— Твои бургеры — тебе и решать, — ответил я, раскрывая для Рины пакет.

Она раскрошила обе булки: на песок, скамейку и даже собственные туфли. Птицы запрыгивали на них, оставляли на лакированном покрытии малюсенькие отметины острыми клювиками, а после крутили головами, высматривая еще еду. В итоге на пир слетелось столько пернатых, что нам с Риной пришлось занять другую скамейку, дабы сбежать от щебечущих и хлопающих крыльями надоед.

— Тебе не скучно? — спросил я неожиданно даже для самого себя.

— Нет, мне нравится проводить с тобой время. Почему мне должно быть скучно?

— Ну, не знаю, — и я пожал плечами. — Я думал, современные дети играют на планшетах, телефонах, компьютерах, а до парков им дела нет. Удивительно, сколько тут детей сегодня…

— А ты ребенком не использовал гаджеты? — искренне удивилась она.

— В моем детстве никаких гаджетов не было. В те годы компьютеры только-только начали распространяться, люди покупали их для работы, а не для игр, так что не было посиделок с друзьями возле монитора — лишь суровые компанейские развлечения на улице.

— «Суровые развлечения»?..

— А по-другому их не назовешь! Мы тоже играли в «отряд пушистых медведей», только без медведей и без игрушечного оружия: найденная на тротуаре палка была и мечом, и автоматом, и лошадью при необходимости; листья — гранаты, но ими нужно было еще умудриться попасть во врага — они ведь легкие. Если в ходе сражения кто-то получал палкой в глаз: ну, что поделать, война — жестокая штука! Иногда споры «Я убил тебя!» — «Нет, не убил, я был в домике!» превращались в настоящие драки, до выбитых молочных зубов, уже качавшихся или висевших на ниточке, до крови из носа, фингалов и ссадин. Стоя на качелях, мы раскачивались так сильно, как только могли, кричали: «Полет в космос!» — и спрыгивали на землю как можно дальше, зачастую разбивая колени, раня руки и лицо. Но это было очень весело, — поспешил я заверить пораженную Рину. — Как любила повторять моя мама, мальчишки есть мальчишки! Хотя не такая уж это и верная фраза, ведь и девочки вполне могут иметь огроменную занозу в мягком месте.

Бережно, но игриво я потрепал Рину по макушке, и девочка зарделась как маков цвет, не зря приняв озвученное мною на свой счет.

— А где сейчас живет твоя мама?

Я протяжно задумчиво замычал прежде, чем подобрать наименее ранящий хрупкую детскую душу ответ:

— Нигде… Дело в том, что она… как бы… немного… умерла… и уже очень давно — когда я был подростком.

Рина потупила взгляд, сочувственно расслабила руки и плечи.

— Родители папы и папа моей мамы тоже умерли… Но у меня есть бабушка, мамина мама! А у тебя кто-нибудь есть?

— Не сказал бы, — мотнул я головой, глядя на далекие-далекие кусты. — Мой отец жив, но у нас с ним не очень близкие отношения: когда я был маленьким и нуждался в его внимании, он смотрел телевизор и пил пиво. Так что где бы он ни был, в моей голове он всегда в старом протертом кресле с жестянкой в руке — ругается на людей, которые его никак не могут услышать, потому что телевизор — не телефон… А твой папа просто потрясающий, полная противоположность моего! Цени его! — Я цокнул пару раз языком и мягко, по-компанейски, толкнул Рину кулаком в узкое плечико. Она сделала то же, только в полную силу и под ребро, совсем как Отису до начала нашего странного семейного ужина в их доме. В последующие десять секунд место, куда вонзилась ее костлявенькая ручонка, неприятно ныло.

— Мой папа и правда замечательный! Очень заботливый и честный, никогда меня не обманывает, всегда исполняет свои обещания. Наверное, потому он тебе и нравится, — заумно заключила Рина, подняв на меня глаза. — Потому что он очень хороший отец.

