Хоть в основном и без злого умысла, многие женщины в церкви навязчиво расспрашивали Мину о муже и детях, как будто забыли ее расплывчатый ответ при первом появлении. Ей хотелось солгать, сказав, что у нее никогда не было семьи, просто чтобы избежать этого разговора, но женщины, хоть и не явно, смотрели свысока на тех, кто не мог выйти замуж. Как привлекательная женщина, прожившая всю жизнь в Корее, окруженная корейцами, могла никого не встретить? Должно быть, с ней что-то не так. Только вот что именно?

Однажды после воскресной службы в полутемной обедне на первом этаже церкви Мина с миссис Син и другими женщинами обедали кимчи, роллами и остывшим чапче – праздничной закуской на основе фунчозы. Под градом обычных назойливых расспросов Мина, утомленная попытками избежать клейма, наконец сдалась и призналась:

– Они мертвы. – И громче повторила: – Они мертвы.

Женщины замерли – некоторые с палочками, поднесенными ко рту.

– Все? – спросила самая назойливая – между зубами у нее застрял кусочек зелени.

– Да, все… – Мина помолчала и добавила: – Все двести. – Она мило улыбнулась. – Целая секта. Они все были моими.

Женщины разом ахнули. Сидевшая рядом миссис Син поперхнулась от смеха. Назойливая дама бросила на Мину колючий взгляд и, подняв брови, оглядела остальных, которые заерзали на своих пластиковых складных стульях.

– Погибли ее дочь и муж, – объяснила миссис Син. – Теперь вы довольны?

После этого женщины начали ее избегать. Возможно, они просто не знали, о чем разговаривать с относительно молодой женщиной без семьи, или же им пришлась не по нраву шутка о секте. По крайней мере, у Мины оставалась миссис Син, которая уже несколько лет жила в Америке и много работала в своей химчистке на Вермонт-авеню. Они обычно вместе обедали в церкви после службы, или подруга приглашала Мину к себе домой, где та могла полюбоваться на ее семью и жизнь. У нее была большая двухкомнатная квартира в Корейском квартале, веселый и добрый муж и двое неуклюжих детей-подростков.

Во время этих обедов Мина часто хотела рассказать старой подруге о работе – признаться, что ужасно устала и ненавидит босса, – но сдерживалась. Обычно обед проходил в тишине. Мина иногда интересовалась детьми, а ее жизнь они старались не обсуждать.

Миссис Син не очень хорошо знала мужа и дочь Мины, но могла представить, каково было их потерять. И все же корейцы не умеют говорить о смерти. В культуре и стране произошло столько потрясений из-за войн, что люди упорно придерживаются своего рода практичного молчания, которое выражает как благодарность за то, что у них есть сейчас, так и неутолимую печаль, по-разному влияющую на людей. Некоторые спиваются, выживая лишь за счет нежелания семей признавать их зависимость. Иные впадают в одержимость символами статуса: роскошными автомобилями, дизайнерской одеждой и дорогими часами. Другие неутомимо работают, пытаясь заглушить боль, что, по крайней мере, приносит какие-то плоды: деньги в банке, крышу над головой, еду на столе.

Миссис Син пыталась заполнить молчание сплетнями о тех, кто жил в ее доме, о женщинах из церкви. Она рассказала Мине о некой даме лет сорока, которая изменила мужу с молодым человеком.

– Вот чокнутая, – прокомментировала миссис Син. – Он лет на десять ее моложе.

– Целых десять?

– И она копит деньги, чтобы сбежать с ним. – Они обе рассмеялись. – Просто сумасшедшая, – продолжала миссис Син. – В конце концов она забеременеет и что потом?

Марго

Осень 2014 г.

На следующий день Марго с Мигелем проехались по потенциальным съемным квартирам недалеко от его новой работы в Бербанке – городе рядом с Лос-Анджелесом, – к которой ему предстояло приступить в будущий понедельник, а вечером Марго одна поехала на мамину квартиру, поскольку Мигель пошел на свидание с новым знакомым. Марго пришлось прежде заверить его, что сама прекрасно справится. Он пообещал вернуться вечером к ней в отель.

