– Здорово, Николай, – поздоровался Платон так, как будто бы сказал сам себе. – Ты слышал весь наш разговор с Семеном?

– Здравия желаем, – таким же тоном ответил Николай. – Да, слышал.

Братья замолчали. Со старой черемухи под порывами ветра осыпалась пожелтевшая листва, подчеркивая своим еле слышимым шорохом это напряженное молчание между родных по крови, но врагов по духу мужчин.

– Тебя, Колька, все же потянуло поговорить со мной наедине после долгой разлуки или же у тебя есть иные причины, – спросил Платон через некоторое время.

Николай опешил от, казалось бы, простого на первый взгляд, вопроса. Он вздрогнул, и жердина, на которой он сидел, чуть покачнулась. Платон по легкому колыханию этой жердины все понял и стал ждать, что же ответит брат на его вопрос.

– Я засиделся сегодня у Степана в сенцах в сушиле овина, – начал уклончиво Николай, – и так там и остался ночевать. Товарищ мой, Ян Лоозе, поскакал в соседнюю деревню по делам, а мне стало так неохота в осеннюю ночь выходить из теплого сушила, что просто смерть. А утром Степан мне сказал, что к тебе приехал мельник Малинин, и я решил поглядеть, чем вы тут занимаетесь. Зачем это он у тебя сына забрал?

– Матвей сам захотел прокатиться с ним, – настороженно ответил Платон, – скоро они должны вернуться. Провизию нам Петр Кириллович привез. Тяжело старику в одиночестве…. А твой этот якобы «товарищ» чьих будет? Фамилия странная – латыш, эстонец? Да и какие дела у него в наших селах ночами? Странно и непонятно.

– Ты же умный Платон, – все так же глядя в противоположную сторону от своего брата сказал Николай, – неужели ничего не понял до сих пор?

– И что я должен был понять?

– А то, что власть царя уже давно сгинула, и власть Керенского висит на волоске, – Николай повернул голову в сторону Платону и посмотрел ему пристально в глаза. – Теперь власть переходит к нам….

– К «нам» – это к кому, – чуть насмешливо спросил Платон.

– К народу, – презрительно ухмыльнулся на улыбку брата Николай, – а мы – большевики и социал-демократы – и есть представители нашего народа.

– И кто, по-вашему, есть ваш народ? Или вы сами за себя решили, что являетесь настоящей народной властью. Что-то я не помню, чтобы меня спрашивали….

– А вас никто и не спросит, – перебил его Николай. – У вас уже была власть и что вы с ней делали, а? Вам нужна постоянная война – то с Японией, то с Германией, – чтобы увеличивать свои капиталы. Притом заметь, что это не они нападали на нас, а мы лезли в войну. Я вот проливал кровь под Порт-Артуром, потом меня морили газом в польских болотах – и кому это было надо? Миллионами клали народ, не спросив его: нужна ему эта война или нет? Теперь наступают иные времена: все старое будет уничтожено раз и навсегда, и войны прекратятся.

– Что за сказки ты рассказываешь, Колька? – рассмеялся Платон. – Ты это серьезно мне говоришь или тебе приснилось сегодня от угара в овине у Степана? Под «уничтожением старого» ты что подразумеваешь, интересно?

– Уничтожение – это уничтожение, – строго ответил Николай, не обращая внимания на смех брата. – Что тут можно иное подразумевать.

– То есть ты хочешь убить меня, мою жену, моего сына, и от этого жизнь народа тут же станет лучше?

– Ты берешь через край, но в целом суть ты высказал правильно, – мрачно выдохнул Николай.

– То есть все, кто не примет вашу идеологию «новой» жизни, будут расстреляны?

– Ну почему так радикально? Конечно, самых ярых придется пустить в расход, а тех, кто, ничего не делая, всю жизнь сладко жрал и пил шампанское, отправим в специальные лагеря работать, чтобы они были ближе к народу и через труд постепенно встали на путь исправления.

– Ну да, – тихо про себя стал говорить Платон, не обращая внимания на дальнейшие слова брата, – вот значит, почему вам Христос не угодил, а ведь он был больший коммунист, чем вы, так называемые большевики….

– Бога нет, – услышав слова Платона, прервал свою речь Николай, – а все церкви мы разрушим и вместо них построим школы, библиотеки, большие дворцы для народа….

