Трое охранников рассредоточились по церкви. Томпсон сел на скамейку напротив исповедальни, постаравшись придать своей физиономии по возможности набожный вид, хотя получалось это у него не слишком убедительно. В церкви было немноголюдно, трепетали огоньки свечей, время как будто остановилось перед ликом вечности.

Прошло около получаса. Томпсон сидел все в той же позе, с тем же каменным лицом. Алверт не выходил из исповедальни. Не происходило ровным счетом ничего. В мертвой тишине послышались чьи-то шаги и тихий разговор. Вдоль колонн двигался пожилой священник, рядом шла жещина с заплаканным лицом. Священник говорил ей что-то по-итальянски, очевидно, слова утешения. Он указал ей на исповедальню – ту самую, в которой скрылся Алверт, а сам вошел в смежную кабинку, очевидно, готовясь принять исповедь. Женщина открыла дверь кабинки, в которую полчаса назад вошел Алверт и… вошла внутрь. Дверь кабинки бесшумно закрылась. Томпсон разинул рот. В этой крохотной кабинке не могли поместиться двое. Просто не могли! Что это значило? Он вскочил. Но вдруг замер. Бросил взгляд на своих коллег, рассредоточенных по церкви. Кажется, те ничего не заметили, ибо исповедальня была скрыта за колоннами. Или просто ждали приказа своего начальника. Томпсон сел на место с тем же каменным лицом. Через четверть часа дверь исповедальни открылась. Женщина покинула ее. Лицо ее было спокойным и умиротворенным. Очевидно, она получила желанное утешение. Священник тоже вышел из смежной кабинки. Как только они удалились, Томпсон ринулся к исповедальне и открыл дверь. Крохотная исповедальня была пуста. ***

В лобби маленького дешевого отеля не было никого. Артур взлетел по скрипучей узкой лестнице на третий этаж и постучался в комнату номер восемь.

- Энди! – вскрикнул он, прыгая на парня. – Энди! Энди…

- Лешка! – Энди буквально стиснул своего хрупкого любимого в медвежьих объятьях. – Лешка, Леша, Лешенька…

- Энди!

Они едва не задушили друг друга в объятиях, и так и повалились на скрипучую кровать, занимавшую почти все крохотную комнатушку. Они катались по кровати, не разжимая объятий, словно пытаясь разорвать друг друга на куски или, наоборот, слиться воедино так, что никому в мире больше не удалось бы их разлучить. Им о многом надо было поговорить, но сейчас они ни о чем не думали, ослепленные, ошарашенные этим так тяжело готовившимся, так долго ожидавшимся и в то же время таким внезапным счастьем. Счастьем побыть друг с другом вдвоем, хоть немного, хоть чуть-чуть!

Они не помнили, как оказались без одежды, покрывая друг друга поцелуями. Они не видели ничего вокруг, утопая в глазах друг друга, и вся вселенная взрывалась ослепительными вспышками радости и счастья. Лешка сползал все ниже, исступленно целуя шею, мускулистую грудь любимого, его мощный торс, погружаясь горячим языком в пупок и ведя все ниже, ниже и, наконец, взяв то, о чем так долго грезил. Он ласкал, играл, брал с невыразимой любовью, нежностью и в то же время невероятной алчностью, а потом резким движением опрокинул Энди на спину и принялся насаживаться на него безо всякой подготовки, сжимая изнеженными, но неожиданно сильными и цепкими руками его мускулистые плечи. Лешке было больно, но он пьянел от этой боли, они хотел ее, он в ней нуждался, потому что эта боль была свидетельством того, что его любимый снова обладает им – несмотря ни на кого и ни на что, несмотря на то, что всё в мире было против них, и их любовь жила вопреки всему. Лешка двигался быстрее и быстрее, его черные глаза затягивали Энди в свой космос, но на сей раз этот космос был полон жизни и радости, сверкания миллионов звезд, кружащихся в безумном вихре там, где царствует любовь – прекрасная и бесконечная. Энди чувствовал, что внутри него все взрывается, он услышал свой стон, словно донесшийся с другого конца вселенной, а на него смотрели счастливые черные глаза Лешки.

Лешка упал на Энди, оставляя его в себе, и они долго лежали, не говоря ни слова.

- Энди, – наконец, тихонько сказал Лешка.

Тот вопросительно поднял брови.

- Энди, ты… ты… я ведь…

- Знаю. Молчи, – голос расслабленного парня прозвучал неожиданно твердо и властно. – Всё. Эта тема закрыта. Навсегда.

