Проезжая деревню Раменки, вдруг заглохли. Неподалеку орала молодежь, доносились матюги и пьяные выкрики. Мы слезли с сиденья, а Толик начал лихорадочно дергать педаль стартера, подкручивая одновременно ручку газа. Не заводился. Голоса из темноты доносились всё ближе. Даже я своим десятилетним рассудком прекрасно понимал, что может произойти, если не успеем уехать до подхода местных.

– Гля, тёлка! – раздалось совсем рядом.

В этот момент мотоцикл затарахтел. Толик лихо вскочил в седло, Лида за ним, я так к ней прижался, будто влип, и мы рванули, виляя задом, в разрезаемую светом фары темноту.

– Стоять! – донеслось сзади с улюлюканьем и матерщиной. «Удрали!» – промелькнула в голове веселая мысль.

Подъехали к дому. Толик заглушил двигатель, и стало удивительно тихо, даже в ушах зазвенело. С трудом слез с сиденья, разминая затекшие ноги. Не мудрено, ведь сидеть пришлось на самом краешке, как не свалился по пути, ума не приложу.

– Толь, – спрашиваю, – а где они в темноте корову увидели?

– Какую корову? – не въехал Князь (так его Лидка звала за глаза).

– Ну, когда мы там остановились, кто-то крикнул «гля, тёлка!»

Лида сконфуженно отвернулась.

– Это им с пьяных глаз, видно, померещилось что-то! – хохотнул Толян. – Ну, до завтра! – он махнул Лиде и покатил мотоцикл к своему дому, вырисовывающемуся из темноты.

– А вы меня еще возьмете? – спросил я сестру, когда мы поднимались на родное крыльцо.

– Посмотрим на твоё поведение. Ой! – вдруг вскрикнула она.

На нашей скамейке кто-то сидел.

– Не боись, свои! – послышался знакомый голос. Обладательницей его оказалась Валентина, средняя дяди Володина дочка, родная племянница нашей бабули. У Владимира Сергеевича три дочери: старшая – Нина, моя крестная, была замужем и жила в Летово; младшая – Оленька – наша закадычная подружка. С этой задорной семилетней девочкой мы часто играли вместе. Валентина – весёлая, бойкая на язык девушка лет 19-ти, сидела на нашем крылечке с молодым человеком и застенчиво улыбалась.

– Гуляете? – почему-то спросила она, хотя и так было понятно, что мы гуляем.

– Да, – подтвердила Лида. Я проскочил в сени. Лида с ними поговорила и очень скоро прошла в горницу. Я еще минуты три – четыре подглядывал в дырочку, пытаясь понять, что это они там делают на нашем крыльце, будто не могли на своем посидеть. У дяди Володи целая терраска, сиди, хоть обсидись! Скоро это занятие наскучило, и я тоже ушел спать.

Дни проходили насыщенно. Утро начиналось довольно рано из-за мух. Ни свет, ни заря эти назойливые насекомые просыпались и начинали с жужжанием носиться по горнице. Это еще полбеды. Беда заключалась в том, что они были сильно кусачие. Залезаешь под одеяло с головой – жарко. Высовываешь голову, тут же начинают приставать и пребольно жалить. Покой можно было найти в «темнушке». «Темнушкой» называли отгороженное от сеней небольшое помещение, которое, по сути своей, представляло большую кладовку. Если не включать свет, то темень непроглядная, хоть ночью, хоть днем. Там стояли две кушетки, застеленные набитыми соломой матрацами, но на чердаке, куда из «темнушки» был свободный лаз, по ночам сильно верещал сверчок. В общем, везде засада.

Бабушка поднималась очень рано, когда еще только начинал брезжить рассвет. Молилась, стоя на коленях перед иконостасом и уходила на огород, заниматься прополкой. Потом готовила нам на квадратной сковородке завтрак. Если был какой-нибудь религиозный праздник, а они случались часто и с завидным постоянством, бабушка с утра или с прошлого вечера в церкви. Тогда завтрак готовила Лида. Ольга прибегала как раз к этому моменту, поэтому она почти всегда завтракала с нами. Пища была не хитрая: картошка жаренная с молоком, хлеб, дары огорода, типа огурцов и прочей зелени. Если не поленимся и сбегаем на зады, где начинался луг, можно было набрать за какие-то полчаса целый кулек луговых опят, которые мы называли простонародно «дристушками». Прозвание образовалось из-за того, что росли они обычно там, где коровы сбрасывали навоз. Идет буренка и на ходу какает, оставляя за собой длинные полосы. Вот такими же полосами «дристушки» и произрастали. Собирали исключительно шляпки. Вывалишь собранные шляпки опят на сковородку, которая нагревается на чугунной керосинке, кажется, целая гора, на ораву должно хватить. Ужаривается эта гора до состояния кучки, хоть за новой порцией беги – на двоих мало! Вкуснятина неимоверная!

