Холодные грозы сверкают огнем голубым

в тревожных ночах,

и сумрачный северный ветер

уносит на юг

разбуженной пыли клубы,

и хлещут хохочущих ливней свистящие плети.

Земля оживает!

От боли, от новых надежд,

от ливней и ветра сухая земля оживает,

в ночных облаках

пробита огромная брешь,

и в черном колодце сияет луна золотая.

Срываются ночи в стремительный темный поток,

и звезды несутся, подхвачены северным ветром,

и манит к себе

пора полуночных тревог,

а душные страшные сны исчезают бесследно!

Сашу мучили духота и жажда, и он в бреду исступленно несся навстречу северным грозам и ливням, а рядом с ним неслись белые львы… Там, на севере сверкала льдом Полярная звезда, путеводный маяк, звавший его прочь из мира смерти в мир вечной жизни, в мир прозрачных озер, полных живой воды, в мир клубящихся туманов, в его мир! Но за спиной Саша слышал голоса. Нет, его никто не догонял, но эти гортанные крики как будто умоляли его возвратиться туда, где царствуют алчность, жестокость и смерть. В страшный мир, полный тоски, безысходности, отчаяния. В мир, где рождается и умирает любовь. И Саша остановился. Он знал, просто знал, что обязан вернуться. Потому что там ждут те, кто его любит. Те, кто без него погибнет. От него не ждали подвигов. От него не ждали чудес. От него ждали лишь присутствия. Присутствия в мире, полном удушливой тьмы, липкой алчности и раскаленной смерти. Он должен был идти в этот мир, потому что людям должен быть открыт путь в край прозрачных озер, полных живой воды, текущей в вечность… В удушливом, полном смерти мире он всего лишь презренная шлюха, извращенец, ничтожество, не имеющее ни силы, ни гордости, боящееся всего и вся. Он покрыт струпьями разврата, язвами порока, грязью похоти, от него несет зловонием страха и мертвечиной уныния. Он не праведник, он – скопище грехов. Но посланцы в этот мир в глазах других всегда были грешниками, одержимыми бесами. Их проклинали, их гнали, распинали, убивали, их имена запрещали даже произносить, но они все равно шли в этот мир и свидетельствовали о том, что есть мир иной, где все по-другому. Где меркнут богатства земли и небо, потому что земля и небо прейдут, а любовь не прейдет. Саша задыхался, тьма душила его, тьма не давала ему сдвинуться с места. Он видел, что из тьмы на него смотрят чьи-то враждебные, алчные глаза, что кто-то хочет уничтожить его, заточить навеки в душной темнице, отрезать ото всех, зашить ему уста, чтобы с них не слетело ни слова, отрезать пальцы, чтобы он ничего не мог уже написать… Белые львы, шествовавшие справа и слева от него, вдруг зарычали, и это рычание было царственным и грозным. Они рычали на того, кто смотрел на их повелителя из тьмы, словно предупреждая, чтобы тот не смел даже приближаться. Львы охраняли своего повелителя, но они же не давали ему уйти из мира, в котором его ждали, в котором он должен был оставаться, ибо в этом было его предназначение. Просто оставаться, этого было достаточно. Или… нет? Он не знал, он сомневался, и эти сомнения его душили. А белые львы ходили вокруг него кругами, не подпуская никого. Из темноты выходили люди, и это были не враги. Саша видел, что эти люди ждут его, они не хотят, чтобы он уходил. А в глазах заклубился серый туман, и в разрывах этого тумана он увидел сначала Йена, который мчался в облаках к нему, затем Старшего, запертого в темнице и напряженно вглядывающегося в пустоту, словно пытаясь разглядеть в ней Сашу… Наконец, он увидел Эма, склонившегося над ним. Эм шептал: «Не уходи, не уходи…», голубые глаза смотрели на Сашу с тоской и мольбой… Нет, это уже были не видения. Это была реальность. Страшная, удушливая реальность. И если бы не глаза Эма, Саша ушел бы… Но взгляд Эма вливал в него силы. А затем Саша увидел еще одного