозлиться на его наплевательское отношение ко всему тому, что она сказала минуту назад.
— Мерлин, Грейнджер, ты правда настолько психуешь из-за подарка, или тебя Уизли не кормили и спать запрещали?
— Что? — Гермионе чувствует себя полнейшей дурой, пока стоит перед Малфоем, хлопая глазами и не понимая, что он говорит.
— Говорю, ты сливаешься со штукатуркой на стене.
Когда до Грейнджер доходит, она непроизвольно фыркает.
С цветом её лица и состоянием в целом все было нормально до того момента, как собственное любопытство не заставило выпытать у Перси детали его работы. После бессонной ночи и не самой удачной трансгрессии Гермиона с ужасом обнаружила, что стала похожа на умирающую. За весь день кусок в горло не лез, а потому у неё было достаточно причин, на которые можно было списать нездоровую бледность.
Впрочем, самой основной оставалась нервотрепка после разговора с Перси, что в полной мере отыгралась за весьма удачный день рождения.
И вот она снова вернулась к мыслям о Пожирателях.
Гермиона практически чувствует, как со взгляда пропадает злость, когда изучает черты лица Драко. Пытается найти что-то общее с Нарциссой и Люциусом. Анализирует связь родителей и сына. Сама не знает, зачем.
Она не может позволить себе сказать ничего лишнего, а потому, должно быть, выглядит невероятно странно, когда с таким интересом вглядывается в лицо Малфоя.
Что бы он сказал, узнай всю правду? Что бы сделал?
Гермиона не уверена, что желает получить ответы на эти вопросы.
Он бы разозлился. Совершенно точно разозлился бы, потому что гриффиндорка, со своей уравновешенностью и способностью здраво мыслить в стрессовых ситуациях (хотя в последнее время эти черты куда-то регулярно сматывались), была бы в ярости, если бы кто-то посмел скрывать от неё такую важную информацию о родителях. Драко же, вероятно, разнес бы половину Хогвартса. И первой жертвой стала бы Гермиона.
— Ты меня раздражаешь, Малфой. Так сильно раздражаешь.
Обращается к нему, а убедить пытается себя. Девушка будто надеялась вбить в свою голову это утверждение, но мозг (наверняка под влиянием ненавистного сердца) в этот раз явно рассуждал в противоположном направлении — прекратил воспринимать Драко как просто недруга детства и почему-то решил, что стоит попытаться защитить его. Его и Нарциссу с Люциусом.
Какой абсурд.
Еще большим абсурдом было то, что Гермиона не жалела. Даже когда Драко вел себя так, что хотелось залепить пощечину, ей не казалось ошибкой то, во что по собственной воле ввязалась.
