Я приблизился вплотную к его брюкам. Обезумевшее от волнения сердце наматывало километраж в груди с энтузиазмом спасающейся от убийцы жертвы… Слабо чувствовался манящий телесный аромат; тепло нагретой ткани объяло нос и губы, когда я попытался добраться до молнии. Как я и предполагал, мешалась натянутая материя, прикрывающая ширинку. Я намеревался уже бросить стыдные попытки, но отстраниться не смог: ноги Антона в мгновение ока оказались у меня на плечах, ладони с силой вжались в затылок! — и я уткнулся лицом в его пах, без проблем через ткань ощутил форму яиц и члена, заметно увеличившегося с начала моих провальных стараний справиться с молнией. От неожиданности я простонал в брюки, жар дыхания просочился под одежду…

— М-м, приятно, — осклабился Антон.

Я крепко схватился за ножки стула, не отодвинулся, но нырнул под руки мальчишки и так высвободился, взлохмаченный, наэлектризовавшийся всяким нервом. Я не думал, я действовал согласно велению животных инстинктов, и зверь внутри меня приказал загрызть, замучать обидчика!.. Но для этого сперва необходимо было спустить его с небес на землю: с силой накопившейся ярости, берущей исток вовсе не в обидах моего амплуа-прислуги, а в бессилии, порождаемом страхом потери — невозможностью повлиять хоть на что-то даже в чертовых снах! — я толкнул стул, и он опрокинулся вбок. Я подхватил Антона, придержав голову, — сделал бы это, даже если б не было за своевольным жестоким персонажем моего любимого человека, заботливого и сердечного; потому что сам никогда не опущусь до роли урода, готового травмировать, бездумно руководствуясь эмоциями! Больше никогда…

Стул громыхнул рядом. Антон забарахтался в моих руках, приник к полу животом и предпринял попытку отползти подальше, вот только я его не пустил, придавил щекой к полу. Намекая на искусственность сопротивления, Антон замер с приподнятыми бедрами, хотя в миг, когда я его остановил, ноги полностью касались пола.

— Ты меня раздражаешь… — прошипел я ему на ухо. Ладонь напористо припала к выпуклости на брюках Антона, тяжело прошлась к незащищенной промежности под всхлипывающий сухой стон обездвиженного нахала и обратно, по поджавшимся яйцам к члену. — Такого развлечения ты хотел, мелкий негодяй?..

— Я все папе расскажу! — отчаянно выкрикнул Антон в пол — и меня прошиб пот… Я дернулся назад, замер, мысленно переместившись в секунду собственного расстрела, поперхнулся очередным свинцовым ударом сердца. Мне стало действительно страшно: я вспомнил Павла… — Родители не просто уволят тебя! Засудят! «Закажут» и убьют!..

Тирада испорченного мальчишки, буквально и фигурально прижатого к полу, расставила все по своим местам, и ужас меня отпустил. Хвала Небесам, он несерьезно!.. В мгновение ока разделавшись с пуговицей и молнией, я сдернул рывком брюки и трусы с пошло приподнятого зада, ладонью смял нежную светлую кожу, бездумно расцветил ее не размашистым, но сильным шлепком, и Антон вскрикнул. Всем телом он двинулся назад, навстречу моему горячему дыханию… С опущенными веками медово просмеялся в никуда, когда язык прочертил широкую влажную полосу от промежности к анусу…

Нежащийся в удовольствии, чуть ли не мурлыкающий в подложенные под лицо предплечья, Антон позабыл о притворстве, а мне оно более и не требовалось. Я погрузился полностью в любовную игру на полу посреди кухни; чувство новизны и мелодичный голос, подпитывающий слух точь-в-точь нектар, вытеснили воспоминания об ужаснейшем ночном кошмаре. Я не только не был способен откопать мысль о мучительном сновидении под десятком мерцающих, искрящихся, взрывающихся, как петарды, желаний, но и навсегда потерял детали увиденного в ту ночь, кои должны были отдалиться с приходом утра. Кошмар утратил яркость и четкость — становился размытым, лишь эхом себя. Его, грубый камень с острыми углами, затапливало тягучее неоновое либидо, оставляло далеко внизу, на глубоком недоступном дне.

