В ушах свистел ветер, в небесах среди звезд мерцали красные сигнальные огни самолета, идущего на посадку. Мощная волна накрыла Сашу с головой, потянула от берега. Еще одна волна, более мощная, ослепила, оглушила, повлекла туда, откуда возврата уже не будет. Нет, не навстречу смерти. Навстречу новому, пугающему, захватывающему… неизбежному. Саша – прежний Саша – чувствовал, что приближается к точке невозврата. Еще несколько мгновений – и ничего прежнего не будет. Тот, кто проснулся в нем, уверенно и свободно чувствовал себя в бушующей стихии, не боялся ее, и смерть была ему не страшна. Но прежний Саша понимал, что погибает. Погибает не физически, погибает иначе… Он был обречен на гибель, уступив место новому – самому себе, но новому. Через секунду надо было делать выбор.

И тут Саша почувствовал чью-то железную хватку. Гневно зарычав, он обернулся и увидел Старшего. В темных глазах читались изумление и неверие, но в то же время эти глаза звали, звали к себе… Они словно просили его остаться. Снова из груди вырвалось грозное рычание, но тут огромная волна накрыла их с головой…

*** Когда Мурзин вытащил Сашу из воды, то первым его желанием было избить ненормального чудика. Вторым желанием было схватить на руки и нести до дома… В ту ночь у них не было секса. Мурзин не сказал Саше ни слова. Просто прижимал к себе. Не целуя. Не лаская. Не мучая. Просто прижимая, как будто страшась потерять. Наутро Мурзин был мрачен как туча. На переговорах в кабинете Нбеки между ним и Хейденом снова летели искры. Они угрожали друг другу, но ни на шаг ни отступали с занятых позиций. Наконец, Хейден попросил у Нбеки разрешения побеседовать с Мурзиным наедине. Президент республики, которому впервые довелось участвовать в подобных переговорах, с радостью согласился. С еще большей радостью он выставил бы обоих упрямцев из своей страны, но, увы, не мог себе этого позволить. Хейден и Мурзин вышли в сад, примыкающий к президентскому дворцу. Там журчали искусственные ручейки, били фонтаны, пестрели яркие цветы, порхали разноцветные бабочки. Они укрылись в беседке, чтобы спастись от жаркого солнца. Лицо Мурзина было непроницаемым. Взгляд Хейдена был пытливым и агрессивным. – Что вы хотели сказать мне, Йен? – Вы знаете, что произошло вчера на пляже? – глядя Мурзину прямо в глаза, спросил тот. Мурзин усмехнулся. – Так и думал, что вы об этом заговорите. Да, Йен, знаю. Знаю дальше больше вашего. – Больше моего? – Йен готов был прожечь Мурзина взглядом. – После вашего поцелуя я выгнал его. И он полез в океан. – Что? – вздрогнул Йен. – Нет, он не решил топиться, – задумчиво сказал Мурин. – Это было нечто иное. Сумасшествие, если хотите. Если бы вы видели его глаза… Если бы вы слышали его рычание… В это время до них донеслось рычание. Мурзин вздрогнул. – Белый лев, – произнес он. – Белый лев из президентского зверинца. Он хотел было сказать: «Именно так рычал Саша». Но промолчал. Хейдену незачем было знать. Йен воспринял внезапное молчание Мурзина по-своему. – Вы избили его! Так? – Дал пару пощечин, если вам так интересно. – Мурзин, вы погубите его. – Его пытаетесь погубить вы, Хейден. Вы не можете подобрать к нему ключ и пытаетесь взломать. А я нашел к нему ключ. И я знаю, что нужно Саше. – Ни черта вы не знаете, Мурзин! Это вы губите его. Потому что Саша болен. Серьезно болен. Психически. Он патологически боится жить самостоятельно, а вы лишь усугубляете его болезнь, корча из себя его Господина! – Вот в этом вы весь, Хейден, поборник свободы, – с едкой иронией заметил Мурзин. – Если кто-то живет вопреки вашим представлениям, вы тут же объявляете это болезнью или преступлением. Вам даже не приходит в голову, что ваши ценности для других могут таковыми и не являться. – Ничего подобного! – с жаром возразил Йен. – Я никому ничего не навязываю! – Даже здесь, в Чамбе, где вы устроили переворот? Это вы называете «никому ничего не навязываю»? – Переворот для Африки обычное дело, – нервно огрызнулся Йен. – И я не вмешиваюсь в их уклад жизни, не пытаюсь тут насаждать демократию… – Еще бы! – усмехнулся Мурзин. – Вы ведь хорошо понимаете, что демократия здесь будет означать хаос, и вы рискуете потерять свои денежки, а потому предпочитаете, чтобы здесь была диктатура. Вы боретесь за свободу лишь до тех пор, пока она не угрожает вашим интересам, Хейден. – Я пригласил вас сюда не для мировоззренческого диспута, Мурзин, – сквозь зубы бросил Йен. – Мне плевать, что вы обо мне думаете. Я хочу предложить вам сделку. Очень выгодную для вас. Именно то, чего вы отчаянно добиваетесь. Я готов продать вам часть своих акций, чтобы вы получили вожделенный блокирующий пакет в «Сокоде». Отлично владеющий собой Мурзин не смог скрыть изумления. – Что? – повторил он, не веря своим ушам. – Вы предлагаете мне блокирующий пакет? – Именно, – теперь уже лицо Хейдена стало непроницаемым. – Вы шутите? – не скрывая скепсиса, спросил Мурзин. – Ничуть. – Но, – прищурился Мурзин, – очевидно, у вас есть какое-то условие. Причем такое, которое вы не хотели озвучивать в присутствии Нбеки. – Это условие было моим запасным вариантом, на который я готов был пойти только в самом крайнем случае, – вздохнул Йен. – И какое же это условие? – Вы отдадите мне Сашу. Мурзин застыл. – Что? – повторил он, как будто не понимая партнера. – Вы отдадите мне Сашу, – спокойно произнес Йен. – Он не любит вас. Он любит меня. Вы его погубите, а я его спасу. Выражение лица Мурзина при этих словах Хейдена менялось от изумленного до злого, а затем снова стало непроницаемым. – И как сочетается работорговля с вашими принципами свободы? – ядовито осведомился Мурзин. – В прошлом рабов нередко выкупали для того, чтобы дать им свободу, – спокойно сказал Йен. – А мнение раба, которого вы собираетесь выкупить у меня, вас, конечно, не интересует, – саркастически заметил Мурзин. – Ах да, я и забыл, он же психически болен! Уверен, вы поместите его в самую лучшую психиатрическую клинику, откуда лет через десять-пятнадцать он выйдет поборником свободы. Таким же как вы. – Прекратите ерничать, Мурзин! – вскипел Йен. – В конце концов, я сделал вам деловое предложение. По сути я полностью принимаю ваши условия. Вы победили. Добились своего. Взамен я требую только одного: отдайте мне Сашу. – А вы дорого его цените, Хейден, – заметил Мурзин. – За свои 2% акций вы получите около 30 миллионов долларов. – А ваша выгода от получения блокирующего пакета составит сотни миллионов долларов. Под миллиард, Мурзин. – Саша Забродин – самый дорогой раб в истории, – заметил Мурзин. – Итак, вы согласны? Вы отдаете мне Сашу? – глядя прямо в глаза Мурзину, спросил Йен. – Нет, – твердо ответил тот.

