Андреас взял его за руку.

- Зачем? – спросил он. – Ты ведь не мог долго играть эту роль. Все равно…

- Да знаю! Знаю! Но я просто не хотел тебя терять, - упрямо повторил Матиас. – Ты был слишком светлым. Слишком чистым. И я хотел быть таким. Хотел уберечь тебя от грязи, тьмы, ненависти, что жила во мне! Я не думал, что будет потом. Потом… ничего хорошего все равно не было бы, я же понимал. Но я просто упивался каждым мгновением вместе с тобой. Мне не секс с тобой был нужен, мне нужен был ты! Твое присутствие, твои глаза, твоя улыбка! Я ради этого кем угодно готов был стать: хоть романтичным мальчиком, хоть пингвином в Антарктиде!

- Я бы принял тебя таким, какой ты есть, - сказал Андреас.

- Нет! – с жаром возразил Матиас, он приподнял голову, но тут же уронил ее на подушку. – Нет. Ты ведь так и не принял Матиаса Кронберга. Ты все время искал во мне Антона, пусть даже и не знал поначалу, что я и есть Антон. Ты просто чувствовал, не мог не чувствовать, как бы я не изменился внешне. Но ты так и не принял меня. Потому что Матиас Кронберг – это я истинный! Вот такой, какой есть! И я хотел, чтобы ты любил именно меня! Меня! Я ревновал тебя к самому себе, к тому, кого ты пытался во мне разглядеть!

- Нет, - сказал Андреас. – Нет. Ты был насквозь искусственным. Как твое лицо. Ты громоздил бастионы лжи и сам себя поливал грязью…

- Я лгал, потому что знал: тебе не место со мной! Ты… Матиас Кронберг был недостоин тебя, - горько усмехнулся человек на больничной койке. – И еще – рядом со мной было слишком опасно. Теперь ты это знаешь, - он кивнул на забинтованную руку Андреаса.

- Почему же ты просто не сказал мне: убирайся? – спокойно просил Андреас.

- Потому что… потому что не мог, - признался Матиас. – Господи, да что же это за мир! Все в нем гоняются за призраками: богатства, власти, чистоты и света, творят себе идолов… А ведь за это надо расплачиваться. Жестоко расплачиваться!

- Надо. А ты не замечаешь, что сам все эти годы гнался за призраком? За призраком мести? И вот, ты у цели. Что дальше, Матиас Кронберг? – жестко спросил Андреас.

Взгляд Матиаса остекленел. Андреасу показалось, что перед ним лежит мертвец.

- Дальше – пустота, - чуть слышно прошептали побелевшие губы.

- Нет, Матиас…

- Перестань! И давай не будем об этом, - Матиас болезненно поморщился. – Расскажи лучше, как ты понял, что я и есть Антон.

- Во-первых, ты сам сказал: я это чувствовал. С первой нашей встречи. Да, ты был совсем другим. Но все равно, что-то неуловимо знакомое было в тебе. И то, как ты сразу ко мне потянулся. Все эти твои пошлости, издевки и прочее выглядели фальшивыми. А вот то, каким ты был со мной… в постели. Это не сыграешь.

- С Антоном ты ни разу не был в постели!

- Да. Но все равно, мне казалось, что Антон должен быть таким. Любящим, просто задыхающимся от любви… Дальше было много не связанных между собой вещей. Например, странно было, что Антона похоронили на самом обычном кладбище, памятник наспех соорудили. Мне это еще твоя мать говорила. Эти фейковые фотографии, которые ты мне прислал. О пластической операции ты сам мне говорил, пусть и нагородил гору лжи при этом. Ну, и, наконец, рассказ Кондратьевой, - помрачнел Андреас. – Она рассказывала об Антоне, и я четко понимал, что она описывает тебя. Матиаса Кронберга. Вот таким, каким я его видел. И последний штрих – это шрам на животе. Я ведь видел шрам у тебя на животе, просто не придавал значения. А она рассказала, что Антон получил удар ножом в тюрьме…

