Между нами оставались считанные метры, Влад не сбавлял скорость, глядел на меня — шел не к двери, а целенаправленно к косвенному пособнику унизивших его ребенка подлецов!.. Я сжался, в смирении, с сожалением и страхом понурил голову! Широкая пылающая ладонь опустилась на мой затылок тяжело, притянула, и я, изумленный, уткнулся лбом в его волевое плечо. Куртка была холодная, так что я смог чуток остудить плавящуюся кожу лица, залитого стыдом и виной.
— Простите… — пролепетал я, остановившись в полушаге от того, чтобы разрыдаться как ребенок.
— Держи себя в руках, — произнес Влад, потрепал по волосам и отступил. Быть может, понял, что в теплых объятиях я растеряю последние крохи самоконтроля. — Надеюсь, хватило ума не появляться перед ним в таком виде?
— Я не заходил… — утерся я рукавом. — Он не в курсе, что я все рассказал Вам…
— Ничего, сейчас узнает. — Прежде чем скрыться за дверью, Влад сунул мне в руку купюру: — Внизу автоматы — купи себе поесть или кофе.
Захлопнулась дверь, но за мгновение до этого в безлюдный коридор просочилось едкое безмолвное удивление Антона, потому как увидеть этого посетителя он никак не ожидал…
Я брел от палаты прочь на одеревеневших ногах. Затылок ныл — совсем как в детстве, когда я заранее понимал, что сейчас родители начнут орать друг на друга. Но, как и всегда, скандала не последовало: голос Влада был громок и суров, однако с криком и рядом не стоял, как и с попытками словесно унизить, подавить. И все же любые скандалы тяжело переносить, даже уважительные и совсем не травмирующие.
В ближайшем автомате на нижнем этаже я выбирал не то, что сам любил, а то, что обязательно понравилось бы Антону. Влад дал мне деньги не для того, чтобы я набивал желудок, а чтобы успокоился, пришел в себя. Мое спокойствие напрямую зависит от состояния Антона. Поэтому — с маленькой охапкой закусок в ярких упаковках — я неторопливо возвратился на пост у двери. Из-за нее слышались нечленораздельные реплики: Влада — Антона — Влада — Влада — Влада. Наконец, когда он закончил отчитывать притихшего сына, зазвучали шаги, ручка щелкнула, опустившись, и в открывшийся проем порывом предгрозового ветра устремились слова:
— …Я все сказал.
Влад захлопнул дверь, замер перед ней в коридоре, глядя в никуда; на висках пульсировали жилы. Я хотел спросить, все ли в порядке, но вопроса дебильнее сейчас не сыскать! Оттого я молча стоял рядом с Владом, бесшумно дышал — да и думать старался потише.
Куски невидимого льда с треском упали на кафельный пол. Оживший Влад скованно кивнул мне, то ли говоря таким образом «Увидимся!», то ли — «Не прощаюсь…»
…и ушел.
Я мялся под дверью какое-то время. Не так-то просто превозмочь себя и предстать перед взором человека, доверие которого ты — пускай из благих побуждений! — но все-таки обманул…
Пора совершать мужественные поступки… Кое-как, ведь руки по-прежнему были заняты снэками, я справился с дверной ручкой и, наконец-таки, вошел в светлую двухместную палату. Под лунными электрическими лучами на постели сидел Антон, обняв колени и прижавшись к ним головой; соседняя койка пустовала. В ненарушаемой ничем тишине я случайно зашуршал оберткой, и Антон медленно поднял на меня глаза, пустые, безжизненные, — под напряженными бровями.
— Привет. Можно?.. — не нашел что получше сказать. — Я тебе тут принес несколько…
— Зачем?.. — мертвым голосом перебил меня он, и я вздрогнул, никогда таким его прежде не слышал.
— Антон…
— Зачем ты позвонил ему?! — в тот же миг сорвался он на эмоции, ошпаривающие пуще кипятка! — Зачем рассказал все?! Лучше в лицо мне выстрелить из пистолета, чем так подло предать и все ему выложить!..
— Да что ты такое говоришь?.. — остолбенел я.
— …Ты даже не понимаешь, что наделал! Уничтожил все, что только можно было! ОДНИМ ЧЕРТОВЫМ ЗВОНКОМ! — Он вскочил с кровати, схватил с тумбочки свой мобильный и что было сил швырнул его в стену! Во все стороны салютом полетели осколки экрана; я выронил на пол хрустящие упаковки, шарахнувшись к двери. — ТЫ — ПАНИКЕР И ПРЕДАТЕЛЬ! ОН УВОЗИТ МЕНЯ В АНГЛИЮ! ТЕПЕРЬ ТЫ СЧАСТЛИВ?!
