Солнце медленно поднималось из-за восточной стены и словно отгоняло от города огромную тучу. Свет уже проник в окна верхних этажей, разлился по камню стен и мостовых, вымытых ночным дождём, и понемногу просачивался даже в самые тесные и кривые улочки. Правда, холод отступал не так резво, как тьма.

У реки было особенно мерзко. Сорок мужчин кутались в плащи и передавали по цепочке одно-два ласковых в адрес коротышки, что затеял налёт в такую рань. Чего доброго, придётся ещё получить камнем по голове и сдохнуть. А кому охота отдавать концы помятым, трезвым и замёрзшим?

Огромный детина нежно постучал в складские ворота. Гёц Шульц внимательно рассматривал небольшие окошки на высоте около двух ростов. Когда внутри так долго отмалчиваются, того и ждёшь, как где-то вдруг высунется высунется рожа с арбалетом и угостит тебя по-солдатски. О том же думали многие за его спиной – только вот этот-то завтрак будет не для них.

– Ну, хватит, Берт.

Здоровяк послушно опустил молот и на всякий случай отошёл от дверей. Гёц же выступил вперёд с тяжким вздохом. Придётся-таки открывать глотку пошире:

– Курт, балбесина ты упрямая! Подойди к окну и глянь на проклятый мирный флаг! Барон послал меня говорить!

Запертая винокурня безмолвствовала недолго, только чтобы пощекотать у «переговорщиков» под ложечкой:

– Dagolo kann mich am schweißig Arsch lecken!

– Это что-то на фёльнийском?

– Это что-то про задницу, – любезно пояснила рослая женщина в мужском костюме. – Я думала, ты все месканские говоры разбираешь?

Берет она сдвинула набекрень против солнца, так что слева ветерок гулял по коротко остриженной голове; рука почти грациозно придерживает меч на боку, пуговицы начищены – прямо рыцарь на утренней прогулке. Хоть кого-то это всё забавляет.

– Единым клянусь, если через пять минут ворота не откроешь, я подожгу твою вонючую хибару со всех сторон!

Гёц подал знак, и половина отряда поддержала ультиматум гулом одобрения и стуком дубинок о забор, бочки, остов телеги – кто до чего дотянулся. Остальные продожали сумрачно пялиться, следуя примеру своего молодого вождя.

Слегка опухшая рожа Карла Даголо, тяжёлая его походка издали подсказывали, где он видал такие утренние затеи и таких затейников. В ожидании ответа он покачивался с ноги на ногу, в такт покачивались и три алых пера диковинной птицы на огромной шляпе – каждое по цене молочного поросёнка. От вчерашней гулянки и теперешних волнений пальцы теребили украшенную перевязь меча, второго из двух на весь отряд.

Наконец щёголь замер и вложил всё негодование в смачный плевок точно между шикарных носатых башмаков:

– Мы в такую рань ещё и ждать будем, пока эта крыса нас пустит?

От хозяйского сынка проблем стоило ждать чуть ли не больше, чем от мятежного самогонщика. Тот хоть перед серьёзным делом не пьёт.

– Слышишь, Курт?! – невозмутимо гаркнул Шульц, игнорируя подначку. – У Карла рука уже к факелу тянется! Скоро мы с Эрной его не удержим!

Эрна меж тем косилась на грязно-белое полтнище с кое-как намалёванным священным крестом. «Проклятый мирный флаг» свисал с Т-образной палки, как на убогом крестьянском шествии в убогой деревеньке с дальней окраины. Только вот держал флажок не сельский дурачок, а громила с низким лбом и заштопанной рожей.

– Поверить не могу, – пробормотала она, – символ любви божьей в лапах Угольщика?

Гёц махнул рукой.

– Да хоть бес лысый, ему же не речь толкать. Для старых вояк главное – увидать тряпку.

Женщина фыркнула, но не успела ответить – из-за ворот вместо новых ругательств послышался лязг засова. Без единого выстрела винокурня Курта Мюнцера пала.

Гёц вошёл внутрь первым. Эрна с мечом на поясе и Берт с молотком в руках отставали лишь на полшага – так, чтобы триумфатор легко мог отступить и спрятаться за чьим-то широким плечом.

