«Есть!» - чуть было не выкрикнул Ким, но промолчал.

- Странно… Странно и даже страшно… - руки Лана расстегивали шелковую рубашку Кима, а тот замер. Он млел от прикосновений Лана, и в то же время ему было больно. Болело не тело – болела душа.

- Я ведь возненавидел его тогда, - продолжал бормотать Лан. – Возненавидел от всей души, от всего сердца. За его предательство. За его подлость. За его обман. Я его ненавидел и ненавижу. Но не могу выкинуть из сердца. Не могу. Годы, долгие годы пытался. Но так и не сумел. Я не хотел ему мстить. Отомстить – значило стать таким же как он – низким и подлым. Я хотел просто не замечать его. Забыть. Как будто его никогда не существовало. Но не смог. Не смог. И за это я ненавижу себя. Ненавижу! Потому что он недостоин любви. Ни моей, ни чьей бы то ни было. Но… я все равно его люблю. И мне почему-то кажется, что и он тогда любил меня тоже. Он не мог не любить. Я видел его глаза. Я ощущал его прикосновения. Я видел его бьющимся подо мной, задыхающимся, изнемогающим от любви. Такое невозможно было сыграть. Он действительно любил меня. Тогда. И я до сих пор люблю его. Того, кем он был. Того, кто погиб, когда он меня предал. Тот Ким умер, но он всегда со мной. Его я люблю, пусть он и недостижим. Пусть он никогда со мной не будет, потому что его не существует. Но останутся те две ночи. Наши с ним ночи. Ночи, ради которых стоило жить. И стоит жить сейчас, чтобы помнить о них. А сейчас у меня будешь ты, андроид. Ты – лишь для тела, которое хочет любви. А в душе и в сердце будет он. Тот, кого больше нет.

«Я есть!» - снова едва не выкрикнул Ким. – «Я есть!»

Он уже открыл рот и набрал в легкие воздуха, как вдруг осекся. Лан прав. Снова прав. Того Кима действительно больше нет. И Ким это знает. Теперь есть лишь тот, кого Лан ненавидит. И кого Ким ненавидит тоже – самого себя.

Он хотел было вскочить и сбежать, но ласки Лана, становившиеся все более горячими, сводили его с ума. Ким вначале оцепенел, но теперь как будто проснулся и все глубже погружался в таинственный, могучий и невероятно нежный океан, имя которому было Лан.

Лан действительно стал за эти годы мужественнее, сильнее. Не только физически. Его аура как будто многократно усилилась. В каждом движении, каждом прикосновении ощущался молодой, полный сил мужчина, сгусток энергии… и любви. Если Ким все годы своего призрачного звездного счастья лишь растрачивал себя, чувствуя все большую и большую опустошенность, хотя и пытался урвать от жизни все что можно и все что нельзя, то Лан, отдавая себя другим в своих простых песнях, казалось, становился все сильнее и сильнее. И Ким тонул в его ласках, как в мощных океанских волнах, надеясь в этот раз погибнуть в них, погибнуть от счастья, пусть и недолгого, чтобы уже никогда не выбраться на пустынный берег, где его не ждет ничего, кроме холода, одиночества и пустоты, в которой живут лишь призраки прошлого.

Лан подхватил нежное, трепетное тело на руки и бережно положил Кима на кровать, а сам осторожно лег на него – мускулистый, крепкий и удивительно ласковый. Глаза Кима заволокло. Дело было не в сексуальном возбуждении, нет! Просто Ким понял, что уже давным-давно не чувствовал ничего подобного. Никто из его многочисленных любовников не мог дать ему того, что давал сейчас Лан. Развращенный, пресыщенный Ким перепробовал за последние годы самые разные виды секса, в том числе невероятно грязные, извращенные. И дело было не только в похоти. На самом деле он все время искал того, что когда-то уже нашел. Нашел в те давние две ночи, которые он провел с Ланом. Но больше так не мог найти: ни в объятиях самых страстных любовников, ни в разнузданных оргиях, ни в изощренных сексуальных играх, ни в самой отвратительной грязи. Ему приходилось довольствоваться похотью, одной лишь похотью. И сколько бы Ким не уверял себя, что ему больше ничего и не нужно, все равно, глубоко в сердце билась пленной птицей тоска. Тоска по утраченному. И сейчас Ким снова нашел утраченное. Нашел в опьяняющих, сводящих с ума объятиях Лана. И сходил с ума от отчаяния, зная, что снова обречен это потерять. Теперь уже навсегда.

