— Ура!

— …но ешь сразу, а не рассусоливай, пока по локтям потечет!

— Хорошо!

Ее ответ меня не убедил. Эта разбойница может сказать: «Хорошо, я больше не буду!», внаглую продолжая делать то, что запрещено. Вот только я бессилен перед ее детством и, обделенный в свои ранние годы, буду стараться обеспечивать чужое маленькое счастье.

Открывая белую пластиковую дверь, я ожидал, что в магазине будет прохладно, однако и не предполагал такого контраста с летним зноем снаружи! От кафеля, покрывающего стены и пол, разило самым настоящим холодом. Освещения явно не хватало, как и свободного места: мы оказались не в просторном холле, а в небольшой темной комнатке. Стена напротив была сплошь усеяна стальными дверцами, за которыми я вряд ли нашел бы вафельный рожок… Между холодильными камерами и нами комнату перечерчивал металлический конвейер, обрывающейся у большого стального листа, закрывающего окно — куда? В соседнее помещение?..

Разбираться детальнее желания не было.

— Лиза, — тихо вымолвил я, боясь отвести взор от спящей конвейерной ленты, — мы уходим… Нам явно не сюда…

Я опустил глаза: девочка стояла без движения, как восковая. Даже волосы не колыхались от присутствующего здесь сквозняка. Ее маленькая рука сдавливала мою ладонь на удивление крепко, разжать пальцы бы не удалось, а вытянуть вспотевшую кисть я попытался — не вышло.

— Лиза, что с тобой?..

Я не мог оторвать ее от пола, вообще хоть как-нибудь на нее повлиять: Лиза застыла во времени и пространстве, а я, удерживаемый неподвижной рукой, стал ее пленником…

За спиной страшно лязгнул металл! — дверца в конце конвейерной ленты поднялась в мгновение ока, и из открывшегося прохода вырвалось ревущее красное пламя! Тотчас воздух пропекся, не осталось ни следа от искусственного мороза. Жар с непривычки ударил по глазным яблокам — на секунду я прикрылся ладонью, но когда отнял ее от ноющей кожи лица, передо мною в начале конвейера уже стоял дубовый лакированный гроб… Отражение языков пламени раскрашивало металлические ручки по бокам и миниатюрный крючок, держащий крышку запертой. От одного этого зрелища кровь стыла в жилах; свободную руку я опустил на запястье Лизы, нуждаясь в более ощутимом присутствии кого-то еще, нежели сейчас… Вот бы Антон был рядом со мной…

Изнутри гроба по крышке что-то глухо ударило! Я вздрогнул, как и сам деревянный ящик. За гулом огня было едва-едва слышно жужжание механизма: лента повезла гроб к печи крематория…

— Лиза, пожалуйста, приди в себя!.. — взмолился я, как вдруг приглушенный деревом голос меня перебил:

— Марк?..

Беззвучно я подавился набранным в грудь душным воздухом. Только не это… Я ПОДУМАЛ О НЕМ, НО НЕ ТАМ ЖЕ ОН ДОЛЖЕН БЫЛ ПОЯВИТЬСЯ!..

— Марк, пожалуйста, ответь! Ты здесь?.. Я не знаю, что происходит! Мне страшно, поговори со мной, умоляю!

— Антон… — Я попытался сделать шаг, однако — весьма ожидаемо! — мертвая хватка Лизы меня не пустила. — Вылезай оттуда, немедленно… Просто… приложи усилия и подними крышку!..

Медленно гроб подъезжал к середине ленты, и чем ближе он продвигался к печи, тем жарче внутри становилось. Лак пузырился — крышка покрывалась мелкими каплями, как испариной — мой лоб. Антон давил на крышку изо всех сил, тщетно бил в нее руками и ногами. Гроб пошатывался, крючок злорадно поблескивал-позвякивал, но не поддавался.

— Марк, не получается! Где я?! Помоги!

Не могу, не могу, НЕ МОГУ ЕМУ СКАЗАТЬ, ЧТО ДО ПЕЧИ ОСТАЛОСЬ МЕНЬШЕ ПОЛОВИНЫ ЛЕНТЫ!.. Я рвался к гробу, старался переломать к чертям собачьим свои пальцы, сжимаемые Лизой, но все было впустую!..

— Антон, попытайся опрокинуть… ящик! Методично толкайся в стенку! А я — сейчас!..

— Почему я в ящике?! Здесь до невозможного жарко: кожа, слизистая, легкие болят!..

— Замолчи — опрокидывай ящик! — рыкнул я, достал из кармана штанов канцелярский нож.

