Целители сказали, что, даже если она не сможет визуально разделить жидкость на два напитка, ничего страшного не произойдет — эликсир более чем сильный, и подействует в любом случае. Они также заверили, что он столь же безопасен, сколько действенен.

— Оставь, — гриффиндорка отшатывается от столика, едва не завалившись назад, когда голос мамы звучит так близко.

Женщина ласково касается руки мужа, останавливая его — очевидно, отец порывался прибрать беспорядок. К счастью, он прислушивается к словам жены и усаживается обратно на диван, а Гермиона мысленно благодарит Мерлина за то, что не испортила родителям праздник. Пусть на нем ей и нет места.

Грейнджер замирает сбоку от дивана, слушая шум крови в ушах и наблюдая за тем, как родители пьют вино. Зелье подействует через несколько минут, но девушка не следит за временем — просто знает, что его недостаточно, чтобы вдоволь насмотреться на счастливую пару.

Она практически кидается трясти их за плечи, когда мама, опустив голову на плечо отца, смыкает веки, а его голова откидывается на спинку дивана. Гермиона хочет броситься в теплые объятия пусть и спящих родителей, рассказать им обо всем, что творится в Хогвартсе, посоветоваться с мамой о Малфое, потому что, черт побери, она никогда не секретничала с ней о парнях, и пусть Драко Малфой скорее нахальный идиот, чем парень, Гермиона все равно хочет это сделать.

На самом деле, сейчас ей нужен их совет куда больше, чем Грейнджер позволяет себе думать. Она просто не может…

Девушка просит их жить. Знание того, что родители в безопасности, не ограждает от навязчивых воспоминаний о заплаканной слизеринке, бьющейся в истерике и продолжающей повторять одно и то же.

Гермиона не такая сильная. Гермиона не Пэнси Паркинсон. Она не выдержит, если с мамой и папой что-то произойдет.

Руки уже тянутся скинуть мантию-невидимку, но свет от телевизора освещает промелькнувшие за окном силуэты и девушка понимает — пора. Ей нужно уйти сейчас, дабы избежать сочувственных взглядов мистера Уизли и целителей, хотя что-то ей подсказывает, такой исход маловероятен. Они все равно станут смотреть на неё, как на сломленного ребенка.

Гермиона и так чувствует себя несчастной, и если об этом догадается кто-то еще, она, вероятно, разрыдается на месте.

Поэтому гриффиндорка отшатывается от дивана, едва не впечатывается в лампу, и сворачивает к выходу из комнаты.

Замирает лишь на мгновение. Возле её сегодняшней жертвы. Одно движение руки, и сломанные листья какого-то фиолетового цветка приобретают здоровый вид. Вероятно, даже более здоровый, чем выглядели изначально, но Гермиона не может позволить себе уйти вот так. Оставив лишь разрушение. Снова.

Горшок и рассыпанная земля усеивают пол, поэтому девушке приходится постараться, чтобы не оставить после себя следов.

Входная дверь захлопывается все с тем же тихим щелчком, заглушенным шумом телевизора, и Грейнджер, низко опустив голову, легким кивком указывает на путь для уже знакомых целителей.

========== Глава 26. ==========

Гермиона изменилась. Война этому поспособствовала.

Грейнджер думает об этом, сидя в библиотеке и стараясь не выглядывать из своего укрытия на Малфоя.

Она все равно делает это, и мысли сосредотачиваются вокруг белокурого парня.

Девушка в третий раз наколдовывает стакан с водой и залпом, пока мадам Пинс не засекла, осушает его. В пятый раз глубоко вздыхает, чем заслуживает косые взгляды от рядом сидящих и занимающихся ребят, и пристыженно опускает голову, но через десять секунд поднимает её вновь, чтобы выглянуть на стол в противоположном краю библиотеки.

Война.

До неё Гермионе было так просто ненавидеть слизеринцев: они задиры, а такие, как она — магглорожденные, — страдали от детишек аристократов больше всего; Гарри и Рон ненавидели их — ненавидели Малфоя, — и Грейнджер поддерживала друзей в этом без особого труда. У них были на то причины. У неё они были. Они есть и сейчас.