– Конечно, – перебил его громко Платон, – Бог запрещает убивать, а у вас впереди постоянная война со своими ближними. Вам нужно море крови, чтобы потом посреди этого моря построить райский остров, так? Ты, Колька, что-нибудь читал про Французскую революцию, а?

– Да, а что? Это – великий пример для нас.

– Изучи на досуге потом, когда вместо церкви построишь библиотеку, чем она закончилась. Если вам все же удастся взять власть в стране, то вспомни наш этот разговор, когда твои же «товарищи» объявят тебя врагом и запихнут твою глупую голову под гильотину.

Николай встал и злобно пронзил взглядом своего брата.

– Иных слов я от тебя и не ожидал, – сказал он и зашагал в сторону овина Семена.

– Ладно, – спокойно вздохнул Платон, – я так понял, что скоро ты придешь меня убивать вместе с твоим другом Яном.

От этих слов Николай встал как вкопанный и стал ждать, что скажет брат еще.

– Только зачем ты позволил Семену вырубить кусты сирени и шиповника, посаженные Катей, а, Колька? – продолжил Платон. – Они-то чем помешали делу твоей революции? Межу, проложенную нашими родителями, тоже почему-то порушили вместе с Семеном: была красивая тропинка, приятная беседка среди зарослей сирени – почему, чтобы что-то сделать, вам обязательно нужно все вырубать?

Николай так и не повернулся лицом к брату: простояв с минуту спиной к нему, ничего так и не сказав в ответ, он заторопился прочь и скрылся за постройками соседа Семена.

Платон, проводив взглядом Николая, остался сидеть, погруженный в тяжелые, хаотично сменяющиеся друг за другом, мысли. То, во что фанатично верил Колька, казалось абсолютно фантасмагоричным, но разве мог хоть один человек в здравом уме не только в Российской империи, но и во всем мире, еще год назад даже предположить, что царь вот возьмет и откажется от престола? Но это произошло! И Николай так твердо говорил слово «мы», когда речь зашла о власти в стране, что Платон даже сжался от этого слова во время разговора с братом, словно попал под тяжелый пресс. Неужели они почти уже взяли действительно власть в государстве в свои руки? Он между делом в свое время пытался вникнуть в идеологию социал-демократов, но посчитал ее совершенно утопической, особенно в такой патриархальной стране, как Россия. Да, они убили царя Александра Второго, потом убили его пятого сына, Сергея Александровича, но эти террористические акты, на его взгляд, лишь говорили о том, что такие люди никогда не могут стоять у власти. И вот не кто иной, а его родной брат – один из этих террористов-большевиков – без тени сомнения и без зазрения совести говорит, что Бога нет, что всех, кто мешает новой жизни, необходимо просто взять и ликвидировать, а всю частную собственность обобществить и раздать бедным. Насчет раздачи богатств бедным и Иисус Христос говорил, но он предлагал это делать добровольно во имя любви к Богу, а эти в первую очередь хотят Бога отменить. «Если так, – думал про себя с горькой ухмылкой Платон, – значит все, что я делал за свою жизнь, сейчас превратилось в ничто. Может, этот дом мне оставят и не отберут…» Платон чувствовал чуть ли не физически, как удача, всю жизнь сопутствовавшая ему, отвернулась от него. Какая-то искра удовлетворения теплилась, правда, в сознании, что она ушла от него к Николаю и, таким образом, хоть она не изменит их семье.

Много чего передумал Платон, сидя на старой импровизированной скамье под старой черемухой. Вот уже и мелкий дождь заморосил, а он, погруженный в глубокие мысли, не замечал ее. Только знакомый звук подъезжающего тарантаса привел его в себя. Платон вскочил со своего места и быстрым шагом заторопился, огибая свой дом с левой стороны, навстречу Матвею и Петру Кирилловичу.

– Что-то про твою княжну пока ничего не слышно, – чтобы не отвлекать Матвея упоминанием о его матери, сказал тихо Петр Кириллович, слезая со своей повозки.

– Может, с Таубе что-нибудь случилось? – неуверенно ответил Платон, подхватывая с сиденья своего сына. – Хотя мы приняли в расчет все возможные задержки в пути. Если и сегодня их не будет, то, думаю, завтра надо будет что-то предпринимать. Может, даже сам съезжу до Уржума, если, Петр Кириллович, ты дашь мне свою коляску.