Вот тут-то я и развернулась, внаглую пользуясь и телепатией, и новым статусом – оказывается, очень легко разговаривать с людьми, четко зная, что у них в голове. Со старшей кадровичкой, впрочем, сразу же все было понятно – спрашивает за прошлогодний отпуск, а по факту в голове маячат два вопроса: кто съел последний эклерчик и почему я не поправляюсь на пилотских харчах. Нет, Наталья свет Петровна, не отвлекайтесь от вопроса: Гавайи - это был не отпуск, а санаторно-курортное лечение, просто Беркли и Кембридж тоже принимали участие в проекте, и мы поехали по линии международного сотрудничества. А в нормальном отпуске я не была четыре года, и не забудьте сосчитать мой алтайский вылет на прототипе за боевой. Читайте внимательно, в моем личном деле все записано, и давайте без своевольства - не то будете иметь дело с руководством ОКУ, а с ними лучше не связываться.
В итоге в отделе кадров я все порешала легко и быстро, но на выходе от них столкнулась с Палычем. Хитрый старый черт сразу просек, что к чему, и взял быка за рога:
Что, все-таки уходишь?
Ухожу, - я и не собиралась тянуть с этим вопросом. – К Кузнецову. Вы ведь мне рапорт подпишете?
Куда я денусь с подводной лодки, - буркнул он. – Филин уже мне все высказал на эту тему. Они с Кузнецовым перетерли и все решили. А я… Эх!
Он снял фуражку и яростно поскреб ногтями лысину.
Лучшего моего пилота отняли, – выдохнул он. – Видит бог, не отпустил бы тебя ни за какие коврижки, если бы Кузнецов не наехал. А с другой стороны, он прав, там ты нужнее. Да и выслуга в ОКУ не то, что у нас, не пожалуешься.
Да причем тут выслуга, - отмахнулась я от него. – Я в космос хочу.
Понимаю, - Палыч усмехнулся. – Ну… мягких посадок, полковник Унгерн. Не делай такие глаза, я уже приказ видел. И еще. Прокалывай дырку под вторую звезду, указ утром подписан. Сегодня вечером обмываем.
Он с чувством потряс мне руку и рванул к себе в кабинет, а я попыталась снова докричаться до Доктора, и чуть не подпрыгнула от радости, когда получила ответ:
«Выходи, я тут на крыльце стою!»
Я бегом выскочила на крыльцо и не успела охнуть, как Доктор сгреб меня в охапку и со всей силы стиснул в объятиях, потом чуть отодвинул от себя и принялся очень пристально меня разглядывать, будто ожидая увидеть во мне какие-то перемены. Я тоже внимательно оглядела его: летный комбез с закатанными рукавами, небрежно накинутая разгрузка, фартовые белые кеды, полевая кепка на затылке – типичный синегрудый в перерыве между вылетами. Вид у него был вполне здоровый и бодрый, но до крайности озадаченный.
Что случилось? - спросила я. – Ты так смотришь… Ты как себя чувствуешь?
Что? - такое впечатление, что он потерялся, не зная, на какой вопрос ответить первым. – Я-то как раз в порядке… Даже слишком в порядке после вчерашнего. Спасибо… за всё. Но я не понимаю…
Что? - теперь моя очередь переспрашивать. – Все-таки что-то случилось?
Он смущенно улыбнулся, стянул кепку с головы и взъерошил волосы на макушке.
А можешь показать мне, что случилось, когда ты вчера вечером принесла мое барахло?
Конечно, - я улыбнулась в ответ. – Вот только я и сама не знаю, что это было!
Я показывала, Доктор смотрел, и фон его эмоциональных потоков менялся на глазах – от смущения и неловкости к крайней степени удивления, как будто я показала ему, что слетала на Луну на бумажном самолетике, или превратила булыжник в бегемота, или сломала рельс голыми руками – в общем, сотворила нечто настолько невозможное, что об этом и думать было само по себе невозможно. Да я и сама не могла представить себе в здравом уме и твердой памяти, что я вдруг откуда-то добуду кокью-хо в форме волшебной пыльцы и сумею применить ее как лекарство. И тем не менее я поняла, что Доктор знал, что это было, когда он снова прижал меня к себе, гладя дрожащей рукой по спине между лопаток, а в его бьющем через край эмоциональном фоне сквозь все блокировки отчетливо читалась совершенно сумасшедшая надежда.
Ом Намо Арайявалокитешвара Бодхисаттвайя Махасаттвайя Маха Куруникайя Ом Сарва Абхайя, - прошептал он мне на ухо. – Значит, вот как ты это сделала. Невозможно! Невероятно!