Потом играли во всякую всячину, чаще всего в прятки. Однажды решили мы с Лидой Ольгу подурачить. Сестренка надела мою майку и шортики, я натянул её платьице, и мы спрятались, предвкушая удовольствие. Оля ходила по дому, заглядывая во все углы, потом бросилась к сундуку, до которого надо было дотронуться первым, чтобы «засалить» того, кого нашла и звонко закричала:

– Туки-туки Игорёк!

Смеясь, выходит Лида в моём облачении. Из-за печки выскакиваю я, и мы начинаем скакать перед обалдевшей Ольгой:

– Обознатушки, перевадушки! Обознатушки, перевадушки!

Ольга так расстроилась, что чуть не заплакала.

– Так не честно! Не честно!

Она сидела, надувшись, на диване, сердито поглядывая на нас своими карими глазенками. В них стояли слезы.

– Ну, что ты так расстроилась? – успокаивала девочку Лида, – Давай, мы с Игорьком, тебе песенку споем?

И мы пели:

– Ах, васильки, васильки,

Сколько вас выросло в поле!

Помню, у самой реки,

Я собирал их для Оли.

Оля цветочек сорвёт,

Низко головку наклонит

«Милый, смотри, василек

Вот поплывет и утонет.

Оля любила его,

Оля реки не боялась,

Часто осенней порой,

С милым на лодке каталась…

Какая-то секунда, и глазки её радостно блестели, обида прошла. Как же, про Олю поют песню, её любимую песню.

Деревня Шишкино располагается на краю глубокого оврага, за которым шумит шикарный лиственный лес. Дома стоят с двух сторон грунтовой дороги, широко распластавшись своими огородами. Овраг образовался в незапамятные времена, и, судя по всему, когда-то очень давно часть его являлась руслом реки. Возможно, здесь в древности протекала Вожа, а может и какая-нибудь другая, теперь безымянная река. Если пройти задами и спустится на дно оврага, начинается система глубоких прудов. Сюда мы бегали купаться и проводили здесь целые дни.

Часто ходили в лес. В середине августа на орешниках начинал созревать лесной орех. С этими орехами связано событие, которое серьезно изменило мирный ход моего бытия.

Однажды в деревне появился паренек по имени Юра. Он оказался не просто моим однофамильцем, а, как выяснилось, троюродным братом. Его отец был двоюродным братом моего отца. По непонятным мне причинам, они не роднились. Вообще я заметил, что Гагинские отпрыски (родня по линии деда) с нами особо не сближались, что нельзя сказать о родне со стороны бабушки. Тут была полная симпатия и взаимопонимание. Как бы там не было, но с Юркой мы нашли общий язык довольно быстро, что выразилось в совместных играх и походах в лес.

Как-то вечером решили с ним сходить по орехи в район городища. Городищем называли место, где, по преданиям, когда-то в древности находился город4. Об этом напоминал заросший кустарником фрагмент вала, обрывающегося в поросший березами и орешником овраг. Перед ним ярко выраженная оплывшая выемка. От всей фортификации сохранился только маленький фрагмент. Остальное «сожрал» овраг, разраставшийся из года в год, из столетия в столетие.

Шишкинцы использовали пространство за остатками вала под кладбище домашних животных. Здесь можно было наткнуться на прикопанные трупы свиней, лошадей, коров, поэтому, чаще всего, мы предпочитали сюда не ходить. Но склон овражный в этом месте густо порос кустами орешника, поэтому ребятишки всё-таки наведывались. Мы с Юркой не были исключением, решив обобрать густо поросшее орешником приовражье.

Лазили между деревьев, рвали орехи, с трудом наклоняя тяжелые ветки. Орехи, из-за отсутствия какой-либо тары, складировались за пазуху. Когда складывать их стало некуда, а рубахи наши туго раздулись от пояса до ворота ореховой беременностью, Юрка подмигнул и предложил пойти покататься на берёзах.