Я посмотрел на Рину с лишь разрастающимся, жиреющим недоумением. В ее словах проглядывала сомнительная «психологическая» теория, которую, разумеется, сознательно она туда впихнуть не могла. Я не верю психологам, не считаю, что разговорами можно решить любую проблему; Отис со мной, конечно же, не согласится… Значит, и думать об этих глупостях смысла нет. Может, настоящим геям и не хватало в детстве внимания папочки, я не знаю, но ко мне это точно никакого отношения не имеет! Да, Отис действительно честен, прямолинеен, когда не старается обезопасить окружающих от своих переживаний и не держит все в себе. Если он что-то обещает, то всегда выполняет это, последователен в словах и действиях. Мой отец был этого лишен: и не припомнить, сколько матчей по бейсболу я пропустил, хотя отец ранее заверял меня, что мы туда поедем. Из этого не следует, что я ценю в Отисе отца. Отис мне приятен, потому что он не эгоист, не гад, не лжец…

…надежный…

…каким не был мой отец…

Меня так и тянуло опровергнуть слова Рины вслух, что-то упрямо доказывать ребенку, который вообще не имел в виду того, о чем я подумал!.. И я бы так и поступил, если б перед моим лицом не возникла картонная подставка с двумя цветными рожками мороженого в ней. Рина, оглянувшаяся раньше меня, с перепугу схватилась за край моего пиджака — правильная реакция умного ребенка на незнакомого мужчину, щедрого на сладкие подачки. Я запрокинул голову и увидел перевернутое лицо человека, встретить которого не только не ожидал, но и желал меньше всего.

— Увидел тебя в компании юной леди и решил угостить, — душевно улыбнулся Ларри.

Без приглашения (хотя разве оно ему нужно в общественном парке?) новичок присел на скамейку с моей стороны и через мои колени протянул Рине подставку с мороженым. Девочка смотрела на сладости как на флаконы с ядом, украшенные яркими блестящими бантами: с опаской, но все же боясь оторвать от них взгляд. Наконец, она поерзала на месте и робко спросила меня:

— Это твой знакомый?..

— Коллега. Ларри, это Рина. Рина — Ларри, — запоздало представил я их друг другу, и новичок, не спуская с дочери Отиса дружелюбного взора, легонько встряхнул подставку, мол, ну же, бери.

— Раз Вы не чужой, то можно… — довольно кивнула Рина. Тонкие пальчики в нерешительности замерли над такими разными рожками. — А какое мне?..

— Любое. Выбирай. — Голос Ларри был успокаивающим, сахарным как мед; не знай я этого излишне открытого для близких знакомств паренька лично, посчитал бы за первостатейного педофила или жулика. Он слишком улыбчив, слишком добр с виду — в нашем жестоком, отторгающем искренность мире верить в такую солнечную картинку опасно.

Рина схватила клубничный рожок так же, как птицы клевали крошки с ее туфель, — радостно и жадно. Она облизывала его громко, будто намеренно привлекая завистливые взгляды пробегающих мимо детей.

— Разве ты не наелась бургерами? — усмехнувшись, поинтересовался я.

— Наелась. Но для сладостей у меня второй желудок. Как у коровы.

Ларри тихо смеялся, протягивая мне подставку с нежно-зеленым фисташковым рожком.

— Ты меня преследуешь? — Я облачил свой вопрос в шуточный тон для греющей уши Рины, но с каменным выражением лица игнорировал мороженое и сверлил глазами Ларри.

— Если бы, — чистосердечно признался он. — Один гад врезался в мой мотоцикл на парковке. Я сказался больным на работе, чтобы утрясти все вопросы с ремонтом. Сейчас в сервисе проверяют, есть ли кое-какая деталь на замену или ее уже больше не производят. Попросили полчаса где-нибудь походить, а потом заглянуть в сервис снова… А тут в парке ты, — озарилось вдруг лицо Ларри ослепляюще яркой надеждой. — Прямо судьба…

— Ешь сам, — тихо процедил я.

— Я уже съел ванильное мороженое, после чего вас и увидел. Рука устала держать: ну же, возьми.

С подозрительностью, совсем как у Рины до поступления в кровь наркотического клубничного ароматизатора, я взял фисташковый рожок, и подставка отправилась в стоящую рядом со скамейкой урну. Пока Ларри отворачивался, чтобы выкинуть мусор, Рина вытащила из бумажного пакета обертку, держащую вместе ингредиенты лишившегося булок бургера, завернула пакет подобно девушке-кассиру и торжественно откашлялась. Ларри удивленно приподнял брови; я уже знал, к чему все идет, так что молча ел, не мешая «официальному мероприятию».