====== 12. БРЕМЯ ВЛАСТИ ======
ГЛАВА 12. БРЕМЯ ВЛАСТИ Подмосковье, ноябрь 2007 года В доме Мурзина Саша погрузился в мир, который вроде бы хорошо был ему знаком, но в то же время был для него совершенно новым. Он любил bdsm, участвовал в сессиях и, в конце концов, сам считал себя рабом. Но ему никогда не приходило в голову, что можно постоянно жить не просто в антураже донжона, но и по его законам. Первое время Сашу не оставляло ощущение, что он оказался участником порнофильма на тему bdsm. Нет, тут не было нескончаемого траха и тому подобного. Но сама атмосфера и все остальное напоминали именно порнофильм. Это пугало, но от этого и захватывало дух. Как и сказал Старший, статус Саши в этом доме, точнее в его «внутренних кругах», был выше статуса раба. Он был объявлен «Младшим Господином». Произошло это вскоре после возвращения из Чамбе. Старший собрал в «Комнате боли» Сашу, двух рабов, а также неизменного Владимира, одного из немногих из внешнего круга, кто был допущен во «внутренние круги». Геннадий был одет в черный костюм и черную водолазку, он сидел в высоком кресле. Саша стоял перед ним, за ним стояли Михаил и Олег. Все трое были в сбруях, кожаных штанах и высоких кожаных сапогах. Но если у рабов сбруя была кожаная, то на Саше была сбруя, в которой кожа красиво чередовалась с металлическими цепями, и сапоги тоже были украшены металлическими вставками. На всех троих были ошейники. Владимир в темном костюме и белой рубашке с галстуком стоял поодаль, у закрытых дверей комнаты. Саша стоял, опустив голову и не глядя на Старшего. – На колени! –произнес тот. Все трое тут же выполнили его приказ. Воцарилось минутное молчание. – Сегодня я объявляю вам свое решение, – медленно произнес Старший. – Отныне в этом доме появляется Младший Господин. Он подчиняется во всем и беспрекословно только мне. Он не смеет ослушиваться моих приказов. Моя воля становится его волей. Мои желания становятся его желаниями. Он принадлежит лишь мне. Никто не смеет прикоснуться к нему без моего приказа или без его разрешения. Никто, кроме меня, не может быть верхним с ним в постели. Рабы служат Младшему Господину так, как служат мне, беспрекословно и незамедлительно исполняют все его приказы, если они не противоречат моим приказам. Младший Господин имеет право и обязанность наказывать рабов. Рабы имеют право просить Младшего Господина как о наказании, так и о прощении, если это не будет противоречить моей воле. Наконец, Младший Господин имеет полное право использовать рабов в качестве нижних в любое время, если у него возникнет подобное желание. На это ему не требуется мое разрешение, ибо таково его право. Но использовать кого-то другого в качестве нижнего Младший может только с особого моего разрешения. Если он нарушит хоть одно из правил, то будет подвергнут наказанию более жестокому, чем раб. Ибо статус его неизмеримо выше, а стало быть и ответственность выше. Младший Господин также обязан заботиться о рабах и чтить привилегии и права, которые даны им мною. Александр, подойди. Саша поднялся, подчиняясь этому властному голосу. Происходящее казалось ему сюрреалистичным, словно он попал в параллельный мир. Но этот мир был вполне реален. Не менее реален чем тот мир, в котором Саша жил до сих пор. И, по правде говоря, этот мрачный мир, в котором Саша оказался, был гораздо ближе и понятнее ему, чем тот, что существовал за «внутренними кругами». Четкая иерархия, разделение власти и обязанностей. Не нужно тратить время и силы, пытаясь выжить в вечном хаосе, полном угроз и бесконечных забот. – Преклони колено, – потребовал Старший. Саша повиновался. – Снять с него ошейник, – приказал Старший рабам. Те подошли к Саше, расстегнули и сняли с него ошейник. – Теперь садись, – Старший указал на стоявшее рядом кресло, в котором однажды уже сидел Саша. Тот уселся. И как-то само собой получилось, что теперь в его позе не было неуверенности, зажатости. Он сидел прямо. Его лицо было отрешенным, но в то же время в нем появилась неуловимая властность. Не высокомерие и надменность выскочки, а та неуловимая властность, которая исходит от людей, занимающих свое место по праву. Старший не говорил ему, что он должен сделать. Саша