— Ой, как мило! Чтобы летать на самолетике?

— Шерон, — подал я голос из старого мягкого кресла, — «пиратом», а не «пилотом».

Малыш благодарно кивнул. Его взгляд был серьезным и хмурым, как у уставшего от ежедневных проблем взрослого, — ровно до того момента, как Шерон, поцеловав сына на прощание, передала его на руки мне и вместе с Полом проводила до входной двери.

— Тебя это правда не напрягает?.. — поморщившись, спросила она, когда я спустился с крыльца на дорожку. Вельт изо всех своих детских силенок обхватил меня за шею, спрятал лицо от прохладного ночного ветра, так что на виду осталась только мультяшная утиная мордашка.

— Правда, — с улыбкой кивнул я и погладил Вельта по спине. — У меня накрылись планы на ночь, а так в Хеллоуин у меня хотя бы будет компания. Да и вы развлечетесь: сходите на вечеринку к Андерсам, станьте на один вечер просто Полом и Шерон, а не родителями этого сорванца. Вы заслужили. Скажи маме и папе «Пока!»… — прошептал я на ухо Вельту.

— Покя… — Меланхолично он махнул им крылом, и под умиленные придыхания Шерон мы пошли прочь от дома к разгорающимся огням веселья.

Ленивый блеклый полумесяц окружало темно-фиолетовое небо, осветленное рваной ватой облаков. Это была одна из немногих ночей, когда на улицах с заходом солнца по-прежнему оставалась детвора. Удивленно сопя, Вельт следил из-за моего плеча за проходящими мимо зелеными гоблинами, ведьмочками в черных остроконечных шляпах, крылатыми сверкающими феями, со смехом размахивающими волшебными палочками и рискующими выбить кому-нибудь глаз. Чем ближе к центру района мы подходили, тем ярче горели зубастые тыквенные морды и мерцающие гирлянды, что заволокли фасады и крыши точно демонические вьюнки. Грохотали устрашающие аудиоэффекты, механические скелеты трясли костями, уродливые бородавчатые колдуньи ехидно посмеивались, не то запугивая, не то завлекая спрятавшихся от них за масками детей.

Я шел гуляючи, совсем неспешно. Не существовало конечного пункта — я всего лишь хотел, чтобы Вельт привык ко всему увиденному и почувствовал себя в своей тарелке. Через десяток минут молчаливой ходьбы так и случилось: он попросил спустить его на землю — плит тротуара коснулись крохотные ботиночки с нарисованными на них оранжевыми перепончатыми утиными лапами. Его голодные до знаний и сладостей очи цеплялись то за тыквенное ведерко, то за небольшую тканевую сумку, раскрашенную под тот же овощ. Наконец, малыш-Вельт не выдержал напряжения и с излишним усердием дернул меня за левую руку.

— А откудя конфети?

— Из всех этих домов, — ответил я и присел перед утенком на корточки. — Это подарки за смелость: смелые дети звонят в двери, рядом с которыми горят тыквы, говорят «Сладость или гадость!» — и за это взрослые дают им конфеты. Только в этот день, каждый год.

Поджав пухлые губки, Вельт обернулся на ближайший дом, с крыльца которого только-только сошла тройка ребят, недовольно перешептывающихся.

— Хочешь, попробуем заслужить сладости? — мягко спросил я, и Вельт взволнованно сжал кулачки.

— Я зябиль…

— Что забыл?

— Что говолить…

— Я шепну тебе на ухо, как обычно. Пойдем?

Вместе, держась за руки, мы приблизились к розовому дому, затянутому искусственной паутиной. Из кармана я достал свернутый втрое бумажный пакет с задорно ухмыляющейся тыквой и торжественно передал его Вельту. Малыш кряхтел от усердия, поднимаясь по двум низеньким ступенькам. Я бы мог ему помочь, перенести прямиком на крыльцо, но тогда он бы обязательно надулся из-за недостатка самостоятельности. Он все же позволил мне поднять его до уровня звонка — лишь после нескольких неудачных попыток дотянуться до него своими силами. За дверью раздались шаги, и на крыльцо пролился насыщенный желтый свет.

— «Сладость или гадость», — прошептал я, и Вельт повторил почти то, что надо:

— Слябость или гядость!

— Какой зайчик, — улыбнулась молодая незнакомка.

— Я не зяйтик, я утёнёк.

