Но Михаил решил провести остаток жизни где-нибудь в тихом уголке России вместе с бывшей капитаншей Вульферт, теперь графиней Брасовой. Увы, этим тихим уголком станет для великого князя опушка леса под Пермью, где его злодейски убьют вместе с камердинером, ни в чем не повинным англичанином.

Во всем огромном семействе Романовых не нашлось никого, кто хотел бы и мог поднять упавшую шапку Мономаха. Это был полный крах, наступивший всего лишь через четыре года после торжественного трехсотлетнего юбилея дома.

Дальше начал действовать принцип домино. Сначала знаменитый Приказ № 1, принятый Временным правительством безликого и бесцветного князя Львова. Этот приказ отменял в армии дисциплину, отдание чести, уравнивал в правах рядового с офицером (это во время войны!), утверждал в частях вместо единоначалия троевластие: командира, комиссара, назначенного правительством, и солдатского комитета, который решал все вопросы, в том числе относящиеся к высшему командованию, например выполнять или нет приказ о наступлении. Военные тайны упразднялись. О предстоящих операциях теперь могли сообщать газеты.

Этот приказ и остальные меры «по либерализации» сделали армию небоеспособной.

Керенский, вскоре «за заслуги» ставший главой Временного правительства, всюду рассылал своих комиссаров и эмиссаров с задачей агитировать за продолжение войны. Этих посланцев нередко зверски убивали.

К тому же уже развернулись большевики. Лозунги их были просты: «Долой войну!», «Мир немедленно!», «Заводы – рабочим, землю – крестьянам!». Эти семена падали на больную, израненную душу и прорастали быстро, но диковинными всходами.

Солдаты разъезжались по селам и местечкам, унося с собой психоз немедленной и полной революции, уничтожения (а не просто изгнания) буржуев, кулаков и помещиков, дележа земли. Керенский, ставший Верховным главнокомандующим, пытался организовать контрудары на фронте. Надо было как-то оправдывать надежды Антанты. Долги России достигали почти пятнадцати миллиардов рублей. Золотых! По сути, долг был неоплатный, невозвращаемый, но новые «управители», в том числе назначенный военным министром Гучков, считали, что все так или иначе образуется.

Перед Россией маячила перспектива стать чьей-нибудь колонией, но об этом не думали.

Были срочно созданы ударные отряды, или «отряды смерти», на манер германских штурмовых групп. Еще находились добровольцы, готовые умереть за «свободную Россию».

«Ударники», а среди них было немало георгиевских кавалеров, первоначально творили чудеса героизма, словно бы искупая грехи разлагающейся армии, которую германцы уже не воспринимали всерьез. На Северном фронте, южнее Риги, «батальон смерти» под командованием храбреца из храбрецов, уроженца Херсонщины, награжденного всеми возможными орденами «с мечами», то есть за боевые подвиги, штабс-капитана Василия Егорова, после серьезнейшей ураганной артиллерийской подготовки – снарядов уже было в достатке – пробил все три линии хорошо подготовленной обороны 88-й германской дивизии, возглавляемой опытным генералом фон Будденброком.

Этот прорыв мог стать решающим для всего Северного фронта, но соседние полки не поддержали «ударников». Они митинговали и в конечном счете «ввиду возможных потерь» отказались идти в наступление. Батальон Егорова вынужден был отступить и понес основные потери именно в этот период. Из тысячи ста солдат вернулась лишь половина, а из двадцати шести офицеров – пятеро.

Керенский, получивший на фронте новый титул «Верховный главноуговаривающий», заложив по-наполеоновски одну руку за борт френча и размахивая другой (дамы плакали от умиления), призывал удвоить и утроить боевые усилия. Как ни странно, батальон Егорова, молва о героизме которого прокатилась по войскам, пополнился добровольцами и превратился в ударный полк, насчитывающий уже почти две тысячи солдат и пятьдесят шесть офицеров. Этим единственным по-настоящему боеспособным полком (да еще стойкими латышами) затыкали дыры под Ригой, спасая от окружения спешно покидавшую город Двенадцатую армию.

За две недели непрерывных боев, атак и контратак от полка осталось триста человек. Не желая погибать ради спасения невоюющих дивизий, «ударники» разъехались по домам.

