Устав от поражений без побед,

Устав носить невидимые цепи

Больных желаний и бесцветных лет,

Я буду ждать зарниц на темном небе,

Их сполохи встревожат небеса,

И будет миг счастливого полета,

А после сумасшедшая гроза

Прольет на землю молодую воду,

И древний мир изменится: на час,

На год или на жизнь, и будет литься

На землю свет, что так давно угас,

И будут в небе полыхать зарницы.

А я не знаю, сбудутся ли сны,

Но неизвестность дышит утешеньем,

И снова ночи радостью полны,

А в небесах – поющих звезд круженье!

Эти строки рождались в тревожном ожидании того, что должно было произойти вечером. Тайный мир серых озер как будто дарил своему повелителю надежду. Надежду, что все еще будет. Что все изменится, будет все иначе. Уже стемнело. Стояла мертвая тишина. Саша не зажигал свет. Лишь горел экран ноутбука, куда Саша торопливо вносил только что родившиеся строки. И тут раздался глухой стук, после чего дверь медленно отворилась, и на пороге появился черный силуэт Владимира, Саша заметил холодный блеск и услышал щелчок взводимого курка. Это Михаил, ни говоря ни слова, наставил пистолет на шефа охраны.

====== 26. ПОЛЕТ “КОНДОРА” ======

ГЛАВА 26. ПОЛЕТ «КОНДОРА» Гавана, март 2008 года Вообще-то, гражданам США запрещено посещать Кубу. Американское правительство еще со времен кубинской революции ввело в отношении острова Свободы санкции. Но граждане США легко их обходят, отправляясь в Мексику, а уже оттуда – на Кубу. Поскольку кубинские власти совсем не против того, чтобы американские туристы оставляли в социалистическом раю свои презренные доллары, то они не ставят в американские паспорта штамп о пересечении границы. Таким образом, американцев на Кубе как бы нет. Но на самом деле они там очень даже есть. Вот и Йен Хейден в этот теплый, а точнее, жаркий мартовский денек сидел на веранде отеля в Старой Гаване и любовался живописной городской панорамой. Старая Гавана! Она похожа на прекрасную древнюю бригантину, поднятую со дна моря, облепленную тиной, водорослями, ракушками, но все равно грациозную и прекрасную! Облупившиеся, разваливающиеся, но удивительно живописные дома. Многолюдные шумные улочки, ветер Карибского моря и витающие в воздухе ароматы мохито, дайкири, рома… Пьянящий, сводящий с ума дух Гаваны, потрясающе свободный, несмотря на жесткий политический режим Кастро. Для Йена это было настоящим открытием. Да, он понимал, что это лишь поверхностный взгляд, а действительность более мрачная, но все же…

Йен Хейден, апостол свободы, никогда не отправился бы на Кубу, но выбора не было. Встреча с Силецким-старшим была необходима. Европа и США исключались: Силецкий опасался там появляться. В Россию не хотел ехать сам Йен, чтобы не привлекать внимания Мурзина.

