Видимо, снег шёл всю ночь, и теперь его стало еще больше по сравнению со вчерашним днём. Я решил отойти в сторонку, и мои ноги почти по колено погрузились в пушистую, но весьма и весьма холодную массу. Идти было тяжело. Снег забивался под джинсы, болела спина, да и просто передвигать ноги было очень больно. Казалось, что из поясницы кто-то мерзкий и нехороший медленно вытягивал одну мышцу за другой. Сделав несколько шагов, я остановился передохнуть. С лица и по спине обильно стекал пот.

Место для «туалета» я выбрал рядом с большой елью, которая стояла в метрах десяти от хвоста самолёта. Её длинные и плотные ветки, лапы, образовывали под деревом симпатичное укрытие. Я огляделся по сторонам, словно опасаясь быть застигнутым врасплох за столь интимным занятием.

«Да кто здесь может быть, кроме меня?» – мысленно одернул я себя, бережно расстегивая ширинку.

– Ой, блядь! – огласился лес моими криками. Мне вдруг почудилось, что мочусь я совершенно не тем, чем положено, а битым стеклом, наполнившим под завязку мой мочевой пузырь. Неприятное было ощущение. Лицезрение окровавленного снега заставило меня крепко призадуматься о скорейшем составлении завещания.

Между тем мочевой пузырь грозил лопнуть. У меня было два пути: или я делаю себе харакири (только чем, спрашивается?), или по капле выжимаю из себя всю жидкость. Добрых минут пятнадцать таежную тишину разрывали мои дикие вопли, сменявшиеся стонами и причитаниями. Дважды пришлось прикладываться к фляжке с ромом.

Закончив сей мучительный процесс, я почувствовал, что остался без сил. Меня пробил пот, руки тряслись, я не мог даже отдышаться.

«Еще одно такое испытание, и я покойник», – с такими мыслями я встретил второе после катастрофы утро.

Кое-как вернувшись в свою кабинку, я в изнеможении уселся на заполонивший ее снег, опершись спиной на стенку туалета, который будет мне домом и крепостью на неопределенное количество времени. Здесь мне придется скрываться от ненастья и смертельных врагов… Я попытался отдохнуть, глядя сквозь дырявую крышу на небо. Но ветви и серые тучи прятали его от меня. А ясное небо – это спасение. Лётная погода – это жизнь, нелётная – смерть. Логика простая. Дважды два четыре. Я сидел и думал, иногда ловя себя на мысли, что прислушиваюсь в надежде услышать звук летящего вертолета.

«Сидеть так нельзя. Нужно что-то делать, – размышлял я. – Нужно найти самолет, наверняка там есть и продукты, и теплые вещи… Точно, одеяла и подушки! Но где он мог упасть? И смогу ли я его найти? Скорее всего, он где-то недалеко, но все равно территория поиска будет огромной. Может быть, даже непосильной для меня. Бывает, что самолеты ищут неделями, а у меня в запасе максимум два дня. Без огня и пищи я дольше не протяну!».

На душе было тоскливо. Донимала постоянная ноющая зубная боль. Я ещё мог терпеть боль в повреждённых руке, спине и ребрах, а вот челюсть просто хотелось вырвать, чтоб избавиться от мучений.

«Кстати, неплохо было бы наложить на руку шину», – подумалось мне…

И тут я понял, что уже не один. Кто-то смотрел на меня сверху. Подняв голову, я настолько удивился, что даже на какое-то время забыл о боли. Прямо над прорехой, там где прежде был потолок, на уцелевших еловых ветвях сидела рыжая зверюшка. Белка! Быстро вращая головой и перескакивая по ветке, она принялась осматривать свалившейся в её владения хвост лайнера. Иногда белка пропадала из виду, но можно было слышать и видеть, как от её прыжков шумят и колышутся ветки. Чуть погодя, совсем освоившись, она спрыгнула вниз на обрывок обшивки и стала меня разглядывать.

«Непуганая, – подумал я, – видать, не знакома с нами, людьми».

– Эй, рыжая, иди ко мне, позавтракаем чем Бог послал, – тихо прошепелявив, показав ей сникерс. Мой голос напугал маленького зверька, и белка, взмахнув пушистым хвостом, быстро ретировалась.