Постепенно чуть ли не десять миллионов уцелевших в бойне человек с озлобленной душой, не боящихся крови, расходились по домам, унося с собой оружие. Русская армия окончательно разваливалась. Авторитет Керенского сошел на нет.

Позднее Ленин вспоминал в своих выступлениях, что власть буквально валялась под ногами, оставалось только ее поднять. И хотя и Сталин, и Зиновьев с Каменевым попеременно возражали против восстания, опасаясь непредвиденного, большевики, при отсутствии в России крупных государственных мужей, явились единственной силой, которая понимала, чего хотела, имела цели и знала средства для их осуществления.

Керенский трусливо бежал. Надежды тех, кто все еще продолжал верить в премьера, рухнули окончательно. Большевики и их союзники, левые эсеры и анархисты, сразу выдвинулись на авансцену. При этом большевики благодаря Ленину и Троцкому явно стояли ближе к залу.

И пусть цели большевиков вроде мировой революции, объединения всех пролетариев мира в братском хороводе были химеричны, пусть начальные шаги вроде немедленной экспроприации и раздачи чужого добра рабочим и крестьянам были явным следствием утопической мечты о всеобщем благоденствии, люди готовы были пойти за любым, кто поведет, укажет путь. Потому что предыдущие поводыри оказались слепцами.

В России наступало самое тяжелое и страшное время – начиналась Гражданская война. Вожаки, вожди, батьки, атаманы отхватывали себе кусочки страны, создавали отряды и даже армии. Конечно, «революционные».

Большевики, при всей четкости целей, на первых порах сами отдались стихии русского бунта. Здравые мысли в их головах мешались с фантазиями, и воплощение этих фантазий в жизнь привело к тому, что маленькие костерки на местах, после относительно бескровного торжества советской власти, разгорелись пожаром в масштабах всей страны.

Но это произошло не сразу. Еще наряду со вспышками грубейшего насилия совершались акты милосердия. Еще отпускали «контриков» из тюрем. Так, Корнилов, Деникин, Алексеев, «генералы-демократы», вчерашние разрушители монархии, были выпущены из Быховской тюрьмы и вскоре оказались на Дону.

Была в России одна пара, которой война неожиданно принесла долгожданное счастье. В конце шестнадцатого года Николай Второй, ощущая приближение катастрофы, дал своей любимой сестре Ольге разрешение на развод с принцем Петром Ольденбургским и благословил ее на новый брак. После стольких лет мучительного ожидания тридцатичетырехлетняя великая княгиня вышла замуж за Куликовского, к тому времени уже полковника. Она была сестрой милосердия на том же участке фронта, где воевал ее любимый, а незадолго до свадьбы ее наградили за личную храбрость Георгиевской медалью, которую вручил ей начальник Двенадцатой кавалерийской дивизии генерал барон Карл Густав Маннергейм, будущий маршал и президент Финляндии.

Долгая и мучительная монашеская жизнь закончилась. Здоровая и страстная женщина, великая княгиня уже к трагическому для Романовых февралю семнадцатого с радостью ощутила, что беременна. Она мечтала иметь много детей. Пусть кровь, пусть революция, пусть ужасы, наперекор всему она хотела полного счастья, хотя впереди ее ждали тяжелейшие испытания.

Да, были, были женщины в русских селеньях. И в доме Романовых тоже.

Не инфицированный «благодаря» Бутырке бациллами общего психоза Махно оказался дома, в запорожских краях. Понял только одно: свобода! Почти полная свобода действий, избавление от панов, дележ земли и торжество анархии в одном отдельно взятом уезде. Он получил все это как бы на блюдечке и не мог до конца осознать те колоссальные изменения, которые произошли и в устройстве державы, и в душах людей.

И когда внезапно исчезли любимые жена и сын (он догадывался «почему», но не в силах был понять «за что»), «железный каторжник» был растерян и подавлен. Он бежал с Украины. В сущности, бежал в никуда. Ему предстояло переболеть. Он должен был выработать иммунитет в виде стойкой, неуязвимой идеи, восстановить убежденность в своем высоком предназначении, отказаться от всего личного, не имеющего отношения к его борьбе за идею. Либо выработать, либо погибнуть, смешаться с серой, податливой толпой, чего он никогда не хотел.