– Их не тронулы.

Нестор молчал, щурил глаза, рассматривал то ли дальний волжский берег, то ли нечто еще более дальнее.

Выждав, когда брат немного успокоится, он спросил:

– Давай по порядку. Когда, кто, как?

– Сперва нашу хату спалили. Потом пришли до Омельяна… пристав, стражники, германци, ще офицер якийсь… их тепер у нас стилькы всяких… «Ты Махно?» – «Я – Махно». Дитей, правда, до суседей отвелы. А Омельяна до тына приставили и без розговору шарах з вынтовок… Може, они его за тебя принялы. А може, просто мстылысь… Ну, а потом Карпа привелы, шарахнулы над головой. А у нього серце не выдержало. Он последне время сильно хворав. Жаловался, шо йому все воздуху не хватае… Сейчас и мама, и диты – вси чотырнадцять – живуть в хате Карпа.

– Не плачь! – строго сказал Нестор. – Не время плакать.

– Мама совсем сыва стала. За тебе дуже беспокоиться… за Савву. Савва, слава Богу, десь ховаеться. Хтось продав його. Узналы, шо он с тобою на Кичкасскому мосту офицеров топил.

Помолчали. Плескалась река, колыхались в воде облака. Покой. Только гудки революционной волжской флотилии нарушали тишину.

– Кой-кого из твоих хлопцив бачив. Ждуть тебя, – сказал Григорий, понемногу приходя в себя. – В плавнях станем жить, по балкам… и германцев, стражников, офицеров сничтожать… Щусь, правда, сколотил небольшую бандочку, промышляють, як могуть… В плавнях продукты не ростуть. На одний рыбе довго не проживешь. Шуруют по погребах, по хатах… Не, без тебя, Нестор, не будет дела. Оружие у людей есть – атамана нема. – Григорий ждал ответа, но Нестор промолчал. И тогда он добавил: – Слухи пошли, мол, Нестор уже не тот. Не хоче насмерть воевать!.. Дурни! Не знають тебя!..

И вновь Нестор промолчал. После длинной паузы попросил:

– Про Настю шо-нибудь скажи. Может, хоть шо-то люды говорят? Не могла ж она исчезнуть без следа.

Григорий вздохнул:

– Ничого… – И добавил уже как нечто определенное, выношенное и как бы отторгающее память о Насте: – Возвертайся додому, Нестор! Германци росстрелюють, вишають, плетюганамы сичут до смерти. И паны… оны тоже мстяться за свои маеткы та за землю… Большая беда на Украине! Народ стонет!.. Ворочайся!

Махно встал:

– Пошли, помянем братов.

Под вечер слегка подвыпившие Нестор и его брат вернулись к особняку, где размещалась федерация. Что-то изменилось вокруг. Не было надписи на стене, что здесь находится штаб анархистов. Исчезла растяжка-лозунг насчет Царицына как будущего центра мировой анархии. И толпа не осаждала вход. Зато стояли, беседуя, несколько человек с винтовками, по виду не совсем похожие на анархистов. Строги, подтянуты. Невдалеке темнела машина, мотор ее работал.

Приглядевшись, Нестор заметил у одного часового звездочку на заломленной фуражке.

– Подожди! – настороженно сказал Нестор брату. – Отойди от меня подальше, а лучше сховайся он там, за лабазами. Если шо, пробирайся додому. Скажи хлопцам: жив буду – вернусь.

– А шо случилось? Шо? – забеспокоился Григорий.

– Сказано, отойди од мене. Сгинь! – сердито повторил Нестор и решительно зашагал к особняку.

Люди с винтовками, оглядев его и заметив маузер, расступились, пропустили в дом.

Но едва Нестор оказался в коридоре, как на него навалились, заломили руки, сорвали кобуру.

– Один из тех! – сказал крепко сбитый, скуластый мужичок. – С маузером. Видать, ихний начальник! Давай его до Романа Савельича, в ЧеКу.

Время, как вода в широкой реке, текло в тюрьме незаметно.

Только покинув Бутырку, Нестор узнал о событиях, случившихся за годы его заключения. Теперь, на воле, он смог кое в чем разобраться и стал постепенно нащупывать под ногами твердую почву.