В сущности, не важно, что именно открыло ворота – священное знамя или угроза подпалить большой сарай с кучей грушевого бренди. Глаз Шульца притягивали к себе чаны и перегонные кубы, новенькие, свежие, блестящие – копоть не успела пока скрыть работу мастеров. Внушительные агрегаты аж из самой гильдии алхимиков Меланцы, если верить стукачу.

Карл присвистнул, выражая общее впечатление вслух.

– Отменные штуки у тебя тут, Курт! – воскликнул он и пристукнул согнутым пальцем по одному из чанов. – Сколько бренди ты теперь тут наваришь? Вдвое больше? Втрое? И тебе всё мало, даже теперь делиться не хочешь?

Хозяин винокурни вышел на свет с алебардой в руках. Ростом он превышал даже Берта – огромный, крепкий старый дуб. На мясистой роже Мюнцера, помеченной и мечом, и дурной болезнью, застыла недобрая ухмылка. Не совсем то выражение, которое ждёшь от капитулирующего.

– Малыш Карл сегодня на подхвате? Папашка предпочёл старшего дядю?

Карл оскалился. Эрна покачала головой и прежде, чем франт успел взбрыкнуть, хмуро заметила:

– Зря ты задираешься, Курт – мы ведь уже внутри. Берт может ненароком навернуть плечом одну из твоих новых игрушек.

Досадно бы вышло. Даголо-старший скомандовал яснее ясного: либо заставить самогонщика снова платить, либо пустить его по ветру. Но Карл точно подметил, что такая винокурня напоит всех страждущих, да ещё останется про запас. Устроить тут погром – всё равно, что прирезать на суп курицу, несущую золотые яйца.

– Ладно, Курт, возбухнул и хватит, – медленно произнёс Гёц и примирительно распростёр руки в стороны, как для всепрощающего отеческого объятия. – Ты и сам всё видишь. Мы не договариваться пришли, а донести расклад: либо ты делишься со стариком, либо мы тут всё разнесём, и никто ничего не получит. Ну, Курт, часть чего-то всяко лучше, чем полное ничего и хороший подсрачник, правда?

Самогонщик обвёл посланников тяжким взглядом.

– А вы на сегодня простенькую работёнку задумали, да? Придём сюда толпой, покажем кулак старику Курту и скажем «плати»! А если не заплатит, то подпалим винокурню и дело с концом, да?

Он стукнул древком алебарды о пол, должно быть, воображая себя герольдом.

– А теперь слушайте вы. Тронете меня – и к вечеру Тиллер от половины Грушевого Сада камня на камне не оставит. Совсем другой расклад, Гёц, да?

Эрна взглянула на Шульца, нахмурив брови: неужели правду говорит? Гёц немного повёл плечами, так, чтобы заметила только она. Курт Мюнцер большим хитрецом себя считает, но не настолько, чтобы сочинять на ходу. Чтобы так сочинять, нужно уметь запихнуть всё имущество в нищенскую суму. Иначе не успеешь убежать достаточно далеко, прежде чем враньё раскроют.

Пока они перемигивались, Карл громко и зло рассмеялся:

– Кого ты наколоть пытаешься? Тиллер со своей шайкой сидит в трущобах по милости города. Высунется оттуда без спроса – и повиснет рядом с тобой! Думаешь, он станет со всем Каралгом бодаться за твоё вонючее пойло?

– Тронь моё вонючее пойло – и тогда увидишь, – угрюмо отрезал Курт.

Великан в упор смотрел на франта, а тот с нахальной улыбкой положил руку на меч.

Дело приобретало скверный оборот. Правда, теперь появился ещё один аргумент за то, чтобы ничего не сжигать, да только на другом конце аргумента встали поощрённый упрямец и угроза войны. Рудольфу Тиллеру, ещё одному капитану ландскнехтов, позволили расположиться в каралгском Дворе Чудес главным образом потому, что ему удалось неплохо навести там порядок. Так же легко он мог вылететь оттуда, если весь остальной город против него ополчится. Только вот поди собери весь.

– Ладно, похоже, у нас остался один способ всё уладить!

Говорить, думать и переставлять ноги приходилось одновременно, потому как поножовщиной в воздухе пахло уже гораздо сильнее, чем выпивкой. Бойцы Карла сгрудились за расфуфыренным командиром и свирепо сопели. Мрачные люди Мюнцера с клинками и палками образовали некое подобие строя меж двух чанов.