И потому он с головой нырял в океанские волны ласк, с готовностью подставлял свое тело Лану, страстно желая, чтобы Лан взял его. Он умоляюще смотрел на Лана, выгнулся, откинул голову на подушку и застонал – не от похоти, а от любви и отчаяния. На его глазах появились слезы. Увидев их, Лан как будто сорвался с цепи. Он принялся покрывать лицо Лана жаркими поцелуями, его взгляд стал совершенно безумным и полным любви. Лан уже не понимал, что целует не живого человека, а лишь его высококачественную копию. Где-то на краю сознания эта мысль у него присутствовала, но его охватило невероятное влечение к этому созданию: он чувствовал настоящего Кима – настоящего, и пусть это было лишь безумие, пусть это были его фантазии, но сейчас они казались реальнее самой настоящей реальности… Лан целовал лицо, по которому неожиданно покатились слезы, и ему не хотелось думать, откуда эти слезы – такие теплые, соленые могли взяться в бесчувственном организме, как могли покраснеть от них прекрасные глаза, как могли так естественно приоткрыться эти чудесные чуть пухлые губы, а нежная белая грудь так естественно и страстно вздыматься, как могло это искусственное тело так жадно и страстно умолять о любви…

Да, Лан был уверен, что сходит с ума, но он был счастлив. Потому что в этом нахлынувшем безумии царила любовь, в этом безумии он любил настоящего Кима, а настоящий Ким любил его – любил страстно, отдавая себя всего, как в те волшебные две ночи.

И когда Лан осторожно, но настойчиво стал входить в Кима, тот застонал, выгибаясь и содрогаясь, но не от боли, а от стремительно подступавшего оргазма. Понимание того, что Лан входит в него – именно Лан, Лан! – стало для него сильнее самых сильных физических ощущений. Он принадлежит Лану, он принадлежит Лану, любимому Лану, желанному, потерянному навсегда, он принадлежит Лану! – эта мысль пронзила Кима насквозь, сливаясь с физическим ощущением проникновения. Именно сейчас он почувствовал себя на вершине блаженства, сейчас, когда он чувствовал Лана в себе, все полнее и полнее, когда он видел лицо Лана, его взгляд, и Киму казалось, что он больше не существует, что он растворяется в Лане, он становится частью безбрежного океана, волной, несущейся к берегу и взрывающейся мириадами сверкающих брызг.

Лан ошалело смотрел на сперму, изливающуюся из Кима, а затем еще сильнее и глубже принялся в него вбиваться. Обычно Ким после собственного оргазма терял интерес к партнеру: ему было совершенно безразлично – кончил тот или нет, главное, что сам Ким получил удовольствие.

Но сейчас он испытывал чувство радости от того, что именно он приносит наслаждение Лану, он смотрел на Лана с любовью и был счастлив, счастлив от того, что Лан счастлив с ним… Ким впервые отдавал – отдавал свою любовь, свою преданность, всего себя, и это было невероятным счастьем. Только сейчас он понял, что отдавать любимому человеку в тысячи раз радостнее, чем брать. Он ласкал сильное мускулистое тело Лана, он насаживался на его член – глубже, глубже, он хотел, чтобы Лан заполнил собой его всего, чтобы Лан пронзил его насквозь, он хотел умереть в его объятиях, потому что понимал, что вне этих объятий для него больше не будет жизни. Ее и раньше не было, но Ким отчетливо понял это только сейчас.

Он двигался в такт Лану, он хотел, чтобы любимому было хорошо, чтобы любимый наслаждался им. Ему хотелось дарить Лану счастье. Даже не быть для Лана единственным, прекрасным, неповторимым – об этом Ким сейчас и не думал, он хотел именно счастья для Лана, пусть недолгого, краткого, но все же – счастья…

И когда он почувствовал, как Лан содрогается, когда он услышал рычание вырывающееся из крепкой груди, он сам закричал, и этот крик неожиданно превратился в песню, ту самую «Песню упавшей звезды»:

…Но эти краткие мгновенья,

Но это яркое сверканье,

Дыханье бури звездопада –