Святой Блейз Забини.

А то он, блять, не знает!

А то не думал об этом всю сраную ночь!

А то не пытался убедить себя, что ему насрать и на собственную грубость, и тем более на чувства Грейнджер по этому поводу.

Но Малфой не мог ни перестать злиться, ни отпустить ситуацию.

А потому предпочел сделать то, что хорошо умел — проигнорировать: Грейнджер, которую снова хотелось задушить, и вместе с этим встряхнуть и заставить объясниться, рассказать, какого хера значат слова Пэнси о том, что гриффиндорка, возможно, помогает кому-то из Министерства.

Но это не изменит того факта, что девчонка лгала и скрывала буквально жизненно важную информацию. Как и не изменит того, что Драко сам не позволил ей вчера и слова вставить.

Куда бы он ни глядел, всё представлялось неправильным: люди, ситуация в целом. Драко чувствует себя запертым в клетке, и куда бы ни сделал шаг, куда бы не попытался сбежать — всё кажется враждебным.

Малфой ненавидит Грейнджер. Он ненавидит себя.

***

Маленький стеклянный пузырек холодом опаляет кожу, хотя Гермиона более чем уверена, что за то время, что топчется на одном месте, успела согреть его в ладонях. Должно быть, дело в кусачем осеннем ветре, убеждала она себя, плотнее кутаясь в кардиган.

Перевалило за девять. Фонари зажглись около часа назад — девушка стоит здесь достаточно долго, чтобы заметить это — и из окон домов льется мягкий свет. Но взгляд карих глаз направлен в сторону определенного дома. Форточка в гостиной почему-то открыта, и Гермиона отлично слышит шум телевизора в гостиной.

А еще голос отца и смех матери. Она не может разобрать ни слова из того, что он рассказывает, но это наверняка одна из тех забавных историй, которыми родители делились с ней после рабочего дня. На шестом курсе члены Клуба Слизней не оценили отцовские байки.

Гермиона периодически посматривает на наручные часы. До прихода мистера Уизли и целителей около получаса, так что ей стоило бы поторопиться. Только сковывающий все тело узел в животе мешает сдвинуться с места. Грейнджер начинает казаться, что её стошнит, если не сейчас, так через несколько минут.

Ключи со звоном ударяются о брелок эйфелевой башни. Девушка приобрела его во время путешествия во Францию перед вторым курсом. Даже в том возрасте Гермиона посчитала такой сувенир крайне заурядным, но мама все равно купила его. Сейчас ей кажется, что это лучший в мире сувенир.

На шее висит подарок Гарри, и гриффиндорку греет мысль о том, что друзья рядом, хоть и не в прямом смысле этого слова.

Грейнджер с минуту изучает ключи в руках и наконец вставляет их в замочную скважину.

Откровенно говоря, в них нет необходимости — палочка покоится в левом кармане джинсов, готовая к использованию. Но есть что-то пугающее в том, чтобы взламывать собственный дом. Не сам факт вскрытия замка на двери, а ощущения при этом. Гермиона не хочет чувствовать себя чужой. В доме и так не осталось ровным счетом никаких напоминаний о ней — даже спальня, скорее всего, превратилась в кабинет родителей, — и звенящий ключ с брелком является чуть ли не единственным связующим звеном со старой жизнью.

Замок щелкает, и девушка накидывает на голову мантию Гарри.

Она опасалась использовать парадную дверь, поэтому предпочла войти через черный ход — на случай, если кто-то из соседей выглянет в окно и заметит странного вида девушку, топчущуюся на пороге чужого дома.

Не в первый раз находясь под мантией-невидимкой, Гермиона все равно боится оказаться обнаруженной. Какая-то часть напротив желает, чтобы волшебная ткань внезапно вышла из строя. Она хочет, чтобы родители увидели её.

Но с мантией было все в порядке, и здравый смысл подсказывал, что это к лучшему.

Вдруг из ведущей в гостиную арки прекратил литься свет — Грейнджер подпрыгнула от неожиданности, когда вокруг все потемнело (на кухне, куда она вошла, свет изначально не горел) и она оказалась во мраке. Но глаза быстро привыкли к обстановке, и девушка пошла на шум телевизора.