Тень отца Энди больше не стояла между ними.

- Я о другом думаю, – проговорил Энди. – Я же там, в гареме, вовсю трахаюсь. И не только с Ахмадом. И ты тоже – с этим козлом, Ферренсом. Может, и не только с ним.

- Энди, ну, бляди мы с тобой, да. Ну а чё, бляди друг друга любить что ли не могут?

- Леш, а вот когда мы вместе жить будем, то… сможем мы только вдвоем?

Лешка ошарашенно уставился на Энди. А затем прыснул.

- Ну… ну ты даешь, – захохотал он. – Да… да сможем, конечно.

И, помрачнев, добавил:

- Только нам до этого еще дожить нужно. В буквальном смысле.

- Знаю.

- Энди, я прошу, ты береги себя! Тебе опасно в Европе появляться! Ты вообще как от охраны-то оторвался?

- Восток! – ухмыльнулся Энди. – За бабки там на все глаза закрывают.

- Принц тебя не хватится?

- Меня? – хохотнул Энди. – Да он тебя сейчас повсюду ищет! Небось весь Рим перерыл! Он даже, когда меня трахает, то твоим именем называет. Говорит, что видит во мне тебя, прикинь! В самолете меня сейчас, когда фистовал…

- Фистовал? В самолете? – черные глаза недобро сверкнули.

- Леш, да ты чё, ревнуешь что ли?

- Я? Ага, ревную, – прошипел хрупкий красавчик и с неожиданной силой развел ноги своего накачанного любовника. – Ух, Энди, каким же ты холеным, гладким стал в этом гареме… Такого приревнуешь!

- А сам-то, а сам-то! – заржал Энди. – На тебя же равняюсь!

- Сейчас сравняемся!

И Лешка с неожиданной ловкостью и лихостью одним махом вбился в Энди.

- Разделал он тебя, чувствую, – в голосе Лешки была нешуточная злоба. – Ничего, сейчас я тебе тоже покажу.

- Бля, Лешка, да у меня жопа еще от его кулака не отошла!

- Она у тебя еще долго не отойдет, – с яростью воскликнул изнеженный любимец британских лордов и арабских принцев, проявив вдруг недюжинную силу и прыть.

Он заставил Энди встать на четвереньки и принялся за него – безо всякой жалости.

- Сейчас ты у меня узнаешь, – бормотал он, сопя и пыхтя. – Сейчас узнаешь.

Энди сначала ржал в голос, потом принялся стонать, по его телу начала пробегать дрожь по мере того, как Лешка вбивался все глубже, глубже и сильнее. Да, Энди было больно, но это была не та боль, которую он испытывал от секса с Ахмадом. Та боль была неизбежностью, а эта была желанной, и Энди двигался навстречу этой боли, потому что хотел принадлежать тому, кого любил больше всего на свете, хотел доказать, что для него важен только он, Лешка, и никто больше, что бы с ними ни случалось и чему бы еще ни суждено было случиться. Они снова сливались воедино, снова для них переставало существовать все, решительно все, что было в этом мире и что в нем еще будет. Нет, это было не животное единение двух тел, это было слияние и тел и душ, слияние сердец, которые стремились друг к другу сквозь все преграды и расстояния. И когда Лешка взорвался, дергаясь судорожно и отчаянно, Энди испытал настоящее счастье.

- Твой я, твой, – выдохнул он, придавленный Лешкой.

Они долго обнимались, целуя друг друга… Ни один из них не знал, когда им суждено встретиться вновь, где это случится и при каких обстоятельствах. Но оба верили, что это обязательно произойдет, вопреки всей вселенной, вопреки всему!

А потом они шептались, затем молча одевались, вздыхая. Напоследок обнялись и застыли в долгом, глубоком поцелуе.

Лешка выскочил из комнаты, где оставался Энди, слетел по скрипучей лестнице и оказался в узеньком проулке, проложенном вдоль церковной стены. Проулок был пуст. Он прошел метров 15-20, остановился возле неприметной двери в церковной стене и нажал на один из камней. Дверь отворилась. Лешка оказался в темном проходе, по которому сделал три шага и наткнулся на стену. Пошарил рукой, нажал на кнопку. Стена отошла в сторону, открывая скрытый вход в исповедальню. Лешка вошел и на несколько мгновений замер. Пора было снова становиться надменным недотрогой Артуром Алвертом.