Безликие массы копились под светофорами, машины и вишневые двухэтажные автобусы проезжали по желтым и белым отметкам, вспенивали тонкий слой талой воды. Под обрывками бумажного небесного купола так же неподвижно, как и я, на вершине черного фонтана в окружении дорог на одной ноге застыл ангел с луком. Расправленные крылья казались обузой; он держал равновесие из последних сил, вот-вот готовился завалиться вперед, оставить подобие сцены, облепленное нахохлившимися от холода голубями. Молодежь веселилась, сидя у спящего фонтана: люди вели громкие беседы, пили, ели, фотографировались — и никому не было дела, что над их головами готов сорваться в бездну ангел… Со дня на день вокруг него воздвигнут ненадежные стены с новогодним узором, из-за которых не будет виден фонтан, лишь один этот ангел, которого понимал, очевидно, я один. Потому что тоже срывался… Ноги скользили по краю обрыва: раньше это место было чистой равниной, но вместе с теми, кто были дороги мне, жизненные обстоятельства вырвали огромный кусок земли! Стены ямы поросли травой и мхом, однако сама она никуда не делась, как и я, балансирующий с окаменевшими за спиной крыльями…
Я доехал домой быстро, практически не заметив толпы, дышащей в унисон в вагоне поезда метро, словно единый хищный организм, подбирающийся ближе, чтобы поглотить меня с концами. Отец оставил на обеденном столе записку: «Уехал на встречу. Еда в холодильнике — разогрей». Пальцы долго не хотели выпускать блокнотный листок, так сильно я соскучился по русскому тексту. Раз на вешалке досыхает черная куртка — Паша отсыпается в родительской комнате. Но я и не собирался шуметь. Как и есть. Как и пить, хоть в горле противно першило. За прожитые в этой квартире недели я нашел лекарство, необходимое мне чуть ли не так же сильно, как инсулин диабетику. Потому, шурша покупками, я устремился в свою спальню, пакеты оставил у двери, а сам занял стул, открыл охладившийся на столе ноутбук. Загрузка не потребовала много времени, курсор сам потянулся к, пожалуй, слишком часто используемому ярлыку. Зажегся зеленый огонек возле очнувшейся камеры, на экране появился я — и сигнал начавшейся видеозаписи. Щеки горели, губы поблекли; черт, надо было захватить днем шарф, а то теперь выгляжу неприглядно… Вот только к чему прихорашиваться, если это видео я все равно никогда не отправлю. И все ж продолжаю добавлять по файлу на флешку, как припирает к стене…
— Привет, — тихо произнес я и пожал плечами, не имея четкой темы, которую хотелось бы сейчас обсудить. Иллюзии беседы достаточно. Плацебо для сердца… — Вот, вернулся с прогулки. Купил-таки картину, которую недавно горячо хвалил отец. Понятное дело, это репродукция. Вбей в поисковик: художник — Джошуа Рейнольдс, «The Infant Samuel». Я и сам в восторге от некоторых работ этого мастера: конечно, лица взрослых на его полотнах частенько «просят кирпича», но то, как он изображает детей…
…Я проиграл своей мании, достаточно притворной борьбы… И через несколько лет отравлю себя вновь, догадываясь, что ничего хорошего из таких отношений не выйдет…
Комментарий к Глава 102. Глазами Антона https://vk.com/wall445594272_19038
====== Глава 103 ======
Он проходил в квартиру осторожно, словно боялся угодить в капкан, припорошенный палой листвой. В нем вообще — это бросалось в глаза сразу — прибавилось взвешенной опаски. Удивительно, как этот страх сумел найти приют в таком горячем, совершенно импульсивном сердце. Видимо, это моя вина — или тех обстоятельств, которые победили его и уложили ненадолго на больничную койку…
— Ох, ты жив, — с нежным восторгом в голосе и во взгляде улыбнулся Антон показавшемуся возле плюшевого дома псу. Медленно опустившись на корточки, нежданный гость протянул Везунчику ладонь, но тот понюхать ее в качестве знакомства отказался, а, опустив голову к полу, попятился к ближайшей двери — и благополучно скрылся в кабинете. Надежду на осколок светлого «как раньше» смыло с красивого повзрослевшего лица; рука плавно вернулась на бедро, будто раненая. — «И ты, Брут»… — печально обмолвился Антон и встал.