====== 11. МОЛЬБА АНТРАЦИТОВЫХ ГЛАЗ ======

ГЛАВА 11. МОЛЬБА АНТРАЦИТОВЫХ ГЛАЗ Москва, октябрь-ноябрь 2007 года Жизнь Саши после возвращения из Чамбе резко изменилась. Теперь уже он был не элитной проституткой, а любовником богатого человека. Содержанкой. Но эти внешние изменения служили лишь прикрытием его стремления оставаться прежним. То, что произошло на берегу океана в Агазе, Сашу испугало. Он понял, что в нем живет кто-то незнакомый. И боялся этого незнакомца. И делал все, чтобы оттянуть день и час, когда незнакомец, вроде бы снова уснувший, проснется и вырвется из глубин таинственных миров. Саша чувствовал, что это неизбежно. Что предотвратить перемену невозможно, как нельзя предотвратить наступление рассвета. И потому он прятался от дневного света в привычных темных подвалах подчинения, отчаянно тянулся к Старшему, надеясь, что тот сможет защитить его от незнакомца – сильного, властного, грозного. Защитить Сашу от самого себя. Жил Саша теперь в загородном доме Мурзина, близ Клязьминского водохранилища, к северу от Москвы. Мурзин вовсе не держал его в заточении и не возражал, чтобы Саша ездил, куда ему вздумается, но только в сопровождении телохранителя. Саша мог тусоваться с друзьями, бывать в кафе, ресторанах, барах, клубах… В этом смысле Мурзин был удивительно либерален. Но ставил одно жесткое условие: никакого траха. Ни с кем. И, желательно, никаких прикосновений. Только рукопожатия, в лучшем случае дежурный поцелуй при встрече (ну а как в гей-тусовке без этого?).