Тонкая струйка танцующего дыма потянулась вверх. По узкой мощенной улочке шел большой широкоплечий мужчина в длинном черном пальто и коричневых сапогах, курящий длинную чернявую сигарету. Вдруг он резко остановился и щелчком выкинул докуренную сигарету под чей-то дом.

– Да как же я, – угрюмо проговорил он, расправив обе руки в стороны.

Левый сапог весь в грязи и оставлял на окружающем снегу коричнево-черные следы. Следующий прошедший за ним человек наверняка подумает, что тут шагал одноногий, не следивший, куда наступает, человек.

Мужчина посмотрел по сторонам и, заметив отсутствие любой живой души в округе, обтер подошву о ступеньки. Он старался как можно лучше соскрести всю грязь и оставлял горки сплюснутой земли на заснеженных входных. То ли частые движения ноги растопили снег, то ли он просто соскребся, но в местах, куда ступала нога мужчины, обнажалась кирпичная кладка ступеней и, на его взгляд, грязь местами сливалась с нею. Когда дело было сделано, и левый сапог очищен, мужчина, довольствуясь проделанной работой, несколько раз ударил каблуком о землю, как бы отбивая любую оставшуюся нечисть.

Сапожок трижды цокнул о мостовую, и на этот звук ответили шорохи из дома, чью лестницу только что сверху до низу обтерли грязью. На слух будто бы кто-то быстро приближался отворить дверь. Мужчина, устыдившись своим грязным делом, попытался скрыться, но, ступив несколько быстрых неосторожных шагов, споткнулся о заледеневшую часть дороги и упал.

Из отворившихся дверей вышла высокая девушка в длинном, чуть ниже колен, черном платье и красных открытых туфлях, которые только носят на работе. Легкая накидка явно не защищала от холода и по рукам пробежались мурашки. Вообще одета девушка была легко и вышла не по погоде. Увидев упавшего мужчину, она, невзирая на холод, тут же ринулась на помощь и чуть касаясь скользких ступенек плавно спустилась.

– Вставайте, вставайте быстрее, я помогу, – дрожа, чуть вскрик, произнесла она и взяв мужчину за руку, всем своим хрупким телом попыталась поднять, – приложите чуть усилий, молю, видите мне не легко.

Мужчина, пристыженный этой фразой, тут же пришел в себя и опираясь руками о ледяную гладь поднялся. Девушка повела его в дом, усадила в большое теплое кресло и предложила горячий чай. Он не отказался.

Это была просторная темная комната, чуть смахивавшая на холл, но явно изначально предполагавшаяся не для этого. Кресло, в котором сидел сей внезапный гость, стояло возле зашторенного окна, и он первым же делом, как только отогрел свои пальцы, сдвинул штору. Ворвавшийся луч тут же осветил всю комнату и указал на лиловую надпись, вокруг которой были завешаны фотографии и плакаты, – «Приют Уолесс».

Справа от кресла была газетная полка, дальше за дверью стояли другие кресла и двуместные диванчики, большой ковер простерся по полу, но ни столов, ни чего-либо подобного в этой комнате не было. Под надписью стояла урна и мужчина, подумав, что туда бросают мусор, решил скинуть несколько взятых в переходе рекламный буклетов. Подойдя ближе и уже просунув их, но еще не разжав пальцы, он увидел надпись – «урна для пожертвований».

– Это так мило, вы решили поддержать наш приют? – проговорила черноглазая бледная девушка, принесшая чай. На улице он не заметил белизну ее кожи, с которой идеально сочеталась ярко-красная помада, его любимый цвет женских губ. С темными глазами, в которых мужчина мог целиком утонуть и его даже посетила мысль будто он уже тонет, но никто не бросает спасательный круг, сочеталось платье цвета самой глубокой ночи.

Ему вдруг стало стыдно вынимать из урны буклеты и он, не желая позориться, отпустил бумажки.

– Эм, да-а, решил поддержать приют, кхм. – Он покраснел и терялся в словах. Девушка поставила поднос с чаем на подоконник, но не успела повернуться, как мужчина исчез.