В этой комнате за минувшие годы изменились три вещи: появилось — и осталось на своем законном месте — пианино; Везунчик полюбил спать в плюшевых домиках и теперь вместо лежаков получал по требованию их, чтобы в мягкой темной пещере пребывать наедине со своими депрессивными, судя по глазам, собачьими мыслями; между дверями в спальню и в кабинет помещение расчертил вместительный серый диван, «глядящий» на входную дверь словно бы в терпеливом ожидании… Я хотел сперва предложить Антону сесть там, но тогда он оказался бы спиной к кухне, на которой (согласно нерушимому утреннему алгоритму действий) я должен сейчас находиться, потому указал взмахом руки на высокий табурет за барной стойкой — тот самый, на котором всегда сидел знакомый мне Антон… Остановившись, он улыбнулся месту ностальгически и беззвучно присел, как если бы не хотел малейшим шумом прогнать приятных призраков прошлого.
В мои планы входила готовка для другого человека, но хорошие манеры вступили в игру: это ведь как есть конфету у кого-то на глазах…
— Ты ел? Приготовить что-нибудь?
— Не откажусь… — зажато кивнул он.
Приняв расплывчатый заказ, я откопал в нижних секциях большую сковороду и под стать ей ковшик, в кои отправились пара яиц и четыре сосиски. Молчание, нарушаемое шкворчанием масла и набирающим силу бульканьем воды, было полно неловкости и сдерживаемых опаской слов. Я разлепил пересохшие губы… как вдруг дверь спальни открылась, и через порог переступили фиолетовые тапки. Антон, обернувшись, посмотрел на вошедшую, как и я, а она, удивленно отняв кулак от заспанных глаз, подняла брови на лоб. Пятиклассница Катя, растрепанная, будто после урагана, да в пижаме, усеянной изображениями глазастых мышей, несколько секунд постояла, обдумывая совершенно не понравившуюся ей реальность — после такого-то сладкого сна о дополнительных каникулах! — подавила зародившийся под пухлыми щеками зевок и выдавила-таки, наконец, недовольное «Здрасти…»
— Привет, — как-то уж чересчур строго кивнул ей Антон, словно отродясь не имел дела с детьми. А вообще, это похоже на правду… Но обдумать последнее я мог и попозже, а пока пришлось вмешаться в весьма прохладное знакомство:
— Это Катя, моя племянница! С которой я и живу, если ты вдруг не понял, — тише добавил я, после чего голос вновь подпрыгнул к торжественной громкости: — Катя, это Антон! Мой давний друг… — Произнеся эти, казалось бы, простые слова, я почувствовал себя не в своей тарелке… Не из-за лукавства, которое обязан был протянуть на ладони ребенку, а из-за потяжелевшего взгляда Антона, сцепившего пальцы в замок. — Антон приехал аж из Англии, представляешь? И какое-то время поживет у нас. Он…
Я не успел договорить: с необычайно серьезной моськой Катя дошлепала, громко шаркая тапками, до барной стойки, взяла меня за руку и без единого слова потащила в сторону ванной.
— Эм… — обернулся я на Антона. — Я скоро вернусь. Присмотри пока, будь добр, за плитой…
Дверь захлопнулась громко — Катя придавила ее обеими миниатюрными ладонями и сурово, точь-в-точь рассерженный на ученика директор, воззрела на меня; естественно, она смотрела снизу вверх, но ощущения были диаметрально противоположные.
— Это что еще такое?! — аж притопнула она. — Нельзя водить чужих в дом! Ты сам говорил: черт знает что у других на уме, никому нельзя доверять, всегда нужно держать ушки на макушке!
— Антон не совсем чужой: я знал его долгое время до того, как он переехал в другую страну.
— Ты ни разу про него не говорил, и я не видела, чтобы ты с кем-то общался по видеосвязи.
— Мы… не общались… — вынужден был признаться я, и Катя, гневно выпучив глаза, кивнула с эмоциональным взмахом руки, мол, что и следовало доказать!
— Почему не общались? Поссорились, верно?
— Ну, немного… Но это в прошлом! Кто помнит вообще, что было три года назад?!
— У него глаза недобрые, — встревоженно произнесла Катя, бросив краткий взгляд назад, как если бы могла следить за незнакомцем через дверь (чего очень хотела). — Он смотрит на тебя как-то странно, а на меня еще хуже! Так обозленно зыркнул!.. Ты добрый, ты забыл о вашей ссоре. А он выглядит как злодей, приехавший мстить!..
