Будучи в городе не последним человеком, Карл знал, что старший из братьев, Мурмон, традиционно кредитовал знать, а младший Муртаг вёл дела с третьим сословием. Ясное дело, когда банку требовались услуги костоломов, чаще всего они требовались именно Муртагу, но сейчас речь явно шла о другом…

На десятой ступеньке Даголо-младший решил оставить пустую затею извлечь что-то из подслушанного разговора.

К немалому его удивлению цверги и отец прошли через весь длинный коридор на втором этаже и зашли в комнату с красной дверью, не так уж ему незнакомую. За ней скрывались самые дорогие и популярные апартаменты для оргий молодых лоботрясов из каралгской знати, пробиться в чей круг ему когда-то стоило преизрядных трудов.

Правда, внутри комнаты вместо огромнейшей кровати, мягких ковров и резных столиков с вином, устрицами и афродизиями сейчас помещался лишь длинный стол из чёрного дуба, массивный и крепкий, как сам Каралг, и одиннадцать таких же кресел вокруг него. Стены закрывали драпировки с кружевницей, несущей шерстинки в клюве – эмблемой Каралга, но под тканью кое-где угадывалась знакомые красные доски.

Карл стиснул зубы до боли в раскуроченном носу. Пожалуй, не стоит заливаться хохотом от вида первых людей города в месте, что служило главным «Залом Утех» для детишек некоторых из них. Оставалось надеяться, что где-то тут спрятан некий глубокий смысл, доступный только посвящённым.

Бургомистр Хайнц фон Терлинген и мастеровой Вернер Фёрц, зять самого Ткача, возглавили стол каждый на своей стороне. Рядом с ними по обе руки расположились патриции и предводители бывших наёмных банд. Центральные же места заняли цверги и купеческий старшина Коломан Глауб – дородный торгаш в длинной мантии, прикрывающей солидное брюхо (где, по слухам, он прятал мешок золотых гульденов).

Отец кивнул Карлу на кресло у стены за своей спиной. Там он и расположился, терпеливо дожидаясь, пока члены Лиги уложат властные седалища на дубовые сидушки и начнут призывать его к смирению.

– Итак, – первым всё-таки заговорил Фёрц, – прежде всего надо уладить один… инцидент. О нём все уже в курсе, верно?

Все, кроме Рудольфа, молча покивали в знак согласия. Кто с полуулыбкой, кто с выражением лица чопорным и немного раздосадованным. Лицо бургомистра оставалось белым и бесстрастным, даже когда он раскрыл рот:

– Герр Тиллер обещал поддержку владельцу винокурни Курту Мюнцеру, который вышел из повиновения герру Даголо, – длинная тирада лилась ручейком, будто её заранее написали и заучили. – Это вмешательство неприемлемо. Вы понимаете, что преступили порядки Лиги?

– Более чем, – голос Магны Тиллер звучал высоко и мелодично, как серебряный колокольчик. Вот уж от кого Карл не отказался бы выслушивать нотации. – Мы осознаём нашу вину перед Лигой и готовы принять взыскание.

– Да, герр бургомистр, всё верно. Бёльс меня попутал. Но я уже исповедовался отцу Венцелю, – вставил её муж трескучее замечание и посмотрел на епископа Каралгского.

Священник тут же улыбнулся и начертал в воздухе священный крест, однако Магна не закончила:

– Я хочу только напомнить почтенной Лиге о том, что мы тоже пострадали от самоуправства…

– Я собирался перейти к этому тотчас, фрау Тиллер, но благодарю, что сказали за меня. Действительно, – продолжал Терлинген, повернувшись к барону, – Даголо следовало обратиться с жалобой к Лиге вместо этого… Вторжения и экзекуции, такого же грубого нарушения наших правил.

Глотку и зад Карла нестерпимо жгло от желания вскочить и гордо воскликнуть, повторяя женщину: «Да, осознаю, и я не меньше этих трущобников готов получить по жопе за то, что натворил!»

Но сейчас не время для того, чтобы корчить воодушевлённого рыцаря. Даже клирик и старуха не казались достаточно сентиментальными, чтобы оценить жест, не говоря уж о скучном капитане Лодберте. Лицо бравого командира Гвардии покраснело, а мутные зелёные глаза с большим интересом изучали скатерть, чем остальных людей.

