Черная большая птица с шумом вылетела из чащи, тоскливо кугикнула и исчезла…

Через две ступеньки Нестор взлетел на второй этаж коммуны «Счастье трудящихся». Торопливо прошел через зал. Суровые бородачи-анархисты, отказавшиеся от всего личного во имя революции, со стен провожали его строгими взглядами. Поблескивали их глаза, тщательно нарисованные дедом Будченко.

Коммунар Кондрат Полищук и еще какая-то бабка с охапкой глаженого белья повстречались на его пути. Махно улыбнулся им:

– Драствуйте!

– Доброго здоровьячка, Нестор Ивановыч!

– Ну, як тут у нас?

– Жывем – не тужым, – беспечно ответил Кондрат. – От тилькы панська печка дымыть, зараза! Прийдеться перекладать.

– Ну-ну, хозяйнуйте!

Нестор резко распахнул дверь в свою спальню. Радостный и веселый встал на пороге.

– Настена!.. Настя!.. – окликнул он. Ответом была тишина. – Ты шо, не слышишь, Настя?..

Только сейчас Нестор заметил следы поспешных сборов. На полу валялись впопыхах брошенные чепчики и рубашечки Вадима. Пустая колыбелька висела как-то боком, выбросив, словно перо из потрепанного гусиного крыла, кусок пеленки. И кровать, обычно застланная Настей с крестьянским усердием, сейчас была словно выпотрошена. Вышитые подушки куда-то исчезли, осталась одна, простая….

Нестор вышел из спальни, растерянно побрел по коридору. Наткнулся на своего ездового:

– Степан, не знаешь, где Настя?

Конюх пожал плечами:

– Я ж з вамы був, Нестор Ивановыч.

Нестор уже не слышал его ответа. Спустился по лестнице вниз.

– Лашкевич! Ты не слыхал, куда Настя с дитем подевалась?

– Я только вернувся. Патроны на нашому склади розгружав.

Нестор махнул рукой: мол, помню.

– Щусь. Где Щусь?

Из-за спины Лашкевича возник молоденький коммунар из новых черногвардейцев – Юрка Черниговский. Он смотрел на Махно, как новобранец на фельдмаршала.

– Товарыш Щусь подалысь з хлопцямы десь трошкы пошуровать…

– Делом бы занимались! А то наладились грабить…

– Так багатеев же, Нестор, буржуев. Контрибуция, верный доход, – бросил в оправдание друзей Тимош.

– А ты, Юрко, – обратился Нестор к молоденькому черногвардейцу, – не знаешь, куда моя жинка подалась?

– Так кажуть, поихала кудысь. До родычив, чи шо! Може, в гости?

– Какие гости?! Какие еще гости?! – выходя из себя, сорвался на крик Махно. И позвал ездового: – Степан!

Конюх мгновенно возник перед ним.

– Запрягай!

– Так тилькы ж роспряг! Кони ще в мыли…

– Шоб вас черти взяли…

Нестор сам вывел из конюшни первую попавшуюся лошадь.

– Пидождить, хоть засидлаю, Нестор Ивановыч! – забеспокоился Степан.

Но Махно одним махом забросил легкое, маленькое и ловкое тело на спину лошади, и, лупанув сапогами коня под бока, исчез со двора, растаял во тьме.

– Скаженный, без седла! – пробормотал вслед Степан. – Ну, нема бабы, так шо?.. Объявыться! Он моя: то туды девалась, то сюды. И шо? И никуды не делась!

Лашкевич нахмурился и покачал головой. Он-то все знал…

…А Нестор мчался по степной дороге. Маузер в деревянной кобуре бил его по бедру, шапку он потерял, но даже не заметил. Тело враз заболело: отвык скакать без седла, как бывало в детстве.

В селе Федоровка, где Настя крестила Вадима, он придержал коня у приземистой хатки, скрытой за тыном и садочком. Спрыгнул. Рванул дверь так, что заколыхался и едва не погас огонек керосиновой лампы.

Его встретили крестные Вадима, что принимали младенца после купели. Они встревоженно глядели на хмурого Махно, на его маузер, словно и в самом деле были в чем-то виноваты.

– Здорово, кумы! – бросил Нестор. – И не думайте, шо я не знаю, как вы Вадима хрестылы… Моя Настя, случаем, не у вас?

– Ни, – замотали головами селяне. – Нема!

– Не брешете?

– Та хай Господь нас покарае, – разом перекрестились они.

Убедившись, что ему не врут, Махно снова вскочил на лошадь, по бокам которой стекала пена.

Селяне смотрели ему вслед. Прислушивались к торопливо удаляющемуся конскому топоту.