Ни на миг не задумываясь, я резанул лезвием по собственному запястью! Не знаю, как отпилил бы потом кость, вероятно, просто выломал к дьяволу руку в суставе!.. Но глубокая багровая полоса расчертила не только мою вену, но и Лизину тоже. Девочка ожила, пока лишь голова освободилась из временной ловушки, и кузина зарыдала навзрыд! С рассеченной детской ручки кровь лилась по нашим пальцам, смешивалась с моею и тяжело, точно асфальтовая смола, капала на пол, дымилась, шипела.

— Марк, мне больно! Больно!!! — кричала в потолок Лиза, заливаясь слезами.

Нож выпал из ослабевшей руки, отскочил далеко. Под повторяющиеся глухие удары гроб легонько покачивался, его стенку уже начинало облизывать пламя.

— Марк, не получается! Я сам не смогу! Мне нужна твоя помощь, прошу!

— Дыши глубже! — ничего не видя от соли в глазах, заорал я назад. — Дыши часто, полной грудью, дыши! — Пусть лучше задохнется, истратив весь кислород, чем будет гореть в сознании!..

Рука Лизы по-прежнему не разжималась. Практически вслепую я сдернул с девочки декоративный поясок и им как можно туже, используя зубы, перетянул ее рану, в то время как из разреза на моем запястье кровь продолжала струиться. Антон бился в деревянной могиле, пытался кричать от вгрызающейся в его ноги жгучей боли, но глубокий раскатистый кашель забивал его. Прожаривающийся гроб наполнялся удушливым дымом, заменял им постепенно воздух и в помещении. Гроб наполовину поглотила печь: Антон сгорал, всяким нервом чувствуя эту муку!.. Упав на колени, я бился головой о кафельный пол! ПРОСЫПАЙСЯ! ПРОСЫПАЙСЯ, ПОЖАЛУЙСТА!!! В груди нещадно давило, перехватило дыхание!..

…Даже увидев сквозь слезы потолок спальни, я не мог отделиться от ночного кошмара полностью, продолжал слышать душераздирающий крик, ощущал запах гари и вонь паленой плоти… Боль под ребрами, отдающая в левую лопатку, также никуда не делась. Сердце пульсировало редко, сбивчиво, пугающе ощутимо…

Я всхлипнул в ладонь, повернулся на бок и обнял завернутого в одеяло Антона. Он обронил сонный полустон, удобнее разместился ухом на подушке. Чуть ли не до самого утра я лежал рядом с ним, зажмурившись, как ребенок, и повторяя про себя, словно мантру: «Вещих снов не бывает… Вещих снов не бывает!..»

Вещих снов не бывает?..

====== Глава 92 ======

Я даже не пытался притворяться, что чувствую себя хорошо. Один вечер с подобной свинцовой маской на лице был бы подобен муке, а целые выходные и подавно! Тем более кого-кого, а Антона мне при всем желании не провести…

Он силился выудить у меня причину кислой мины, легкой тошноты, бессонницы и ее результата — болезненной бледности, но я был нем как рыба. Едва удерживал на поводке желание ответить ему теми же словами, какие он озвучивал при моих попытках разобраться в истории со школьными хулиганами, испорченным дневником и разбитой губой. Сделай я так — и совершил бы ошибку, ведь желание утереть кому-то нос, поддеть из вредности, припомнить былую обиду никогда ни к чему хорошему не приводит.

Мне кусок не лез в горло. Периодически я заливал в глотку питьевой йогурт, проглатывая кусочки фруктов как таблетки, не жуя, а утром воскресенья Антон умудрился-таки вынудить меня съесть яичницу: когда тебя ставят перед выбором — позавтракать добровольно или «случайно» обнаружить потом куски яичницы в следующей бутылке йогурта… оказываешься за столом и уныло запихиваешь яйцо за щеку. Не будь я эмоционально измотан, истощен, вдоволь посмеялся бы над двусмысленностью, допущенной в последней мысли, вот только чудовищный кошмар отказывался покидать мою память хотя бы каким-нибудь крохотным своим фрагментом!.. Как назло я помнил его весь, всякий крик… запах, который в реальности мне знать просто неоткуда…

Антон, понятное дело, не мог махнуть рукой на мое состояние: бездействие было, элементарно, не в его характере. Отвлечь меня совместной прогулкой с Везунчиком, просмотром сериала да работой, коптящей дэдлайном небо, не удалось, так что, найдя вечером его хмурым, сидящим за стойкой (заменяющей на моей кухне стол), что называется, при параде да с газетой в руках, я подумал грешным делом, что вконец осточертел ему: иначе почему Антон даже ухом не повел, когда я вышел из ванной? Где нелепое пожелание «С легким паром!», ставшее с моей легкой руки чем-то вроде традиции?..