Уж не знаю почему, но появление белки навело меня на мысль о необходимости соорудить какую-нибудь крышу над головою. Но сначала мне пришлось сделать себе «шину». Знания том, как её накладывают, вбивались в меня еще в школе. Найдя почти прямые ветви, я как мог отчистил их от коры и подогнал по размеру руки. Приложив ветки к предплечью, обвязал их длинным шнурком, вытащив его из подола куртки и ремнем от джинсов.

«Вот так! И никак иначе, – с удовлетворением оценил я свою работу, – а теперь возьмемся за крышу!.. Нужно сделать перекладины, а на них наложить много лапника, тогда мне будет обеспечено хорошее укрытие, не пропускающее снег и, самое главное, не выпускающее теплый воздух, – прикинул я. – Однако без топорика это будет очень сложно. Без топора и двумя руками ни за что не справиться с упругими ветвями».

На мое счастье вокруг меня оказалось очень много уже наломанных еловых ветвей. Чтобы соорудить основание для крыши, хватило четыре толстых и длинных сука. Но выполнить это оказалось не так просто, как показалось вначале.

«С одной рукой мне, инвалиду, не забраться на фюзеляж. Придется протолкнуть перекладины снизу, встав на унитаз», – думал я, прикидывая, как бы мне исхитриться и изловчиться…

В общем, с горем пополам эту часть работы я закончил довольно быстро. Правда, и здесь не обошлось без проблем. Когда уже четыре перекладины были уложены и зажаты в рваном металле, почти вся эта конструкция вдруг обрушилась и чуть не выбила мне глаз. Получив не только в глаз, но и в зуб, я выл и стонал минут пятнадцать, а когда оклемался, то вновь взялся за дело, но с опаской.

«Было бы хорошо их перевязать между собой и прикрепить для надежности к корпусу», – подумал я, но решил, что сделаю это позже.

А вот с лапником вышло хуже. Я предполагал покрыть крышу большими и пушистыми ветками ели, но понял, что одной здоровой рукой мне с ними не управиться, поэтому пришлось ограничиться ветками поменьше. Первым делом, я натаскал к своему убежищу как можно больше самых густых, хотя и мелких лап. Затем стал по одной протискивать их между перекладинами, которые норовили свалиться и в очередной раз огреть меня по башке. Чертыхаясь и шипя от боли, я все же соорудил довольно-таки приличную крышу.

Работа эта не только заняла много времени, но и отняла кучу сил. Я уселся на унитаз, еще раз окинул взглядом получившийся навес, вздохнул и приложился к фляжке.

«Жаль, что не получилось с большим лапником. Оно вышло бы и плотнее, и потяжелее, и понадежнее. Ветром хоть не сдует. Ладно, Бог даст, переделаю… Как же есть хочется!».

Я с опаской посмотрел на сникерс. Спасу нет, как хотелось жрать, да вот только чем и как?

«Лишился одним ударом трети зубов, вдобавок и челюсть рскроил! И как я теперь должен питаться? Кашу, что ли, из сникерса сварить! Да и варить-то не на чем».

В моем случае самым подходящим, оказалось, отломить кусочек шоколадки и, размягчив его теплом рук, прямехонько отправить в горло, минуя разрушенные зубы. Что я и проделал, вдогонку влив в себя хороший глоток рома.

Кто знает, на что мы рассчитываем, приступая к осуществлению важнейшего предприятия, при этом самонадеянно руководствуясь только интуицией? У меня давно созрел план поиска. Не понимаю, почему, но я решил, что самолет находится на том берегу реки. Но в какой стороне его искать? И самое главное, на каком расстоянии? Много ли пройдешь по заснеженной тайге, без теплой одежды, тем более в плохом физическом состоянии. Уже одна мысль – идти по колено в снегу, в осенних ботинках и в обычных джинсах сражала наповал. Летом или ранней осенью еще хоть как-то можно было бы пройти. Сейчас же не видно было ни земли, ни звериных троп, ни валежника. Запросто можно либо провалиться в яму, либо споткнуться на скрытом под глубоким снегом стволе поваленного дерева.

Я решил, что перейду реку и сделаю приблизительно пять тысяч шагов в сторону от реки, но пойду не прямо, а влево, наискосок. (В обычных условиях, по асфальту, пять тысяч шагов это около двух с половиной километров, но здесь, в лучшем случае, получилось бы не больше двух, а то и меньше.) Затем развернусь приблизительно на сто тридцать градусов и сделаю полторы тысячи шагов; после этого снова развернусь на те же градусы и выйду опять к реке, примерно в начальную точку. Вот такой был план.