Я не пошел в спальню за лубрикантом не из-за нежелания рушить ролевую игру, от которой, кроме одежды Антона, ничегошеньки уже не осталось; я, элементарно, не хотел бросать его одного даже на незначительную секунду, ведь вместе с тем оставил бы на полу неописуемую атмосферу происходящего, а подобрать ее снова б не сумел. Сунув пальцы в свой рот, я осторожно протолкнул их до корня языка: организм ответил кратковременной легкой тошнотой, однако также щедро засочилась слюна — вязкая, вполне подходящая на роль смазки. Покрытую ею пару пальцев я с бережным нажимом ввел в податливую задницу Антона, медленно, сперва по вторые фаланги, непрестанным движением до конца… Под потолком нашей квартиры притаилась тишина, и на фоне нее нарастающие сладкие стоны выделялись как алые розы на снегу, обрамлялись ею.

Я помог Антону полностью избавиться от брюк и белья, оцеловывая бедра, чуть царапая их едва проклюнувшейся щетиной над губой. В рубашке с жилеткой и больше ни в чем он выглядел вызывающе: отчего-то наличие хоть какого-то элемента одежды кипятило кровь пуще абсолютной наготы, пусть я и с точностью мог представить тело Антона, запечатленное во время бесчисленных прелюдий.

Я бы мог прижимать его голову к себе яростно, руководствуясь необговоренным сценарием, отыгранным ранее интуитивно, но куда приятнее мне было просто касаться его щек, шеи и ушей, зарываться пальцами в мягкие лоснящиеся волосы, в то время как Антон с искренним блаженством отсасывал мне… До безумия влюбленный идиот, я полностью забывал о происходящем, любуясь узором его радужек, всяким движением губ и языка… Я взял его на полу, предварительно пожертвовав штаны в качестве подстилки под его ладони и колени. Прижавшись торсом к его изящной спине, я дышал ароматом шампуня, исходящим от его колышущейся шевелюры, да тихими мычащими стонами…

Я запомнил тот секс в деталях, так как он стал ярчайшим примером: любимый человек может являться лекарством от многих невзгод!.. Не мог и предположить, что этот раз станет последним…

Работа упиралась, как упрямый осел, и продуманный сюжет отказывался записываться даже малой своей каплей. Каждая строка мне давалась с трудом, взгляд постоянно сдвигался к углу монитора со временем. Вечер понедельника еще не был поздним, но Антон должен был вернуться домой около часа назад. Мелочь, если он решил провести время с Лизой; мог ведь предупредить… Везунчик жалобно вздохнул на диване, и я покосился на него, откинувшись на спинку компьютерного кресла.

— Думаешь, позвонить?.. Навязаться?.. Он и так проводит в четырех стенах много времени. Если будем силком затаскивать его к себе — осточертеем.

Пес медленно спустился с диванной подушки и направился из комнаты вон, подметая пол хвостом. Красочно проиллюстрировал мою способность надоесть даже собаке!..

Шесть часов. Я бросил бесплодные попытки погрузиться в сюжет и потратил час, сам того не заметив, отмечая несуразные шутки ни на что не влияющими виртуальными сердечками. Бессмысленнейшая из всех трата времени, затягивающая сильнее самой безжалостной топи. За окном успело как следует стемнеть, но свет в комнате я так и не включил, потому глаза ныли от чрезмерной яркости монитора. Мобильный крякнул новым сообщением — я вцепился в него раньше, чем он успел замолчать. Антон прислал-таки весточку: «Буду поздно» — без точки. И вроде бы я должен был успокоиться, но… Но. Не выдержав, я написал: «Когда?» И — сколько ждал — ответа не получил.

Семь часов. Почти восемь. Всегда засыпающий после прогулки Везунчик сегодня моргал в лежаке, обводил умными темными глазами помещение — и я, чахнущий над бутербродами за столом, делал в точности то же.

Пес поднял голову — услышал шаги на лестничной клетке. Вместе мы удивленно уставились на дверь, непривычно молчащую. Лишь через пару минут, кою мы терпеливо выдержали неподвижно, ключ царапнул замочную скважину и скользнул в нее. Везунчик облегченно опустил морду на лапы, закрыл, наконец-то, глаза, а я, как более молодой и потому полный энтузиазма питомец, понесся к прихожей. Дверь открылась без спешки, и в первую очередь мое внимание привлекли пошаркивающие шаги. Антон захлопнул дверь тяжело, навалившись на ручку, замер спиной ко мне. Под идеально чистой курткой пестрели меловыми и пыльными пятнами школьные брюки. Висящие по швам руки на костяшках были разбиты… Я поднял ошеломленный взгляд, и он затерялся в спутанных волосах на макушке и затылке — так нехарактерно для него…