Посему отец ответил за обоих Даголо, как и полагалось:

– Да уж, герр бургомистр, мы тоже напортачили, чего тянуть коня за… за, за хвост. Моя жена всегда говорила, что у нас, валонов, такенное шило в заду.

– Что же, я не сомневался, что здравый смысл не оставит никого из нас, – бургомистр ласково улыбнулся на обе стороны. – Вы равно виноваты в нарушении мира и вечных соглашений. Я предлагаю примирить наших поставщиков бренди и солдат и обойтись без наложения взаимных штрафов. Прошу голосовать.

С той или иной скоростью, но руки всех не замешанных в конфликте взметнулись вверх. Епископ поднялся, простёр к скандалистам пухлые ладони в широких рукавах и сахарно попросил:

– А теперь, дети мои, обменяйтесь рукопожатием и сигмальтическим благословлением!

Мужчины неторопливо поднялись с кресел, встретились сбоку от стола. Даголо протянул руку первым. Раздувшийся след дубины на лице солдата с лихвой покрывало все неудобства.

– Единый, благослови и напутствуй слугу своего… – наконец нестройно забормотали они, глядя друг другу в глаза.

Завершив благословление, Карл не удержался и подмигнул солдату правым глазом, чтобы остальные не видели. Тиллер хмыкнул.

– Я хочу поднять один вопрос прежде остальных, – снова заговорил отец, поднимаясь на ноги; Карлу он подал знак не спешить на выход. – Я прошу у Лиги разрешения посадить моего сына рядом со мной. За Грушевый Сад говорить и голосовать всё так же буду я, а ему полезно начать усекать, как у нас тут дела, гм, обделываются.

– Что же, – заметил Фёрц, усмехнувшись, – едва ли кто-то будет возражать.

– Тем не менее, проголосуем, – сухо отозвался бургомистр.

Барон сел. Члены Лиги подняли руки.

– Единогласно. Карл, Лига разрешает тебе присутствовать на наших собраниях в качестве наблюдателя. Дайте ему место.

Отец отодвинул кресло от Мурмона Дьяуберга, чтоб Карл мог поставить своё, двенадцатое. На мгновение старик склонился к нему и шепнул:

– Помалкивай, слушай и мотай на ус.

«На твой ус?» – он удержал язык за зубами и только молча кивнул в ответ.

Мы. Только сейчас он заострил внимание на слове, которое отец обронил пару минут назад. Старый кондотьер хрена с два признается, но он всё-таки признавал: правильно было защемить Тиллера за его выходку, а не ползти за компенсацией к Лиге.

Даголо-младший в момент так надулся от гордости, что комната сжалась до размеров бледного заострённого личика фрау Тиллер. Он едва различил короткую фразу, сорвавшуюся откуда-то издалека с уст бургомистра. Когда Магна хмурилась, становилась только краше. И где только синий чурбан откопал такую драгоценность?

Патриций умолк, и тут правое ухо резанул тонкий голос:

– Банк Дьяубергов просит у Лиги голоса солидарности в защиту наших родичей…

У старшего цверга до пояса свисала густейшая бородища, на неё отбрасывал тень длинный нос, почти как у скользкого помощника Гёца. На лоб, глубоко изрезанный морщинами, карлик сильно надвинул алый колпак, украшенный на конце медным шариком. При всех этих атрибутах его воробьиный голосок так комично озвучивал напыщенную речь, что из раздобревшего Карла едва не прорвался наружу приступ смеха.

Пришлось спешно сжать кулаки так, что ногти вонзились в кожу, и до кучи больно прикусить щёки изнутри. Кажется, никто не заметил его дурацких гримас…

– Надёжный источник в Верелиуме сообщил грискольским Вердгурбекам, что кайзер намерен потребовать у цвергских банков учётные книги и дополнительно содрать с нас по полста пфеннигов с каждой марки, пущенной в рост за последний год!

Мурмон говорил сидя, видимо, просто потому, что стоя оказался бы вдвое ниже, но его напоённые яростью слова звучали так же отчётливо, как речь отца и епископа.

– Если требование будет выдвинуто, банки будут протестовать. Вольные Грисколь и Холемгерд нас поддержат, и я прошу у Лиги присоединить к протесту голос всего Каралга.

– А каково на сей счёт мнение канцлера? – продребезжала Речная Вдова, непринуждённо рассматривая перстни на ссохшейся, покрытой пятнами руке. – Чёрный Герцог, говорят, питает слабость к цвергам…