склоняющегося над ним человека – чернокожего, увешанного амулетами. Человек держал в руке чашу, он поднес ее к пересохшим губам Саши, и тот жадно принялся пить… Питье было горьким. Очень горьким. Но Саша не мог оторваться. Ему хотелось пить, пить… И этот странный, горький напиток как будто возвращал его к жизни. А затем он почувствовал, что его рану чем-то смазывают… Перед глазами снова заклубился туман, в котором бродили белые львы. *** Шаман, освещенный пламенем костра, снова что-то говорил, потрясал бубном, подвывал и пританцовывал. – Предки говорили, что повелитель белых львов явится из северных туманов, и в глазах его будут бездонные озера живой воды, – слова шамана Эму переводил Мбасоко. Эм вцепился в руку Саши. Он чувствовал, что тому лучше. Спал жар, дыхание из хриплого и прерывистого стало спокойным. И Эм тоже чувствовал себя спокойнее, держась за руку Саши. – …он явится с севера, из края ливней и гроз, из края холода и смерти. Но он принесет с собой жизнь, – продолжал шаман. – И души неупокоенных предков перестанут тревожить живущих, и откроется путь из долины тени смертной туда, куда не могли попасть души умерших с тех пор, как боги снова прокляли наш мир. Белый пришелец, говорили мудрые предки, видевшие грядущее, не будет никого ничему учить. Он не будет ни о чем рассказывать. Он появится всего на одну ночь, раненый и умирающий. Но если люди примут его, он оживет, и значит, оживут и другие. Ему будут повиноваться белые львы, которые станут его стражами. И сам он являлся в наш мир белым львом – могущественным и грозным, но теперь – слаб и сломлен, и он не лев, а человек, отягощенный грехом. Но это лишь видимость, ибо он – посланец, с ним боги посылают нам знак, что милость их снова простирается над нами. После этих слов шамана снова раздались звуки бубна, члены племени вскочили на ноги, стали пританцовывать, потрясать копьями, что-то выкрикивать. Эм чувствовал себя персонажем из приключенческого фильма, попавшего в первобытный мир. А Мбасоко продолжал шептать Эму. – То, что белые львы во дворце признали в твоем друге своего повелителя – это был ясный знак. Я сразу понял, кто это, и мне стало страшно. Я, каюсь, открыл зверинец и думал, что львы набросятся на вас, а я убегу. Но когда они легли перед твоим другом, я все понял, и мне стало страшно. Я все рассказал шаману, но такому не верят, если не будет подтверждения. И потому шаман провел обряд. Теперь мои слова подтвердились. Добрые духи открыли шаману, что повелитель белых львов посетил этот мир. Эм не знал верить этому или нет. Это был бред, нелепые сказки. Но ведь львы действительно легли перед Алом. И еще… Эм чувствовал самого себя причастным к происходящему. Он – один из тех, кто должен повиноваться тому, кого он прозвал Алом. Это был древний зов, как будто слышанный Эмом задолго до собственного рождения, пробудившийся, когда он впервые встретился со взглядом серых глаз, и теперь начинавший бурлить в его крови. Шестое чувство заставило Эма повернуть голову. Саша был в сознании. В его глазах плясало пламя костра, брови были нахмурены, словно он вглядывался во что-то, видимое только ему одному. Серые глаза посмотрели на Эма. И тому внезапно стало страшно. *** Москва, май 2008 года – Вы вообще слышите меня? –безликий брызгал слюной и почти визжал. Мурзин вздрогнул, как будто очнувшись от забытья. И дело было не столько в телефонном разговоре с Владимиром, который сообщил ему, что Михаил опасно ранен, что Саше удалось выбраться из Агазе и теперь группа Киллерса выдвигается ему на помощь. Эти новости взволновали его, вселили надежду и стократно усилили тревогу и за Младшего, и за Михаила. Но дело было не в этом. А в том, что Мурзин вдруг увидел своего Младшего. Тот возник перед его мысленным взором, причем