тоже не знал. Но его рука как будто сама собой поднялась для поцелуя. На несколько мгновений все как будто застыли. На лице Михаила невозможно было прочесть ровным счетом ничего, оно было как будто высечено из камня. Лицо Олега тоже казалось бесстрастным, но глаза выдавали его: в них горели неприязнь, ревность и злость. Он смотрел на Младшего и видел, что тот даже не замечает его, глядя куда-то в пустоту. В позе Младшего, этого жалкого мальчишки, бордельной шлюхи, теперь была странная царственность, как будто он был рожден для того, чтобы ему повиновались. Это и возмущало Олега, и одновременно вводило его в ступор. Как будто происходило то, чего не могло быть в принципе. Между тем Михаил поднялся, подошел к Саше, опустился перед ним на колени и поцеловал ему руку. Олег медлил. Внутри него все кипело, бунтовало, но у него не хватало мужества взбунтоваться открыто. Он тоже подошел к Младшему, медленно опустился на колени, поцеловал загорелую, крепкую руку и тут же поднялся, словно подброшенный пружиной. Его взгляд скрестился со взглядом Младшего: прозрачным, потусторонним, пугающим. Олег видел в глазах Младшего нечто, чего раньше в них не было. И это нечто пугало его. Взгляд Младшего как будто пронизывал насквозь, и Олег видел, что Младший всё понял. Эта немая игра не укрылась от взора Старшего, но он лишь едва заметно улыбнулся. Младшему предстояла проверка на вшивость. Саша тоже понимал, что настал момент истины. Он должен сделать нечто… Нечто, чего ему совсем не хотелось делать. Но что сделать было необходимо. Он понимал, что на него свалилась Власть. Ощущение власти Саша испытывал впервые в жизни. У него закружилась голова. В буквальном смысле. Осознание власти стремительно овладевало им, опьяняло его. Но вдруг внутри прозвучал чей-то голос: «Нет тиранов страшнее, чем бывшие рабы». Саша сжал подлокотники кресла, стиснул зубы. Нет. Он не позволит себе стать тираном. Капризным и глупым. Это искушение. Искушение властью, к которой он не стремился. О которой никогда не думал. Которой совершенно не хотел. И которая сейчас почти физически давила ему на плечи, так что он с трудом сохранял прямую осанку. Перед его мысленным взором вдруг пронеслись все унижения, которым он подвергался последние годы. Унижения, которые он сам выбрал, потому что хотел покрыться ими как коростой, стать нечувствительным к ударам внешнего мира, которого так отчаянно боялся с детства и в который оказался выброшен в одночасье. Да, он привык к унижениям, но на самом деле эта привычка, как оказалось, мало от чего спасала. И унижения оставались унижениями, горечь от них скапливалась в тайниках души и порой становилась невыносимой от того, что он не знал, как сойти с пути унижений, ставших для него потребностью. И теперь внутри поднималась черная, страшная волна. Скопившиеся в глубинах души горечь, обида, ненависть сорвали все запоры, сломали переборки и теперь рвались наружу, чтобы обрушиться на непокорного раба, который отныне находился в полной его власти. Глаза Младшего засверкали, лицо, обычно отрешенное, перекосилось, пухлые губы стали тонкими, злыми, он вздохнул, словно готовясь отдать какой-то приказ… Но промолчал. Черная волна как будто налетела на несокрушимый волнорез, возникший ниоткуда, появившийся там, где его никогда не было.
«Нет тиранов страшнее, чем бывшие рабы. Нет тиранов ничтожнее».
Эти слова снова прозвучали в ушах как грохот мощной волны, ударившейся о волнорез и разлетевшейся на бесчисленное множество мелких брызг… И Саша промолчал. Но он понимал, что все в этом зале, даже стоявший вдали Владимир, чего-то от него ждут. Он должен принять решение. Сам. Сделать то, что никогда не делал. На секунду Сашу охватил ужас, его пальцы снова впились в подлокотники кресла. Принять самостоятельное решение для него было сродни прыжку в пропасть. Но ведь Старший дал ему право. Дал… И, значит, его самостоятельное решение равнозначно приказу Старшего. Это все поставило для Саши на место. – Десять ударов плетью второму рабу, – его голос под сводами подземелья прозвучал звонко и властно. Саше даже показалось, что это говорит кто-то другой. Старший не пошевелился. Казалось, он смотрит в пустоту.
