Лоб ей умастили смолой. Аромат лотоса смешивался с животным запахом жертвенного бычка. Все было готово. Это был конец. Оставалось уже недолго.

Процессия достигла алтаря у подножия лестницы. Жрицы выступили вперед, чтобы убить бычка, их желтые одеяния выделялись ярким пятном на фоне покрытой мхом скалы. Ксорве смотрела прямо перед собой, отблеск ножа она увидела краем глаза как вспышку.

Кровь бычка до краев наполнила чашу и выплеснулась. Ксорве передали чашу, и она с трудом ухватилась за скользкие металлические ручки.

Затем все присутствующие – жрицы, служительницы, настоятельница, носильщики паланкина – отошли по обе стороны от нее и разом поклонились ей. Хранительница архивов внимательно следила, как Ксорве повернулась к лестнице.

Ступени были крутыми. Если бы Ксорве оглянулась, она увидела бы макушки жриц, а за ними – Дом Молчания, а еще дальше – леса, поднимающиеся и опускающиеся черными волнами. Возможно, где-то там находилась деревня, где она появилась на свет. Но Ксорве не оборачивалась. Она смотрела вниз, на свое отражение, подрагивающее в чаше с кровью.

Ступени закончились. Ветер развевал подол ее платья, лодыжки покрылись гусиной кожей. Плечи болели. Сорняки, проросшие среди камней, клонились под порывами ветра. Мох, мелкие травы и цветы пережили морозы.

Столетиями сюда не ступала ничья нога – кроме избранных. Таких, как она.

Она постаралась не думать о цветах. Они не пахли. Она видела их множество раз. Она вдоволь насмотрелась на цветы. Вдоволь наелась супа из капусты. Вдоволь наслушалась, как мертвецы скребут стены. Время пришло. Если она не решится сейчас, она не решится никогда.

Ксорве перевела взгляд на проем, зияющий в скале, – неотесанный, ничем не прикрытый, неосвещенный. Здесь не росли ни мох, ни трава. Живым сюда путь был закрыт – всем, кроме нее, Избранной. Ксорве направилась ко входу и шагнула внутрь.

Она оказалась в круглой пещере – стены были усеяны проемами, за которыми начинались проходы, ведущие вглубь горы. В центре пещеры располагалось углубление, его границы очерчивал слабый свет, дотягивающийся сюда от входа.

На краю ямы находилась выемка из гладкого камня, достаточно широкая, чтобы она могла опуститься на колени. То ли камень специально отесали, то ли он просто сгладился за столетия использования.

Ксорве подумала о своих предшественницах, что приносили с собой кровавое подношение Неназываемому. Они были избраны, им была оказана такая честь, и, возможно, здесь, в тишине сводов под горой, они тоже испытывали сомнения. Возможно, они вот так и проводили последние минуты своей жизни, настороженно вглядываясь в темноту. А может быть, для них это было просто. Может быть, они делали, что должно, и просто шли дальше навстречу своей участи.

Ксорве опустилась на край углубления и склонила чашу. Кровь стекала в яму, сияя в темноте. Это привлекло внимание Неназываемого, и она снова почувствовала всю мощь его взгляда на себе. Он знал ее. Узнал ее. В пещере никого не было, Ксорве слышала лишь свое дыхание. Неназываемый ждал ее в глубине горы.

Вскоре она почувствовала себя неуютно. Колени и плечи затекли от долгого сидения в одной позе. Яма впитала в себя всю кровь. Неназываемый был здесь, но не давал никаких подсказок. Здесь было все так же сумрачно, а в проходах клубилась тьма.

– Так не должно быть, – громко сказала она. – Что мне делать?

– Прекрасный вопрос.

В одном из проходов показался мужчина. Она вскочила на ноги, и пустая чаша ударилась о камень с кощунственным грохотом.

– Как по-твоему, что ты должна делать? – спросил непрошеный гость. Это был голос человека могущественного и уверенного в себе, – но не бога. Страх Ксорве сменился гневом.

– Вы… я знаю, кто вы, – сказала она, уперев руки в бедра. – Вам сюда нельзя. Уходите, иначе умрете.

Белтандрос Сетенай шагнул в комнату, мягко улыбаясь. В руке он держал лампу и смотрел на Ксорве почти так же внимательно, как Неназываемый.

– Ты все-таки можешь говорить, – заметил он. – А то я сомневался.

