Зачем Дэвид сделал то, что сделал, Грегори не понимал до самой их встречи. В один из дней парень зашел в кабинет к Грегу, который они с Джимом делили на двоих, за какими-то своими вещами. Тут уж грех было не выпалить очевидное.
— Он решил меня кинуть, — зло процедил Дэвид, чудовищно покраснев. — Избавиться. Мол, пришло время нам расставаться. А клялся ведь, что до гробовой доски будем вместе.
— Ваше время и правда прошло, — заметил Грегори. — Ты молод и у тебя есть другой любимый человек. А Джиму уже давно надо было тебя отпустить. Лет пять-десять назад. Молодость должна тянуться к молодости.
— Ох, пиздел бы меньше ты, — язвительно фыркнул парень. — Гребаный лицимер. Не прикидывайся — я все знаю. Я вас видел. Тогда, в ту ночь. Ты в курсе, что не закрывать шторы во время траха неосторожно?
— А ты в курсе, что подглядывать за другими людьми неприлично? — покраснев от злости и смущения, спросил Грег. — И да. Я имею полное право пиздеть. Просто потому, что мой молодой любовник за все тридцать лет, что мы прожили вместе, ни разу не пытался меня убить. Он все понимал с самого начала. А ты, Дэвид? Ты понимал?
Дэвид ничего не ответил. Он покинул их компанию и навсегда пропал из поля зрения. До Грегори долетали лишь слухи о его новых любовниках и сомнительных способах заработать состояние и успех, пока в одно роковое мгновение не пропали и они. Дэвид Стокк исчез, и никто как будто не знал, что с ним стало — Грегори, откровенно говоря, и не хотел этого знать. Для родителей утешением стали младшие дети, судьбы которых сложились куда лучше, чем у их старшего брата.
— Хорошая вышла песня, — пробормотал Грегори, вспомнив давние слова друга. — Почти лебединая.
— Лебедя курильщика если только, — невесело хмыкнул Тимоти. — Да уж. Любовь молодых — штука опасная, ага?
— Не то слово, — фыркнул Грег и потянулся чмокнуть мальчишку в макушку.
— А как все хорошо начиналось, — протянул Тимоти, подставляя лицо жаркому гавайскому солнцу. — Какие смелые были ходы. Каминг-аут, официальный брак, разница почти в тридцать лет… М-м-м-м…
«Тридцать лет все же перебор, — подумал Грегори. — Двадцать — это уже крайний предел возможного».