Они решили перебраться в мамину квартиру на пару дней, чтобы сэкономить деньги, поскольку за нее было уплачено на месяц вперед, а начальник Марго продлил ей отпуск – без содержания, разумеется. И когда Мигель найдет подходящее жилье – скорее всего, на этой неделе, – Марго останется у мамы одна, пока не закончит уборку и не рассортирует вещи: какие можно забрать с собой, а какие – пожертвовать на благотворительность.

По словам хозяина, летом к маме часто приезжал мужчина – скорее всего, у них был роман. Возможно, именно на этого мужчину она кричала в прошлые выходные – в те самые выходные, когда умерла. Марго не совсем доверяла хозяину, и все-таки какой ему был смысл лгать? Нужно выяснить, кто навещал маму в тот вечер, если вообще навещал. Сержант Цой еще не перезвонил, но у нее не было времени ждать – ни его, ни кого-либо другого. Тело мамы наглядно демонстрировало, что порой промедление может слишком дорого обойтись – всего час, день или неделя, и будет поздно. Порой у нас есть только настоящий момент – есть только здесь и сейчас, секунды ускользают, как песчинки сквозь пальцы.

Марго включила свет в спальне мамы. Несмотря на прохладу снаружи, она не закрывала окна последние четыре дня, чтобы выпустить дух смерти, витающий в квартире – в их квартире, той, в которой Марго прожила всю сознательную жизнь вместе с матерью.

Она сосредоточилась на том, что просачивалось из окна: запах выхлопных газов и аромат наваристого мексиканского супа посоле, тарахтение скейтборда по щербатому тротуару, женская болтовня по телефону – все это так знакомо и в то же время ново. Район в чем-то изменился, а в чем-то остался прежним.

Раньше тут было много корейцев, а потом большинство накопили достаточно денег, чтобы перебраться в пригород, и теперь по соседству жили в основном латиноамериканцы. И все же их объединяло желание выжить и переехать в место получше. Когда мир успел стать таким? Почему работа и богатство сосредоточиваются лишь в отдельных местах? Почему границы определяют возможности? Насколько плохо жилось маме в Корее? Может, там она чувствовала себя еще более бессильной, чем здесь?

Распахнув белые занавески, Марго глянула на переулок с мусорными баками у стены здания, где соседские дети обычно играли в футбол и гандбол. Затем она подошла к шкафу с аккуратно развешанной маминой одеждой, в отличие от шкафа самой Марго в Сиэтле, где казалось, что весь ее гардероб перекочевал на пол. За эти годы мама насобирала так много вещей! Ничего по-настоящему ценного, но все же ценного для нее самой: старая кожаная куртка восьмидесятых годов, насыщенно-синее платье с большими подплечниками, простое черное платье-футляр, несколько юбок до колен, привезенных из Кореи, которые уже много лет на нее не налезали. Марго порылась в карманах и выудила всякую мелочовку: монетки, выцветшие квитанции, губную помаду и мелкие купюры.

Также в шкафу нашлась пара черных кроссовок, покрытых рыжей пылью, пахнущей чем-то вроде глины. Снова вспомнилась долгая поездка в Вегас много лет назад, на этот раз более отчетливо.

Из открытых окон по щекам бьет горячий воздух вперемешку с мелким песком, похожим на посыпку корейских пирожков ттоку, который ощущается на языке, сухой и зернистый. Над ними парят пухлые кучевые облака, а мимо проносится мир, раскрашенный во всевозможные оттенки охры. Взгляд мамы, твердый как кремень, устремлен на дорогу. По лицу и шее струится пот.

– Куда мы едем? – спросила Марго с заднего сиденья.

– В особенное место.

– А мороженое там будет?

– Надеюсь. – Ее взгляд смягчился. – Будет.

– Зачем ехать так далеко ради мороженого? – спросила Марго по-английски и рассмеялась.

– Не только ради мороженого, – ответила по-корейски мама.

– Наверное, это лучшее мороженое в мире. Самое большое.

Мама поправила воротник, откашлялась и с минуту крутила радио, раздраженная пронзительными звуками, помехами, голосом диктора и обрывками классической музыки.