Сердце трепыхается в груди, словно раненая птица, но Гермиона даже не морщится от боли, когда замирает в пяти шагах от дивана, где расположились родители. В груди сильно щемит.

На экране начинается заставка какого-то фильма, но девушка не обращает внимание ни на него, ни на внутренний голос, напоминающий о времени.

Они сидят с бокалами вина в руках, о чем-то весело спорят, и хотя гриффиндорка не видит их лиц, знает, что на очередное шутливое замечание отца мама закатывает глаза. На её же глаза навернулись слезы.

На столике перед диваном горят свечи. Вот почему свет внезапно потух — у родителей романтический вечер.

Годовщина.

Как она могла забыть?

Сердце заколотилось еще быстрее, и Гермиона услышала тихий всхлип. Она оборачивается в поисках источника звука, но внезапно осознает, что сама плачет. Слезы катятся по щекам, одна рука сжимает пузырек с зельем, а вторая придерживает мантию, так что у неё нет возможности стереть их. Грейнджер позволяет соленым каплям катиться по щекам. И хотя зрение затуманивается, служа преградой для выполнения миссии, девушка рада тому, что силуэты родителей смазались.

Она хочет сидеть рядом с ними. Держать в руках бокал, пусть и с соком, потому что мама все еще считает Гермиону слишком юной для алкоголя. Хотя, откуда ей, Гермионе, знать, что думала бы о ней мама сейчас? В конце концов, ей уже двадцать. Как, должно быть, отвратительно будут чувствовать себя родители, когда память вернется, и они осознают, сколько упустили. Если она вернется.

К счастью, болтовня какого-то мужчины на экране заглушает судорожный вздох гриффиндорки.

Она трижды приказывает себе собраться, но взгляд, словно зачарованный, отказывается отрываться от двух фигур на диване.

Гермиона никогда не считала себя глупой. Ей удавалось освоить заклинания, которые обычно изучали волшебники в разы старше, но заклятие забвения не было тем, чем девушка могла овладеть, опираясь лишь на текст из учебников.

Удалить одно воспоминание не должно быть сложно. Возможно, даже изменить его не такая уж и проблема. Но это одно воспоминание, которое со временем можно восстановить.

Но вычеркнуть себя из жизни человека, полностью стереть столько лет и исказить остальные… Человека, к тому же не владеющего магией…

Гермиона не может заставить себя поднять глаза на рамки с фотографиями. У неё, возможно, останется около десяти минут, но она не станет подниматься на второй этаж. Она не выдержит смотреть на то, что осталось после её ухода. Ничего.

В горле встал предательский ком.

Почему же она не может просто произнести еще одно слово и вернуть все на круги своя? Это ведь волшебство, так почему…

Грейнджер делает шаг к дивану, сама того не осознавая. Подбородок дрожит от сдерживаемых слез, но девушка не может позволить им пролиться. Не сейчас. Все-таки она здесь не просто так.

Зубы впиваются в деревянную пломбу, закупорившую пузырек, и Гермиона с едва слышным звуком открывает его. Она зачем-то приникает к полу, обойдя диван, и упорно продолжает глядеть исключительно на два бокала с вином,секунду назад поставленных на столик. Она не поднимет глаз на родителей, пока не выполнит свою миссию.

Теперь, когда внимание полностью направленно на поставленную задачу, гриффиндорке приходится приложить куда больше усилий, чтобы справиться с волнением. Руки дрожат, когда она перекладывает пузырек в ладонь, которой придерживает края мантии, а освободившейся тянется за палочкой.

Губы неслышно бормочут несколько слов, и из края древка, высунутого из-под полы мантии, вырывается заклинание. Цветок, стоящий на окне, летит на пол, и глиняный горшок с шумом разлетается на куски. Гермиона мысленно извиняется перед отцом — кажется, это было его любимое растение.

Но план действует, и родители вздрагивают, обернувшись на звук. Грейнджер пользуется их замешательством и высовывает руку из мантии, в равном количестве разлив зелье по бокалам.