- Да, - мрачно сказал Матиас. - Знаешь, когда я там оказался, я думал мне конец. Когда увидел их лица, в которых не было ничего человеческого… Я ведь всегда считал себя смелым, закаленным. А тут… я впервые увидел звериные глаза. Они были полны ненависти ко мне. Именно ко мне. Не потому что я что-то сделал. Или что-то сказал. Меня ненавидели просто за то, что я есть. Понимаешь? Это страшно. Это очень страшно. Когда тебя ненавидят за то, что ты просто есть. И… я ведь с пеленок привык находиться под охраной. Это ведь не ледяная вода. И не тайга. Даже в тайге я подозревал, что за мной следят, что на самом деле мне не дадут погибнуть. А тут… тут за мной тоже следили, конечно. Но все равно оказаться в камере с людьми, с которыми у тебя нет вообще ничего общего, как будто мы из разных миров, ощущать их звериную ненависть, видеть, что тебя считают даже не куклой, а просто куском говна, грязным плевком… До сих пор не понимаю, как я сразу не завопил о пощаде. Наверное, надо было вопить, - с мрачной усмешкой проговорил он. – Если бы я знал, через что мне придется пройти. Знаешь, как это ужасно день за днем, минута за минутой, секунда за секундой радоваться уже тому, что ты жив? Потому что ты не знаешь, что с тобой произойдет в следующую секунду. Нет, я, конечно, догадывался, что там висит скрытая камера, что на самом деле снаружи следят, чтобы меня не прикончили… Но это тюрьма. Там все равно могли убить в любую минуту, и охранники не успели бы даже ворваться в камеру. И то, что ты должен спать на подстилке возле вонючей параши, что к тебе нельзя никому прикоснуться, как к прокаженному, зато тебя можно трахать во все щели сколько угодно, хоть всей камерой… И знаешь, что самое не страшное, но самое трудное? Это гнать от себя вопрос: «Зачем мне все это?» Ведь достаточно было одного моего стука, и меня тут же выпустили бы. Да, тогда мне нельзя было бы встречаться с парнями, но я все равно как-нибудь выкрутился бы. Наверное. Но мне было важно доказать, что я не живая кукла и не кусок пластилина, с которым можно делать все, что угодно! Что я готов на все ради того, чтобы быть собой! Даже если ради этого придется быть куском говна!

- Быть собой - это быть Матиасом Кронбергом? – с иронией спросил Андреас и тут же пожалел.

Глаза Матиаса полыхнули нечеловеческим голубым пламенем, и Андреасу показалось, что он сейчас сгорит в этом огне.

- Быть собой, - процедил Матиас сквозь зубы. – Я воевал за право поступать так, как хочу, а не так, как мне предписывают. И если бы я тогда сломался, то не было бы никаких твоих встреч с Антоном Вальковским! Уясни это. Охрана тебя и на километр ко мне не подпустила бы. Я отвоевал для тебя возможность встречаться со мной, гулять вместе, любить меня, наконец! Отвоевал там, в тюремной камере! Где меня макали головой в парашу с говном, где меня насиловали сразу несколько человек, где… Вот цена твоих романтических встреч с Антоном, Фелнер! И не смей мне бросать упрек в том, что я стал лживым, безжалостным, циничным, эгоистичным, еще каким-то… Да, стал, и мне плевать, что ты об этом думаешь. Потому что я выжил. Я научился там многому. Например, продавать себя. Свою задницу. Стравливать между собой ублюдков, которые за нее спорили. Манипулировать ими. Да, Фелнер, это все оттуда. И ножом меня ударили в драке двух самцов за мою задницу. Представь себе. Там я понял, как важно уметь стравливать между собой тех, кто сильнее тебя. И… еще важнее самому избежать удара, который может тебя убить.

Андреас молчал. Он не знал, что сказать. Разве что он действительно не знал Антона Вальковского. Не знал Матиаса Кронберга. Любил, но не знал. Не знал страшных глубин, которые таились в этом человеке, выступавшем в разных обличьях и способным на все. Нет, Матиас его не пугал. Но Андреас теперь понимал слова Горгоны: «Мой сын тоже чудовище, которое может уничтожить вас, Фелнер». Да, Матиас мог. Мог.

- Когда меня увезли из тюряги в больницу, я понял, что впервые в жизни не отец меня сломал, а я его, - продолжал между тем Матиас. – Это была моя первая победа. Первая! И самая важная. Я понял, что умею не только выживать. Я умею ломать других людей. Даже сильных. Сильные люди, кстати, проще ломаются. Слабых, как ни странно, сломать труднее, слишком гибкими они бывают…

- Элина это в тебе подметила, - сказал Андреас. – Сказала, что ты умеешь играть на слабостях других, но вот друзей заводить не умеешь.

- Она была умной женщиной, - вздохнул Матиас. – И была права. У меня друзей не было. Одних отец и его охрана сразу отсеивали – дескать, не по чину мне с какой-то рванью общаться. С другими я сам не хотел. Потому что знал, из-за чего они ко мне в друзья лезут: я ведь был сынком миллиардера. Но я действительно не умел с людьми дружбу заводить. Не умел. Очень хотел, но сам все рушил, понимаешь? – Матиас с какой-то тоской и даже отчаянием посмотрел на Андреаса.