Когда возник вариант встречи в Гаване, Йен поначалу его решительно отверг. Но потом согласился. В конце концов, почему бы и нет? Вряд ли кому-то придет в голову искать Йена Хейдена на Кубе. Что касается Силецкого, то он еще в 80-е годы работал в советском торгпредстве в Гаване и уже тогда стал делать деньги, контрабандой ввозя в СССР бытовую электронику, купленную по дешевке в странах Латинской Америки. Йен несколько раз пересекался с Силецким на бизнес-форумах. Валентин Силецкий, которому было около 60 лет, прежде выглядел крепким, подтянутым, с прямой спиной и стальным взглядом. Сейчас же перед Йеном был дряхлый старик. Он сгорбился, глаза запали, в них читались боль и ненависть. Когда Силецкий появился на веранде отеля, Йен даже не узнал его. За Силецким топали два шкафоподобных охранника. У Йена тоже была охрана, но она не светилась, сидя за столиками и попивая минералку. – Хейден, – вместо приветствия процедил Силецкий с нескрываемой ненавистью, – я охотно пристрелил бы вас. Лично. Из-за вас погиб мой сын. Силецкий говорил по-английски с чудовищным акцентом, но четко артикулируя слова, так что понять его было легко. – Я никогда не желал вам зла, мистер Силецкий, – холодно отвечал Йен. – Как и вашему сыну. Вы сами заварили эту кашу, устроив побоище в Париже. – Это было направлено против Мурзина! – огрызнулся Силецкий. – И против меня тоже, – отрезал Йен. – Ах да. Вы же с Мурзиным втрескались в одну и ту же шлюху с яйцами. Как же я ненавижу вас, педиков! Будь моя воля, лично утопил бы вас всех! – Вы пересекли Атлантику, чтобы мне это сообщить? –процедил Йен. – Ваш человек убил моего сына! – Вашего сына убил его же собственный киллер. Мне жаль, мистер Силецкий, но ваш сын сам спровоцировал стрельбу. – Хейден, эти ваши попытки оправдаться… – Мне оправдываться не в чем, тем более перед вами, – холодно прервал его Йен. – Если вы прибыли из Москвы в Гавану, чтобы устроить свару, то напрасно. Если же вы хотите обсудить деловые предложения, то давайте их обсуждать. – О’кэй, – сквозь зубы бросил Силецкий. – Итак, оба мы заинтересованы в устранении Мурзина. Прежде меня интересовал лишь его уход из титанового проекта в Африке. Теперь мне этого мало. – Это я могу только приветствовать, – сухо заметил Силецкий. – Мне надо, чтобы бизнес Мурзина был разрушен, а сам он оказался за решеткой. – Я с удовольствием отправил бы его в ад, – угрюмо сказал Силецкий. – Я тоже, но соучаствовать в убийстве не стану, – холодно произнес Йен. – С вашим сыном мы говорили о том, что и у вас, и у меня есть документы, доказывающие преступную деятельность Мурзина как в России, так и в Европе. Заказные убийства, отмывание денег и прочее. Но этих документов было недостаточно. Некие документы хранились у самого Мурзина, и вот они стали бы настоящей бомбой… – Да, но вы знаете, кто провалил это дело. Ваша шлюха, которая подставляет задницу вам, а сосет у Мурзина, – окрысился Силецкий. – Когда мне принесли флешку, которую этот педик вручил моему сыну, я сразу понял, что это подстава. Мурзин мог обмануть моего сына, но не меня! На флешке были откровенные фальшивки. Они лишь дискредитировали доказательства, которые у нас были. Мой сын погиб из-за этого дерьма! – Силецкий снова сорвался на крик и грохнул кулаком по столу. Йен даже не вздрогнул, его лицо казалось отлитым из бронзы. – Хейден, вы должны понимать, – Силецкий продолжал уже более спокойно. – Россия это не США и не Европа. Мурзин может украсть миллиарды, может выстлать трупами свое поместье, и ему ничего за это не будет. Его можно уничтожить лишь при одном условии: если российская элита сочтет его опасным. Титановые дела в Чамбе и ваши разборки с Мурзиным никакой опасности для российской элиты не представляют. С этой стороны копать под него бесполезно, уж поверьте. Но Мурзин вовлечен в перекачку средств на Запад. И если на Западе всплывут схемы этих переводов, будут названы банки и даже номера счетов, то элита почувствует для себя угрозу. Ему припомнят и хищения, и трупы, всё! Если надо будет, то обвинят даже в краже Луны с неба. И суд легко признает его виновным в краже Луны. Понимаете, о чем я? – Прекрасно понимаю, – бесстрастно произнес Хейден. – У меня есть кое-какие данные о деньгах, перекачка которых шла через банк Мурзина. У вас есть подобные материалы? – Есть, – болезненно поморщился Йен. Он понимал, что сейчас лезет в дерьмо. В полное дерьмо. – Так вот. Эти данные – ваши и мои – надо сложить. Пусть их будет недостаточно, но надо попытаться, выхода нет. Важно спровоцировать скандал на Западе. Это ваше дело, Хейден. Я возьму на себя российскую часть: задействую свои связи в правительстве и спецслужбах. Там многие переполошатся, можете не сомневаться. – Я и не сомневаюсь, – криво ухмыльнулся Йен. – Так мы договорились? – Считайте, что почти договорились. – Почти? – Силецкий смотрел на Йена недоуменно и угрюмо. – Есть одно условие, – Йен смотрел в глаза Силецкому. – Что за условие? – взгляд Силецкого стал еще более угрюмым. – Александр Забродин не должен пострадать. Никак. Ни физически, ни как-то еще. Никаких покушений. Никаких публикаций. Если это условие будет нарушено, я