– Ну, баста, с меня довольно, – ворчу я, оправившись от первого испуга, – идем домой.

– И так уже одиннадцать, – глядит Билл на часы. – Все уже, вероятно, спят, а у нас нет ключа.

Положение не из приятных – двум бедным парням, промокшим до нитки, целую ночь скитаться по улицам.

Однако несмотря на поздний час, Нью-Йорк не спал и, когда мы добрались до нашей квартиры, хозяйка тотчас впустила нас, не обмолвившись ни одним словом упрека, и только удивленно поглядела на наше перепачканное платье.

– Ну, с чего же мы начнем наш осмотр? – спрашивает меня Билл на следующий день после завтрака.

– Сегодня большой праздник в Кони-Айленд и на ипподроме, – рассуждаю я, – туда бы я не прочь отправиться, а затем… ну, в чем дело?

– Язвительная усмешка на лице Билла прерывает поток моих предложений.

– Я думал о тебе лучше, Джим. Неужели дядя Эдуард дал нам тысячу долларов на развлечения подобного сорта?

– Да ведь нам нужно познакомиться с Нью-Йорком, – робко защищаюсь я.

– Но в Нью-Йорке-то не одни удовольствия. Что скажет дядя Эдуард, если мы начнем наш дневник описанием ипподрома.

– Да, пожалуй!..

– Я полагаю, нам стоит начать с общего осмотра. Что ты скажешь насчет поездки на автобусе вокруг города? Из нее намного лучше выяснится, что здесь есть наиболее примечательного.

– Великолепно, Билл, я согласен.

На наше счастье нам попался тотчас же автобус, который должен был минут через пять тронуться в путь. Поездка доставила мне громадное удовольствие, да и Биллу тоже. Хотя он и был несколько раз в Нью-Йорке, но недолго, а знал его немногим лучше меня. Мы таращили глаза во все стороны, не пропуская мимо ушей ни одного слова, которые водитель гнусавым голосом выкрикивал в рупор. Когда мы доехали до высоких построек Нижнего города, а особенно до строящегося здания Манхэттенского синдиката, стальной остов которого возносился уже выше ста пятидесяти метров, нашему изумлению не было границ. И, что замечательно, стены возводились не с земли, а приблизительно на уровне пятого этажа; внизу не было ничего, кроме стальных балок. На более близком расстоянии до нас донеслось постукивание пневматических молотков; оно напоминало стрекотание кузнечиков в жаркие летние дни. Наверху столба, выступающего метров на семь над зданием, я заметил человека, который спокойно стоял и выжидал, пока кран медленно подвигал к нему балку. В первый момент у меня при взгляде на него закружилась голова, и я почувствовал озноб во всем теле; с великим страхом и волнением я наблюдал, как он далеко подался по направлению к балке. Мои нервы были в таком напряженном состоянии, что я едва не закричал, когда получил от Билла легкий толчок в бок.

– Вот отсюда-то мы и начнем наше знакомство с Нью-Йорком, – сказал он, – мы вернемся к этой постройке и разберемся здесь, как следует. Это не самое плохое начало для дневника.

Когда мы снова вернулись к зданию синдиката, нам встретилась толпа, глазеющая наверх. Метрах на шестидесяти высоты висел на канате кусок стального цилиндра довольно внушительного вида. Его действительную величину я измерил после, когда мне попался такой же кусок на земле; он был семи метров длины и сквозь него, пожалуй, могла бы пробежать лошадь. Цилиндр раскачивался наверху над головами сотен людей, поддерживаемый лишь стальными канатами, издали казавшимися не толще ниток. На нижнем блоке полиспаста[2] стоял человек, настоящий пигмей по сравнению с чудовищной махиной.

Он держался за средний канат и руководил подъемом, а по сторонам с различной быстротой двигались вверх и вниз другие канаты. Мы наблюдали, как поднимался человек до тех пор, пока он не пригнулся, чтобы избежать укосины крана над верхушкой постройки. Тогда кран повернулся и потянул за собой цилиндр внутрь здания, где тот и исчез у нас на виду.

– Влезем наверх, Билл, – зову я, – и посмотрим, что они с ним будут делать.