ясно и отчетливо, словно наяву. Это было полное ощущение физического присутствия. Мурзин видел каждую черточку лица Младшего, глаза, пухлые губы, каждую родинку на теле. Он видел, что Младший слаб, что он ранен – его плечо было в запекшейся крови… Но в то же время он знал, что Младший не умрет. В нем появилось нечто, прежде глубоко скрытое. Тайная сила вдруг вырвалась наружу. И Мурзину было не по себе. Младший всегда оставался для него terra incognita, хотя Мурзин отлично его изучил и знал даже лучше, чем Младший знал самого себя. Мурзин хорошо видел нечто глубоко спрятанное, зажатое, погребенное под страхами, фобиями, защитными реакциями. И он пытался освободить это в Младшем, чтобы тот, наконец, задышал полной грудью, избавился от мучительных фантомных страхов и смело смотрел бы в глаза миру. Мурзин, закоренелый атеист, чувствовал, что в Младшем таится нечто потустороннее, достаточно было взглянуть в серые глаза. Но он никогда не думал, что это настолько потустороннее. За гранью психологии и психиатрии. За гранью понимания. Нечто сильное, древнее и… удивительно чистое. Полное бьющей через край жизни. Как будто ломались вековые океанские льды и сквозь их расколовшуюся броню к небу взметались живые струи фонтанов… Видение было настолько ярким и захватывающим, что Мурзин позабыл и о безликом, и об акциях «Сокоде», обо всех интригах Парижа, Вашингтона и Москвы, гражданских войнах, тайных операциях, он забыл о собственном заточении в камере. Был только Младший: преобразившийся, сильный, опасный. Окруженный грозными львами. Способный причинять зло, но не желающий зла никому. Лишь визг безликого вывел Мурзина из этого странного транса. – Вы обещали дать мне право двух звонков. Один я сделал, теперь еще один. Всё остальное потом. *** Палермо, май 2008 года Черный «мерседес», сопровождаемый джипом охраны, плавно остановился у стеклянных дверей вип-зоны аэропорта Палермо. Из джипа выскочили охранники и заняли позиции, прикрывая босса. Йен выбрался из машины и зашагал в здание аэропорта. Ему хотелось быстрее вылететь в Бенин, а затем добраться до Чамбе, где сейчас в джунглях находится Саша. Напрямую попасть в Чамбе сейчас было невозможно: аэропорт Агазе был закрыт, полеты гражданских авиалайнеров в воздушном пространстве Чамбе приостановлены из-за того, что в стране не то происходил военный переворот, не то начинался кровавый межэтнический конфликт – никто толком не понимал. В новостях о Чамбе говорили немного. Пусть эта страна и имела стратегическое значение благодаря своим титановым месторождениям, но кого интересует, что там происходит в банановой республике. Выстрелы в центре Парижа, в результате которых погибли два человека, мгновенно вышли в заголовки мировых СМИ. Кровопролитие где-то в Африке на экваторе, где гибли тысячи человек, никого не интересовало. И, говоря по правде, не очень-то оно интересовало и Йена Хейдена. Ему было плевать на всех и на все кроме его сероглазого мальчика. Весь остальной мир мог сейчас спокойно лететь в тартарары, Йен даже не обратил бы на это внимания. По прибытии в Бенин он рассчитывал связаться с Эриком. Йен надеялся, что Эрик и его люди к тому времени найдут Сашу, а затем… К черту все принципы! К черту свобода, к черту уважение чужой воли, к черту все, что было дорого, ради чего Йен работал, сражался, страдал! Ему нужен Саша. И он больше не отпустит сероглазого поэта. Заберет себе. Даже если поэт возненавидит его. Даже если… да что угодно! Йен стремительно шагал к пограничному контролю. Бизнес-джет на летном поле был готов подняться в воздух и взять курс на экватор. Если, конечно, эти идиоты – итальянские диспетчеры – снова не устроят бардак по своему обыкновению. Вспомнив о мытарствах при полете из Палермо во Флоренцию, Йен зарычал.