– А верхом не разучился ездить? Так, если уж надумаешь поехать в Уржум, будет проще. Видишь, мелкий дождь чуточку заморосил – тарантас будет вязнуть в грязи. Да и стоит ли ехать: вдруг вы разминетесь по дороге, а? Как ты думаешь? Впрочем, не мне тебя учить.
– Пойдем, отец, в дом, – ответил Платон, направляясь с Матвеем в руках к боковой калитке, – я сейчас открою ворота, а ты заезжай внутрь. Ты хоть сейчас, надеюсь, задержишься с нами до вечера? О многом мне с тобой надо переговорить, Петр Кириллович.
Малинин, покачивая горестно головой, тяжело вздохнул и, взяв за узды своего коня, стал ждать открытия ворот.
Платон вскипятил небольшой свой дорожный самовар и выставил на стол. За это время Петр Кириллович разобрал два короба с едой, которые он привез с утра, затем занес из тарантаса еще два холщовых мешка и туески с медом и вареньями. Все это время оба мужчины молчали, и только маленький Матвей, подходя поочередно то к отцу, то к гостю, постоянно спрашивал о разных несущественных пустяках, как и положено любопытному ребенку. Уже сев за стол, Платон и Малинин молча налили чай и также молча стали пить его из стеклянных стаканов.
– Что ж мы, Платон, как на похоронах, ей-богу! – нарушил первым напряженную тишину Петр Кириллович. – Рано еще хоронить Россию и нас вместе с ней.
– Да вот все один к одному… – начал Платон, но, задумавшись, снова замолк.
– Да-а, положение, конечно, очень странное: тысячу лет жили с царями и никогда такого не было, чтобы он взял вот так и отказался от престола. Убивать – убивали, но вовсе без царя на Руси никогда не жили. Надо бы постепенно что ли… Ну хоть для церкви должность патриарха бы ввели! Такой разброд и шатание уже началось, а что будет дальше – одному Богу известно…. Ты, Платон, с братом виделся, нет?
– Виделись, – горько улыбнулся Платон, – и даже поговорили по душам. Вот оттого и тошно мне, что не знаю, о чем и говорить. Да еще тревожно мне из-за моей Ксении: они выехали две недели тому назад из Москвы в Вятку и должны были вчера утром выехать из Уржума от Таубе сюда. Мы должны были чуть ли не одновременно приехать сюда, но их почему-то нет. Что могло приключиться с ними в дороге – не знаю.
– Я вот про твоего брата и его сотоварища хотел предупредить, – перешел на шепот Петр Кириллович. – Я все достоверно не могу знать: в основном сороки на хвостах до мельницы новости мне приносят, но все же подумать о них следует. Появился Николай вместе с этим черным человеком в конце мая. Тогда же в основном стали возвращаться солдаты с фронта, или дезертировать, если правильней говорить. Эта пара побыла тогда неделю у нас в округе, а потом вроде бы перебралась в Кукарку. Конечно, они не совершенно одни, а есть у них множество приспешников, но они вдвоем, словно какая-то непотребная зараза, толкают их на разные злые дела. Вот к тебе, Платон, раньше, до войны, когда приезжал в свою родную деревню, помнишь, чуть ли не все мужики приходили выразить свое почтение. Тогда они гордились тем, что их сельчанин выбился в люди и стал богатым, а сейчас хоть кто-нибудь с тобой поздоровался по-человечески?
Платон посмотрел в глаза своему бывшему тестю и отрицательно покачал головой.
– Вот! – воскликнул Петр Кириллович. – И это они совратили народ, а еще посеяли страх. Помнишь Мирона Скулкина? Он у вас тут самый хозяйственный мужик был, за сотского считался, а как только эти двое появились, так он будто бы сам, когда собирал майские грибочки за томашовским ольховником, взял да и повесился. Мирон через такие невзгоды в жизни прошел, да ты и сам про него все знаешь, а тут он, глубоко верующий человек, ни с того ни с чего решился на самоубийство. Все знали, что этого быть не может, но все молчат. И все догадываются, кто это сделал, самое главное. Они и к нам сунулись, да у нас в Шумкине вовремя подстраховались, но все же Полякова-отца, который маслобойку держал, когда он возил товар в Кукарку, убили и ограбили. Его кучер смог в ночи убежать, и он поведал, что видел опять же твоего брата во время разбойного нападения.