Мы входим туда, где, как нам казалось, был главный вход с Бродвея. Никто нас не задерживает, и мы без толку бродим взад и вперед. Повсюду работают группы людей. Хотя мы на уровне улицы, но в одном месте нам удается, глядя вниз, насчитать четыре подземных этажа; то было машинное отделение и отделение для заготовки бетона, где он замешивается и загружается в ящики, которые затем с непостижимой быстротой поднимаются на верхние этажи здания.

– Где же подъемник для людей? – говорит Билл.

– Я думаю, вот это, – показываю я на лестницу.

– Ладно, полезем, – отвечает Билл, – наверх-то она, во всяком случае, приведет.

То была широкая двойная лестница, устроенная так, чтобы один человек мог подниматься, а другой в то же время опускаться. Мы карабкаемся наперегонки и, запыхавшись, добираемся до следующего этажа голова в голову.

– Сколько, полагаешь ты, будет здесь таких этажей? – спрашиваю я.

– С улицы я их насчитал тридцать девять.

– Благодарю покорно, влезть на тридцать девять таких лестниц. Нет уж, лучше отказаться сразу. Где-нибудь же должен быть подъемник.

– Вот подъемник, – кричит Билл, – и его сейчас поднимают.

Бежим туда и еле успеваем вскочить. По дороге нас окликнул какой-то человек, но мы не стали с ним разговаривать. Клетка подъемника – деревянное сооружение, достаточное по размерам для 15 человек, без двери. Так как мы вскочили последними, то нам приходится стоять у самого края и, пролетая мимо этажей, нам необходимо насколько возможно отклоняться назад, чтобы не ударяться о рамы лесов. На двадцать восьмом этаже подъемник остановился, и мы все вылезли. Доски пола на этом этаже уже были настланы, так что нашему путешествию не грозит никакая опасность. Правда, стен еще нет, но внешние решетчатые балки вокруг уже установлены и представляют собой род низкого бруствера, так что, подходя даже к краю здания, не испытываешь ощущения, что полетишь вниз.

От решетки выступали с промежутком метра в полтора балки, на них были подвешаны подмостки, на которых этажами семью ниже работали люди. Внизу лежал Бродвей, кишащий живыми, двигающимися маленькими точками, людьми, каждый из которых, несмотря на свои ничтожные размеры, был полон осознания своего значения.

Внизу с одной стороны виднелась колокольня церкви. Все было, как на ладони, виден был весь Гудзон, а на юге и на востоке ясно вырисовывались очертания гор. Великолепный кругозор, и притом ни облачка на небе и никаких испарений в воздухе.

– Эх, жаль, не захватил я своего аппарата! – слышу голос Билла сквозь стук клепальных молотков.

– А я зря не надел фуражку, соломенную шляпу невозможно удержать.

Бушевал сильный ветер. На улицах было тоже неважно, но наверху не было никакой защиты. Рабочие, как я заметил, к этому хорошо приспособились. Те из них, которые носят фуражки, поворачивают их задом наперед, как это делали первые летчики, так что ветер не в состоянии схватить их и сорвать с головы.

Заметив лестницу вблизи подъемника, мы поднимаемся выше. На тридцать первом этаже было то же, что и на тридцатом, поэтому мы здесь не задерживаемся, а поднимаемся до тридцать пятого. .Здесь группа рабочих занята кладкой сводов. Меня очень удивило, когда я увидел, что своды внизу совершенно плоские и составляются из пустотелых кирпичей. Под балками проходят доски для поддержки кирпичей, пока они все не будут уложены на место. Чтобы помешать выпадению кирпичей, в середину каждого ряда вставляется клинообразный кирпич. Провалиться от нагрузки кирпичи не могут, пока не раздвинутся боковые стальные балки.

Так как на следующий этаж настоящей лестницы не было, мы отправляемся искать стремянку. По дороге мы наталкиваемся на открытое, не огороженное перилами отверстие, как будто сквозное вплоть до земли. Мы встали на доску, которая высовывалась из-под большой кучи балок и лежала вдоль края этой пропасти. У меня часто бывают головокружения, и поэтому я поостерегся заглянуть вниз, но Билл ухватился за канат и перегнулся через край. Вдруг канат задвигался кверху и потянул его за собой. Хорошо, что я не растерялся и удержал его, а то бы, кажется, он полетел вниз.