Вспоминая о тех временах, кажется, что чувство неприязни к серебристо-зеленым в её крови с рождения. Как иронично, опять замешана кровь.

Так что изменилось? Почему же так сложно дышать, словно в глотку натолкали камней, когда смотрит на его отстраненное лицо, — Драко читает какой-то учебник, но Гермиона более чем уверена, что он не разбирает ни слова из написанного, потому что и сама страдает от этого, — отсутствие реакции на шутки друзей. А Грейнджер видит — они шутят, потому что мадам Пинс уже во второй раз делает замечание Нотту, и третий, вероятно, станет фатальным. Поскорее бы этот третий. Тогда их прогонят из библиотеки и она, возможно, сможет закончить с домашней работой.

Девушка не хочет смотреть на него. Ей нужно прекратить, ведь рано или поздно Малфой точно заметит, хоть она и имеет возможность пересесть на свободный стул за своим столом и полностью скрыться за книжной полкой. Вместо этого она выбрала место, слегка выглянув из-за которого может видеть компанию слизеринцев.

Почему же это случилось с ней? Почему с ней случился Драко Малфой?

Лишившись столь привычной враждебности, Гермиона перестала понимать, как следует вести себя с ним. Она столько лет ненавидела его, действовала по одному и тому же сценарию, видя слизеринца — они просто ругались и обливали друг друга грязью. А сейчас этот сценарий стал непригоден, и Грейнджер чувствует себя как никогда потерянной, ведь раньше ей не доводилось ссориться с Малфоем. Они ведь были просто врагами.

Её пугает то, как невыносимо болит сердце от одного взгляда на него. Пугает то беспокойство, что засело внутри. Беспокойство за этого парня.

Она смотрит на него дольше обычного и, наверное, кто-то скоро начнет коситься на застывшую Гермиону, никогда прежде не сидящую без движения в библиотеке. Она прожигает взглядом его затылок. Малфой не поднимает головы.

Он смотрит на рисунок какого-то стебля уже около десяти минут. За эти десять минут Драко больше двадцати раз прочитал его название и все равно не запомнил. На фоне белым шумом звучат голоса Блейза и Тео, кажется, они обращались к нему, но, не добившись результатов, наконец оставили попытки.

Малфой стучит пером по пустому пергаменту. В голове совершенно нет места для травологии, а задание нужно сдать уже завтра. Вторник прошел в тумане полной отрешенности — Драко едва ли мог вспомнить, чем занимался весь вчерашний день после разговора с друзьями. И был рад этому. Думать о том, сколько времени Забини и Нотт были осведомлены о Грейнджер — значило думать и о самой девчонке, а Малфой наотрез отказывался пускать в разум хоть малейшие воспоминания о ней.

Но сделать это оказалась куда сложнее.

Она не должна больше ничего значить (она ведь и раньше ничего не значила?). Должна быть ничем, пустым местом. Должна быть не более чем назойливый комар, пролетевший над ухом.

Он должен был сделать её незначительной.

Но…

Драко возненавидел прошедшую ночь — единственное, что более-менее оставило след в памяти. Стоило остаться в гостиной Слизерина и не возвращаться в Башню, но Малфой слишком привык спать в комфорте и не намеревался менять мягкую кровать на жёсткий диван.

Он надеялся выспаться хотя бы этой ночью.

Как же дьявольски он ошибся.

Грейнджер. Чертова Грейнджер, от мыслей о которой сводило живот от ярости и чего-то еще — чего-то тревожного, заставляющего сердце биться в десятки раз быстрее, но Малфой отказывался искать название этому ощущению. Он не станет обращать на него внимания.

И действительно не стал бы, если бы разум просто подыграл ему.

Драко не стоило засыпать той ночью. Только не тогда, когда преследовавшие весь день мысли о гриффиндорке могут спокойно проникнуть в расслабленное сознание.

Драко из сна был прижат к стене какой-то маленькой комнатки. Грейнджер навалилась сверху, но, судя по тому, как крепко его руки стискивали девчонку, они стояли так тесно по большей части из-за него. И его губ, нагло исследовавших её скулы и подбородок.