А Махно вскоре уже входил в хату Насти, где его встретила теща.

– Нестор? Заходь!..

Но выражение ее лица изменилось, едва она увидела состояние зятя.

– Шось з Настей? – обмерла она.

– Мамо Дуся, може, вы шо-то знаете… де ваша дочка?

И тут же понял, что теща ничего не знает. Повернулся, вышел во двор к тяжело дышащей лошади. Та косила испуганным глазом и пятилась от него, как от смерти.

Тетя Дуся выскочила следом, схватилась за сердце.

– Нестор, шо скоилось? Куды ты подивав Настю?.. Не мовчи, Нестор!

– Ничего не знаю.

– Знаеш, Нестор! Скажы!

Махно молча взобрался на лошадь. На этот раз уже тяжело, неуклюже: оба вымотались – и человек, и животное. Выехал на улицу. Весенняя темнота легкая: далеко просматривались ряды белых хаток.

За ним с криком и воем бежала простоволосая, растрепанная тетя Дуся:

– Нестор, шо ты з моею Настей зробыв? Куды ты мою доньку подивав, каторжнык чортив!..

Но Махно уже был на дальнем краю села…

Поздним вечером в зале коммуны, освещенном двумя керосиновыми лампами, он застал и Щуся, и Сашка Лепетченка, и Каретникова. Следом бежал Степан с горестным лицом. Хотел доложить, что лошадь тут же пала.

Махно подлетел к Федосу, схватил его за грудки:

– Федос, где Настя? Где Вадим?

– Та ты шо, Нестор? – развел руками, не сопротивляясь, Щусь. – Мы ж з хлопцами в колонию наведались… два воза добра привезли.

– Я не о том! Я спрашиваю, где Настя? Где сынок мой Вадим?

– Так она ж давно, бабы говорили, собиралась из коммуны выйти, – почти шепотом, проникновенно ответил Щусь. – Не нравилось Насте в коммуне… а тебе боялась сказать, от и скрылась куда-то…

– Брешешь! Не могла она от меня тайно сбежать Не могла!

– То ж баба, Нестор! У нее другая голова. Для нее наша анархия як козе барабан. Она наших идей не восприймает… Я правильно кажу, хлопцы?

Несколько черногвардейцев утвердительно закивали, отвечали вразнобой.

– Баба, шо з неи взять!

– Знайдеться со временем!

– Вернеться!..

Махно отпустил Щуся и еще раз пристально вгляделся в лица хлопцев. Неожиданно схватился за рукоять маузера, стал выдергивать его из тяжелой деревянной кобуры.

– Брешете! Знаете, где она! Сговорились! Куда дели?

Товарищи навалились на него, не позволили достать оружие. Маузер оказался в руках Каретникова.

– Нестор! Ты глянь во двор! – сказал Щусь. – Народ собрался. Немцы идут на нас, стражники петлюровские, паны… Люды от тебя слова ждут…

Они под руки вывели ничего не понимающего, шатающегося Нестора на балкон. Внизу – огни факелов, «летучие мыши», скопище людей, телег, коней. Увидев Махно, толпа начала кричать.

– Нестор Ивановыч! Скажы слово!

– Беда! Германы вже в Александровску!

– Шо робыть, Нестор?

Все новые и новые телеги въезжали во двор. Гул нарастал.

– Скажы им, Нестор! – прошептал Лашкевич. – Ждуть люды!

Махно ошалело смотрел на огни. Потом начал мелко дергаться, на губах выступила пена. Хлопцы затащили его обратно в зал, уложили на кушетку. Приступ дугой выгибал тело Нестора, четверо черногвардейцев едва удерживали его.

– Голову держи!.. Голову!..

Щусь вышел на балкон.

– Люды! – прокричал он. – Нестор Ивановыч за всех за нас мучается! Его лихоманка трясет от людского горя! Но он – с нами! Только хай трохи отдохне та сыл наберется! А пока… пока – ховайте оружие и ждите наказ Нестора! Он знает, як германа прогнать! Ждить его слова!..

Нестор же постепенно затихал в руках хлопцев. Испуганный Юрко Черниговский вытирал сдернутой со стола скатертью мокрое лицо командира.

– До матери його отвезем, – сказал Лашкевич. – Завтра ему полегчае.

Нестор проснулся в своей хате на полатях, с полотенцем на голове. Было раннее утро. Мать сидела рядом, жалостливо глядя на сына. Так некогда сидела она подле избитого конюхом подростка, утешая его и уча жизни. Только теперь мать – усталая седая старуха, а Нестор – в летах, многое повидавший мужик, изрядно этой самой жизнью помятый. Открыв глаза, он молча смотрел в потолок.