— Что?.. — опешенно вымолвил я. — Нет, Влад… он не может…
Бросившись на постель, Антон застонал в подушку от боли, но этот вскрик был ничтожным на фоне также вырвавшегося на волю воя, настоящего торнадо из удушающих чувств!
— Уходи!.. — взмолился он, больше так и не показав лица. — Убирайся сейчас же! Не могу тебя видеть!..
Я вышел в коридор, беззвучно притворил дверь в палату, но в мыслях неизменно продолжалась кошмарная песня из несдерживаемых рыданий Антона… Пережитое унижение заставило его плакать, но не рыдать… в отличие от меня…
Мешал дышать застрявший в горле ком. Заполнившие сознание ледяные блестящие рельсы с каждой секундой вибрировали все ощутимее — приближался мчащийся на полной скорости поезд — по рельсам, с которых мне не сойти…
Для меня и Антона это — конец?..
====== Глава 94 ======
Комментарий к Глава 94 Кажется, в комментариях к моим работам активно формируется оригинальная дурная примета: если пожелать мне не забрасывать работу или надолго не пропадать, то в ближайшее время я намертво вязну в каком-нибудь произведении, написание проды для которого требует столько внутренних ресурсов, сколько зачастую я не имею ежедневно, в результате чего получается длительный творческий простой.
Лучше не желайте мне быстрее писать проды) Статистика показывается, что добром для читателей это не кончается)
Погруженность в любой вид искусства сопряжена с тягой к драме, и, несмотря на то, что испытал это на своей шкуре далеко не в десятый раз и даже не в сотый, я впервые сумел перебороть внутреннего показного страдальца — потому что с некоторых пор у меня есть ответственность.
Я провел бы многие часы под дверью палаты Антона — без росинки во рту, чтоб добавить фатальности! Так ему стало бы меня жалко, и это недооцененное многими чувство перевесило бы обиду, затмило б ее. А дальше, простив меня в одночасье, Антон делился бы со мной закусками, которые я ему принес, и хотя бы на время восторжествовала б идиллия, кою непонятно когда может разнести в пух и прах отныне ненавистная Англия…
Я мог бы стать персонажем собственной книги, ворвавшись в палату, бросившись на колени перед койкой Антона, слезно начать умолять его о прощении, аккуратно — неосознанно — примешивая в этот сладкий десерт шоколадную крошку все той же спасительной жалости, ведь так любящее сердце оттает скорее…
…Но дома меня ждал Везунчик, незаслуживающий стать жертвой моих театральных истерик. Антон имеет право злиться на меня, потому что я — тот, кто конкретно сглупил (и пока так и не понял, когда пропустил поворот и поехал дальше вслепую). Мои извинения, как и его данное под давлением жалости прощение, не изменят решения Влада. Что я и вынес для себя из походов к психологу, так это то, что застаивание негативных эмоций губительно; злясь на меня, Антон, я надеюсь, выразит заодно и досаду из-за нападения, во время которого дать отпор не сумел…
Нежданно обретенная прагматичность меня радовала, но была весьма недолгой, потому что — вот мой план на ближайшее время, думал я, угрюмо бредя до дома.
Покормить собаку.
Навестить Влада и уговорить его отказаться от поспешного решения.
Уничтожить мерзавцев, посмевших прикоснуться к Антону…
Тяжело дыша, я сжал в карманах кулаки, и ногти болезненно впились в ладони. На обочине сознания по заснеженной поляне, окруженной частоколом черных стволов, будто в клетке туда-сюда метался волк с горящими от голода глазами… Направить вскипевшую из-за событий сегодняшнего вечера ненависть на Влада я не мог, на Антона — и подавно, на себя — нет времени, на мне забота о другом живом существе. А потому выбор, как мне казалось, очевиден…
Квартира была настолько тиха — как глубоко спящее чудовище, в огромных кишках которого я бесцельно бродил, — что беззвуковой вакуум притягивал крики Антона, выгоняющего меня из палаты, заполнял ими каждую комнату. Эхо болезненных воспоминаний отпугивали лишь редкий стук когтей Везунчика по полу да позвякивание ошейника, когда пес потряхивал сонной головой. Точно плод моего подсознания, что обрел материальную форму и личную волю, Везунчик сунул нос за каждую дверь, вернулся ко мне, на кухню, и опустил пушистый зад посреди комнаты.