Платон, продолжая слушать невеселые истории, молча встал, покопался в кожаном дорожном кофре и достал оттуда небольшую бутылку коньяка и две рюмки, завернутые в бумажные салфетки.
– Давай, отец, выпьем с тобой по маленькой, – сказал Платон, наливая душистый напиток в низенькие бокалы.
Петр Кириллович скомкал конец очередной истории и, как будто вспомнив что-то важное, выбежал во двор и через минуту вернулся с небольшим полотняным свертком.
– Вот, напрочь забыл! – улыбаясь, стал разворачивать сверток Малинин. – Ты, пожалуй, и не помнишь, Платон, небольшой настил под коньком мельницы?
– Как не помнить – помню, – улыбнулся хозяин дома. – И даже знаю, что там хранилось.
– Ну ты даешь! – воскликнул Петр Кириллович. – А я думал, что это мой самый главный секрет.
Гость с этими словами достал из свертка аппетитный кусок ветчины и, чуть прищурив глаза, с удовольствием понюхал его.
– Нынче мало кто умеет делать ветчину, – с некоторой досадой сказал Петр Кириллович, доставая из складок полотна, которым была завернута ветчина, нож с длинным лезвием. – А меня дед еще мой научил, как надо ее солить, сколько выдерживать в рассоле, как сушить и как после доводить. Вот под коньком мельницы летом я сушу, а зимой доводится до состояния, когда окорок становится ветчиной. Потом, в конце мая, я убираю ее уже в каменный подвал, который у нас сделан из обломков старых жерновов.
Петр Кириллович искусно стал орудовать своим остро наточенным ножом, тонко нарезая плотную мякоть ветчины.
– Ты, Платон, понюхай, – забыв про все свои ужасные истории, связанные с Николаем и его товарищем, с улыбкой, на кончике ножа гость положил аккуратно полупрозрачный кусок вяленого мяса прямо на рюмку с коньяком. – Твой французский коньяк, думаю, спасует своим ароматом перед ней, а?
Платон двумя пальцами взял ветчину и сладостно втянул в себя ее аромат: в нем чувствовались запахи мельницы, зимнего леса, весенней талой воды и еще много до боли знакомого с детства, но уже которые невозможно вспомнить до конца.
– Ты, отец, просто кудесник! – воскликнул Платон. – Вот бы мне знать в детстве, когда был у тебя в помощниках, что это такое. А я ведь тогда решил, что это тухлятина. Ну, выпьем, Петр Кириллович, за все то хорошее, что у нас было с тобой в этой жизни.
Малинин выпил и задумался, медленно жуя и не чувствуя вкуса ни коньяка, ни прекрасного вяленого мяса. Платон также замолк, вернувшись снова в настоящее время.
– Их здесь у нас почти два месяца не было, – нарушил тишину Петр Кириллович. – Где они были и что делали – я не знаю, но дней десять тому назад в Кукарке убили купца Васютина – ты его знал – вместе со всей семьей, даже трехлетнего мальца не пожалели. Дом его подожгли. Перед этим тоже потихоньку уже грабили везде людей с достатком, но такого явного разбоя с душегубством не было, и поэтому из Вятки приехали комиссары то ли Временного правительства, то ли бывшие жандармы на расследование этого дела. Одновременно с этим и появилась снова здесь эта двойка. Странное совпадение, не правда ли? Вот я об этом хотел тебе поведать, Платон: будь осторожней со своим братом. Может, тебе с сыном ко мне переехать?
– Колька уже предупредил меня сам, мол, меня надо ликвидировать, как богатея, – грустно сказал Платон. – Именно так: ликвидировать.
– Даже так! – вдохнул со страхом Петр Кириллович. – Видишь, Платон, какое дело: и для добрых, и для злых дел нужны деньги. У меня такое чувство, что им дано указание ихними вожаками грабить всех, у кого есть чем поживиться. Надеюсь, с собой у тебя нет ничего, а то они быстро пронюхают: у них на это глаз наметан, смотри! Может, все же поедемте ко мне – они в Шумкино не сунутся, думаю.
– Ладно, отец, не беспокойся за нас, – стараясь выглядеть бодро, сказал Платон, разливая остатки коньяка. – Если мои сегодня не появятся, то завтра с утра мы приедем к тебе, как я тебе и говорил, а одну ночь мы выстоим. Если что – я тоже не с пустыми руками, к тому же я все же брат Николая и не глупее его, чтобы попасть впросак.