Ты все слышал? – удивилась я. – Ты так меня напугал! Тебе было плохо, ты… ты уходил. Я должна была что-то сделать. Я вспомнила, как ты мне объяснял про кокью-хо, и вот…
Шторм, это просто фантастика! – Доктор потряс меня за плечи и мотнул головой, все еще в шоке от того, что я ему показала. – Ты все сделала правильно – я бы сказал, блестяще! Но знаешь, ты напрасно испугалась. Эти хирурги, Орлов и Маккензи, меня штопали не первый раз, они все сделали правильно: вынули осколки, свели края ран клеем, а не шовным материалом, специальный коктейль в вену для восполнения объема крови – все остальное я бы сделал сам. Я вошел в особый транс, направил всю энергию на восстановление организма и примерно через шесть часов был бы уже на ногах. Но тут появилась ты и накачала меня так, что я смог восстановиться за несколько минут - прямо у тебя на глазах.
Саечка за испуг, - я несильно ткнула Кузнецова кулаком в правый бок – вид его рваной проникающей раны слева под ребром все еще стоял у меня перед глазами. – Предупреждать о таких вещах надо. Ты мне не чужой все-таки.
Не чужой? – переспросил Доктор и ошалело уставился на меня. – Что? Ты имеешь в виду то, о чем ты думала на вышке – или… в палате?
Он кинул мне в потоке три момента, которые я ему показала раньше – разговор с Филиным и Кейт у медчасти, мое сидение на вышке и те жуткие для меня секунды, когда я нащупывала пульс на его ледяной шее, и я мысленно охнула, а сердце бешено заколотилось: опять неизбирательность, опять я показала ему больше, чем хотела. «К беде неопытность ведет» - сам-то не признался мне, что он с другой планеты. Почему? Чего испугался? Не доверял – или боялся разрушить мое доверие?
Во-первых, я не хотел тебя пугать, - торопливо отозвался он моим мыслям, скачущим, как перепуганные воробьи. – Во-вторых, я боялся навредить тебе. И в-третьих, я хотел тебе все рассказать, но только когда буду готов. Дело в том, что, когда ты узнаешь, кто я, ты задашься вопросом, кто же ты – а на этот вопрос у меня нет ответа. Я никак не ожидал, что ты сможешь прочитать Филина и узнать то, что он знает обо мне – теперь я понятия не имею, что делать. Прости, что так получилось.
Вид у него был растерянный, крайне жалобный и очень несчастный, как у котенка, которого я в одно промозглое ноябрьское утро выловила из грязной замерзающей лужи на школьном дворе и подбросила в столовку отогреваться, а в его эмоциональном потоке всклубилась настолько ядреная смесь раскаяния, страха потери и отвращения к себе, что я просто не смогла на него ни обидеться, ни рассердиться, хотя и стоило бы. Чудик инопланетный, может рассчитывать орбиты в уме, вести истребитель на второй космической по лезвию бритвы и качать маятник в сшибке с киборгами – но до чертиков неловкий и бестолковый, когда нужно сложить два и два: сначала я узнала, кто он, и только потом поняла, кем для меня он стал.
Теперь я знаю, кто ты, - я кинула в него картинку мультяшной летающей тарелки, - а ты знаешь, как я отношусь к этому в частности и к тебе в общем и целом, – образ сыплющихся ему на голову дождем искрящихся разноцветных ромашек, - ты для меня не чужой и в том смысле, и в этом. Мы с тобой во многом похожи, разве нет? Так я для тебя – кто?
Чудо, - ответил он, не раздумывая. – Загадка. Запретная мечта, которая почему-то стала явью, и это удивительно и страшно.
Почему? - удивилась я. – Судьба – особа вредная, подарки делает редко. А тебе она еще и задолжала, насколько я понимаю. Почему она не может рассчитаться с долгами перед тобой? Что в этом страшного?
Один поэт сказал – мы все любимых убиваем, - грустно отозвался Доктор, и в его потоке я ощутила эхо той боли, с которой он признался, что совершил ай-учи, уничтожил и врагов, и своих. – Но со мной это работает с непреложностью теорем. Я непрощенный, я наказан тем, что теряю все, что мне дорого. Это мое проклятие. Я был обречен сражаться со своими демонами в одиночестве. Я очень боялся, что они отнимут и тебя, не имел права на риск... Но после того, что случилось вчера, я не боюсь. Хотя нет, все равно боюсь – но уже несколько меньше.