буду считать себя свободным от каких-либо обязательств, Силецкий. – Я ожидал, что вы будете просить за свою шлюху… – И не смейте так его называть в моем присутствии. – Хорошо. Если он вам так дорог. Обещаю, что ваша… что этот Забродин не пострадает. Пусть сам подыхает – от СПИДа, сифилиса, от чего угодно. Мне плевать. Но у меня тоже есть одно условие, Хейден. – Какое? – взгляд Йена стал настороженным. – Киллерс. Вы должны выдать мне Киллерса, – жестко произнес Силецкий. – Он должен заплатить за гибель моего сына. – Киллерс не является моим человеком, – Йен старался сохранить бесстрастное выражение лица. – Для меня он всего лишь… наемник, если хотите. – Мне плевать, кто он для вас. Наемник, любовник… Я хочу, чтобы вы мне его выдали. Нет, я не прошу доставить его в коробке с бантиком. Просто вы должны сообщить точное время и место. Мне известно, что Киллерс зачастил в Россию. Судя по всему, по чужому паспорту. Ваше дело – поставить меня в известность. – Вы считаете, что Киллерс сообщает мне о своих планах? – Это меня не касается, – отрезал Силецкий. – Безопасность вашего Забродина в обмен на Киллерса. Надеюсь, я ясно выразился. – Вполне, – сквозь зубы сказал Йен. – Вы принимаете мое условие? – Принимаю, – выдавил из себя Йен, чувствуя себя Иудой. – Отлично. Мы договорились, Хейден. Фуршет устраивать не будем. Прощайте. Силецкий поднялся и, не подав Йену руки, удалился в сопровождении охранников. Йен смотрел ему вслед с ненавистью и брезгливостью. Жизнь Саши в обмен на жизнь Эрика. Именно этого потребовал от него Силецкий. И он согласился. Согласился предать друга. Чтобы спасти того, кого любит больше жизни. Йен стиснул кулаки и застонал, невидящим взглядом глядя в простор Карибского моря. Пьянящий, свободный дух Гаваны и сверкающий простор стали тесной и темной клеткой, в которой он был заперт. *** Подмосковье, март 2008 года Саша, лежавший в кровати, смотрел, как к нему приближается Старший, и ему было не по себе. Темные глаза Старшего были устремлены прямо на него. – Что произошло? – голос Старшего звучал тихо и пугающе. – Почему ушел Олег? – Он сказал, что подчиняться мне выше его сил, – серые глаза были спокойны и холодны. – Сказал, что не желает видеть во мне господина и потому уходит. – А ты? – бесстрастно поинтересовался Старший. – Я сказал, что не желаю видеть в нем своего раба. – И ты не спросил моего мнения? – глаза Старшего угрожающе сузились, но Саша выдержал этот взгляд безо всякого страха. – Я не приказывал ему уйти, – спокойно произнес он. – Олег решил это сам. – Даже не поставив меня в известность? – в голосе Старшего уже звучал гнев. Саша пожал плечами. Сильные руки Старшего сдавили ему предплечья. – Кого ты хочешь обмануть? – свистящим шепотом спросил Старший. – Я вижу тебя насквозь! Я вижу, что ты не договариваешь! Саша молчал. Его глаза смотрели сквозь Старшего, словно того не существовало. – Ты скажешь мне все! – произнес Старший. Саша продолжал молчать. – Твой статус в этом доме не защищает тебя от наказания, – продолжал Старший. – И у тебя не должно быть тайн от меня. Я жду ответа: почему ушел Олег? Что произошло? Говори. И не вздумай лгать! – Я и не собираюсь лгать, – голос Саши звучал спокойно, глаза по-прежнему блуждали в других мирах. – Тогда говори! – Я уже все сказал. – Нет, не всё! – Всё, что мог. – Тогда я помогу тебе сказать куда больше, – Саша еще не видел Старшего таким разъяренным. Тот рывком выдернул саба из постели, схватил за волосы, Саша вскрикнул от боли, серые глаза широко раскрылись. – Я не стану с тобой играть! – прорычал Старший. Саша молчал. На его лице не было страха. Он видел, как здесь пытают людей. Здесь умеют это делать. И, наверное, он не выдержит. Он скажет. Но он не хотел новых смертей. Не хотел, чтобы гибли даже те, кто его предал и желал ему смерти. В нем росла решимость – холодная, непреклонная. Снова оживал знакомый незнакомец… И тут звонкая пощечина оглушила его. Затем еще и еще. Старший бил его по щекам, держа за волосы, так что Саша не мог даже отвести голову. Он лишь закрыл глаза, подставляя щеки под удары. Но удары внезапно стихли. Саша открыл глаза. Он увидел Михаила, стоявшего на коленях перед Старшим. – Вымести злобу на мне, – послышался тихий голос раба. – На мне. Старший замер, ошалело уставившись на раба. Саша ожидал, что сейчас он обрушит удары на них обоих. Но Старший, отпустив пятиэтажное матерное ругательство, выскочил из комнаты. Михаил, лишь мелком взглянув на Сашу, вышел следом. Ничего не понимающий Саша медленно опустился в кресло, прижимая ладони к горящим щекам… Его стало трясти. До этой секунды он не чувствовал страха, но теперь ему было не по себе. И еще – он чувствовал собственное бессилие. Происшедшее, казалось, высосало из него всю энергию. Он проваливался в серый туман, а вокруг кружились призраки – бесплотные, страшные, они протягивали к нему руки и что-то хотели, а он мечтал лишь, чтобы его оставили в покое. Но покоя не было. И он с обреченностью понимал, что покоя не будет никогда. Словно в трансе, он схватил карандаш, какую-то салфетку и принялся нервно писать. Нет, это были не новые стихи. Когда-то он их уже писал…