— Нет, я имела в виду, что ты очень милый! Держи!

О дно бумажного пакета глухо ударился мандарин. Вельт заглянул в пакет с удивлением, я — со столь же выразительным осуждением — смотрел на молодую особу.

— Серьезно? — откровенно фальшиво улыбнулся я. — Фрукты — в Хеллоуин? Каждый ребенок ведь мечтает получить яблоко, апельсин или манго вместо нормальных, человеческих сладостей. Ты бы еще запеканку ему в пакет кинула, ей Богу.

Моя застывшая на короткие секунды улыбка сделала свое дело: девушка, чуть смутившись, взяла из припрятанной для детей постарше чаши две шоколадки и положила их в пакет.

— Скажи тете «Спасибо» за шоколадки, — одарил я Вельта уже настоящей, сердечной улыбкой.

— Спясибо!

Его довольная моська грела мне душу, а звонкий горделивый смех заставлял под сердцем распускаться цветы. В тот момент я почувствовал, что костюм утенка всецело ему подошел, потому как я подсознательно всегда отыгрывал роль мамы-утки, расправляющей широкие крылья над его головой, защищающей своего ребенка от любых невзгод.

Мы влились в поток веселящейся мелюзги. Вельт бойко достал одну шоколадку, отдал мне пакет и попытался сам разломать батончик пополам, но дело это оказалось для него непосильным. Я помог Вельту с возникшей проблемой, разделался заодно с упаковкой и протянул мальчику обе половинки отвоеванной сладости.

— Неть, тебе, — покачал он клювом, взяв только один кусок.

— Спасибо! Ты очень добрый, Вельт!

От похвалы он зарделся как маков цвет! Мы шли по улице вниз, уплетали напополам первую хеллоуинскую сладость Вельта, и я чувствовал, как его ручка потеет и оттого скользит в моей ладони.

— Хочешь, еще попросим конфет?

— Дя! — подпрыгнул утенок. — Ня следююсий годь!

— Обязательно, — рассмеялся я, — но сегодня можно получить еще сладостей. Можно звонить во сколько угодно дверей, а не в одну дверь раз в год.

— Но ня следююсий годь тозе мозьно?

— Да, Вельт, тоже можно. И на следующий, и на следующий после него — в любой год, какой захочешь!

— Тогдя хотю все годя! — счастливо просиял он.

***

Пол-медведь, Шерон-Мадонна и Я-обычный Я в предвкушении следили за верхушкой лестницы. Из полутьмы погашенных ламп вынырнули словно сотканные из разных кусков тканевые балетки. По обнаженным до колен ногам вились толстые черные швы из держащихся на клею ниток. Свободные шорты и туника, под стать обуви, состояли из неровных лоскутов разнотонной мешковины, сшитых друг с другом все теми же нарочито неосторожными стежками — как и фрагменты тонких хрупких рук. Кожа Вельта была бледна с мертвецким голубоватым оттенком, одежда сера и невзрачна; только большие глаза не утратили цвета и блеска. Короткие черные локоны покрыла багровая пыль мелков для волос, и получившаяся «свернувшаяся кровь» как нельзя лучше дополняла штопанную улыбку Глазго, располосовавшую по половине каждой щеки.

Пока Вельт думал, что лица его нам внизу не видно, он был печален и явно поглощен тягостными мыслями. Худые пальцы скользили по перилам — это ощущение лака под кожей было, вероятно, единственным, что привязывало Вельта к планете в данный момент. По сложившейся традиции Шерон выплеснула свое восхищение, на этот раз в весьма актуальном вопросе:

— О, на этот Хеллоуин ты — зомби?

Легкие Вельта извергли глубокий усталый выдох, и на середине лестницы мальчонка улыбнулся, будто с этим приподнятым настроем все время и шел.

— Да, мам, что-то вроде зомби.

Я один разглядел его притворство и озвученную ложь, но не подал вида. Лишь когда дверь закрылась за нашими спинами, а ночная прохлада омыла лица, я легонько пихнул Вельта в прикрытое мешковиной плечо.

— Кто ты на самом деле?

— Я — Салли.

— Прости, не уверен, что знаю, кто это…

Отвернувшись к дереву, его секретному пути из дома наружу, Вельт спрятал от меня лицо.

— Она… была влюблена в одного… «человека»… но он не замечал ее — до поры до времени… Так что мой костюм на этот Хеллоуин — надежда.