Он увидел, что в России существует невероятное количество партий, направлений, группировок, каждая из которых отстаивала свою правду и, не задумываясь, пускала в ход как аргумент пулю, или штык, или шашку, а то и артиллерию. И даже всяк отдельный человек предъявлял «свою правду» и нередко тоже был готов пойти на убийство ради собственных убеждений.

Великая Мировая война (чуть позже ее назовут Империалистической) произвела невиданное опустошение в сознании жителей многих стран, но для России ее последствия были просто катастрофическими. Еще долгие годы после этой войны русская душа была больна. Люди находились в состоянии крайнего психического возбуждения.

На Западе назвали все произошедшее кризисом цивилизации, упадком гуманизма, «закатом Европы». Там воспринимали мировую катастрофу умом, интеллектом. В России – душой. Ум может переварить и переосмыслить многое, душа – нет. Она надрывается…

Война для русских началась наскоком на Восточную Пруссию, по всем правилам былых кампаний. Гвардейская пехота и кавалерия шли в первых рядах. Пулеметов и легких, отличных скорострельных пушек было в достатке. Первые победы ошеломили самих наступающих. В Петербурге, спешно переименованном в Петроград, ликовали. Но тут же выяснилось, что смелости у гвардии и других кадровых частей более чем достаточно, а вот настоящих полководцев нет.

Кайзеровские военные даже были готовы отступить и отдать (на время) Восточную Пруссию. Но все же, подтянув тяжелую артиллерию и лучшие части, нанесли контрудар. Крупповские пушки сказали свое веское слово.

Поражение русских оказалось сокрушительным. Командующий Первой армией Александр Васильевич Самсонов застрелился. И так как «мертвые сраму не имут», всю вину за поражение свалили на командующего Второй армией Павла Карловича Ренненкампфа, «русского немца». Вскоре его отстранили от командования, отдали под суд из-за «великого множества преступлений», еще довоенных, а через четыре года расстреляли. В Таганроге. Правда, по приговору уже советского ревтрибунала. За командование карательным отрядом в Восточной Сибири в годы Русско-японской войны, когда взбунтовались рабочие и железнодорожники, не пропуская поезда по Великой Сибирской магистрали. Ренненкампф проявил тогда крайнюю жестокость, чтобы навести порядок.

С обвинений в адрес Ренненкампфа началась кампания обличения «русских немцев», переросшая в истерическую германофобию, затмившую былой антисемитизм и даже как бы отменившую его.

В самом деле, а кто же еще мог быть виноват? Ну уж, конечно, не Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, близкий родственник самодержца, безусловно, прекрасный строевой офицер, который, по своим военным способностям, мог командовать разве что дивизией, не более того.

После поражения в Восточной Пруссии, стремясь заткнуть дыры на северном участке и предотвратить прорыв германцев, главнокомандующий бросил в бой лучшие силы. Так, в Мазурских болотах полегла почти вся гвардия, опора державы, воевавшая с поистине безумной храбростью, заботясь о чести эполет, званий, фамилий.

Боевые действия поначалу шли с переменным успехом, но постепенно перевес стал неумолимо передвигаться в сторону противника. Выявились страшные прорехи в военном снабжении, недостаток оружия, прежде всего тяжелой артиллерии. Война развивалась совсем не так, как предполагали стратеги. Это было затяжное, позиционное, со сплошной линией фронта кровавое противоборство, требующее миллионов подготовленных солдат и офицеров, огромного количества боеприпасов, новейшей техники, продовольствия и амуниции, хороших дорог… Нехватка всего этого вкупе с отсутствием наверху настоящих военных умов тяжело сказывалась на состоянии русской армии.

Отправив Николая Николаевича на Кавказский, сравнительно небольшой фронт, самодержец взял обязанности Верховного главнокомандующего на себя. Для этой роли Николай Второй решительно не годился. Возможно, он даже сознавал это. Но уговоры близких, которые внушали императору, что одно его появление в Ставке в качестве «верховного» воодушевит любящих его солдат, подействовали. И Николай Александрович поверил в то, что неудач больше не будет.