– Если вы не уйдете, он убьет вас, – сказала Ксорве. Неназываемый был в этой самой пещере, в самом воздухе. – Это кощунство. Вам нельзя здесь находиться. Никто не может покинуть это место живым.

На лице мужчины играла улыбка, и при этих словах она стала только шире.

Ксорве скрестила руки и впилась ногтями в нежную кожу чуть выше локтя.

– Не смейтесь надо мной. Как вы смеете. Меня ожидает смерть. Она была мне предназначена.

– Да, я знаю, – сказал он. Он пересек комнату, чтобы получше разглядеть ее, слегка заступил за яму и поднял лампу. Рукава его плаща были закатаны, он носил тяжелые кожаные перчатки. – Всех нас ждет смерть, Раба Опустошения. Но мне необязательно умирать здесь, как и тебе.

Она никогда не позволяла себе даже мечтать о том, что произойдет нечто подобное, что кто-то сочтет это ошибкой. Одна мысль об этом уже казалась кощунственной.

– Я не пойду с вами, – ответила Ксорве. – Это ложное утешение. Вы не заставите меня уйти.

Сетенай прислонился к стене.

– Я не буду заставлять тебя, – ответил он. – Если тебе хочется спуститься вглубь пещеры и узнать, что Неназываемый делает с подношениями, то пожалуйста. – Вздохнув, он выпрямился, словно собираясь с мыслями. – С моей стороны некрасиво было испортить величайшее достижение твоей жизни своим появлением и бестактными замечаниями. Если ты уверена в том, что хочешь этого, я тут же исчезну, и ты продолжишь недоступный другим процесс познания.

Почувствовав, что он насмехается над ней, Ксорве схватилась за юбку.

– Мне оказали честь, – произнесла она. К глазам подступили злые слезы. – Я была избрана.

– Ну что же, – сказал Сетенай, – а теперь тебя избрали для другого, разве что ты предпочтешь смерть во тьме работе на меня. Неужели ты думаешь, что до тебя ни одна Избранная не ставила под сомнение неизбежность своей участи? Многие твои предшественницы сбегали прочь, лишь бы не встречаться с Неназываемым в его логове. Большинство из них замерзли в лесу, и их останки так там и лежат.

Ксорве повернулась к нему спиной. И напрасно: теперь она смотрела прямо в сторону выхода – туда, где над холмом светило неяркое солнце и росла трава, покрытая инеем. Святилище находилось слишком высоко: она не видела крыши Дома Молчания, но смогла разглядеть мерцание гор вдалеке, лес, холмы, белые стаи птиц, рассекающих воздух.

– Я не могу, – сказала она. – Куда мне идти? Я тоже замерзну и умру.

– Сбегать в одиночку очень трудно, – ответил Сетенай. – Но ты будешь не одна. Ты будешь со мной.

Он больше не смеялся. Брови в напряжении сошлись к переносице. Руки в перчатках были крепко прижаты к бокам. Внутри горы Неназываемый ощутил его присутствие.

– Настоятельница… – начала было Ксорве.

– Она никогда не узнает о твоем побеге, – перебил ее Сетенай. – Выбирай, Ксорве. Или ты останешься здесь, или пойдешь со мной. У нас мало времени.

– Но Неназываемый узнает, – возразила Ксорве. Она уже чувствовала, как в нем просыпается ярость, как она поднимается и клокочет в глубине.

– Да, – ответил Сетенай. – Узнает. Секрет величия заключается в том, чтобы понимать, когда именно можно разозлить бога.

Сняв перчатку, он протянул ей руку, и она ее приняла. Его рука была мягкой, пальцы длинными, и он носил золотой перстень. Ее же рука была маленькой, загрубевшей, до запястья залитой кровью бычка.

– Идем, Ксорве, – позвал он, – пусть Неназываемый оплакивает тебя в своей яме.

Ксорве отправили на смерть еще до завтрака. Вечером того же дня они с Сетенаем были уже далеко от Святилища, на борту лодки. Это стало еще одним новым впечатлением – а их и так было достаточно. Всю первую ночь и весь первый день она провела, лежа на куче веревок на дне лодки, призывая смерть, которую она заслужила. На второй день случилось нечто похуже, несравнимое с чувством вины. В «Книге Небытия» была глава, которая особенно нравилась Ксорве: в ней подробно рассказывалось о наказании за предательство. У берега оскверненного моря, в тени угольно-черной башни она отреклась от Неназываемого. Да поглотит хаос нарушительницу клятвы! Да обглодают личинки плоть с ее бренного тела! Да забудется имя ее навеки!