…

Прозвучал щелчок. Тусклая желтая лампа накалялась несколько секунд прежде чем осветить маленькую комнатку учебного общежития. Через минуту свет поражал каждый уголок ветхого жилища, не утаивая ничего от взора постояльцев.

Черные низкие потолки нависали над двухъярусной кроватью, сверху которой не спроста был приколочен толстый строительный картон во всю ее длину. Еще недавно, в момент постройки общежития, потолок был белен как утро первого января и чернел его отнюдь не от покраски. Вялые и отошедшие обои покрывали осыпающиеся стены и держались только на тонких линиях частично обвисавшего скотча, ручка большого окна уже давно вышла из строя, посему жильцы, закрывая окно после утреннего проветривания, придавливают его большой ракушкой^[1]. В таком плачевном положении была комната, но для неё всегда находился свой постоялец.

Мужчина снял черное пальто и кинул на спинку деревянного стула, а сапоги на сиденье. Два таких стула расположились по обеим сторонам двери. Один принадлежал соседу широкоплечего, а другой, тот что слева, был его. Стулья традиционно выполняли функции и крючка, и обувного стеллажа.

Мужчина уже было хотел снять толстый шерстяной свитер, но передумал. Он подошел к радиатору, дотронулся до него, тот был горячим, но не настолько чтобы в их маленькой комнатушке стало теплее. В большой и немного грубой чернявой голове промелькнула мысль снова надеть пальто, но пока его мозг, привыкший к задачам, более касающимся сферы медицинской, обдумывал эту идею, он осознал, что в свитере достаточно комфортно и пальто будет лишним.

Мужчина сел за белый пластиковый стол вплотную примыкавший к окну и засыпанный, по крайней мере в части соприкасавшейся с подоконником, песком от осыпавшегося ракушняка. Там было несколько стопок тетрадей, внизу валялись учебники и пачки от съеденного печенья, чипсов и сухарей.

Свет от лампы показался ему недостаточным, и он включил столовый светильник. Рядом с окном стало намного ярче, в то время как остальная часть комнаты поблекла.

– Тысяча, две, семь… – он равномерно раскладывал купюры на столе, каждую последующую гранью к предыдущей, пока не прошептал заветные – семнадцать тысяч пятьсот пятьдесят. – Призадумавшись и схлестнув свои брови одна о другую, его рука немедленно пустилась по карманам, что-то было не так. Наконец, в заднем была нащупана еще одна купюра, скомканная и почти стертая. Мужчина разравнял ее и добавил к остальным, – семнадцать тысяч шестьсот, этого должно хватить на два месяца.

Он провел пальцами по обеим сторонам купюр, взяв их в своеобразные клешни, и непринужденным движением свел руки. Как и у профессионального игрока, который легкими движениями мог собрать всю колоду в ровную стопку, купюры сложились пачкой и замерли в правой руке. Он сложил их в свой кошелек, а тот оставил во внутреннем кармане пальто.

Время подходило к вечеру. Мужчина стер трехнедельную пыль со своих книг и конспектов и принялся читать.

«Семнадцать тысяч шестьсот рублей, а ты пожертвовал им несколько помятых бумажек…» – шепотом отдалось в его голове.

Но мужчина не поддался и продолжил чтение. Он просидел так, пока часы на пробили одиннадцать вечера. Закрыв конспект ему с ужасом пришлось принять тот факт, что двухчасовое чтение не оставило в голове ничего, кроме бумажных буклетов, пожертвованных фонду.

Ярко-зеленый и синевато-черный. На первом была гастрономическая реклама, он как сейчас помнит, были скидки, и зачем только пожертвовал этот буклет, ему как раз сейчас бы не помешали скидки. На втором реклама ночного клуба, он уже и не помнит, как давно выбирался в люди: либо работа, либо учеба и больше никаких вариантов. «И даже тут думаешь только о своем благополучии», – вновь раздалось в голове, – «ты пожалел им обычную рекламу из перехода, что ты за человек? Разве можешь так себя называть?».

– Мне сейчас тоже не легко! – Вдруг прокричал мужчина. Он сам не ожидал что выйдет так громко и молился дабы его никто не услышал, хотя и понимал, стены здесь тонкие…